-

НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О «ТАРИХ-И ВАССАФ»

Историческая хроника «Китаб таджзийат ал-амсар ва тазджийат ал-а’сар» («Книга разделения областей и прохождения времен»), более известная как «Тарих-и Вассаф», была написана в основной своей части в 1312 г. Шихад-ад-дином Абдуллахом ибн Фазлуллахом Ширази, прозванным Вассаф ал-хазрат (Панегирист его величества). Он служил в Фарсе чиновником финансового ведомства ильханов и потому имел достаточное представление о налоговой системе и практическом применении ее на местах ¹.

Огромный труд Вассафа, состоящий их пяти частей, дает широкую картину жизни Ирана в период правления монгольских ильханов второй половины XIII — начала XIV в. Наиболее полно охарактеризовано тяжелое состояние Фарса. Наряду с льстивым прославлением ханов, обусловленным требованиями воемени, автор ярко описал их безграничную жестокость и произвол, на конкретных примерах продемонстрировал «гибельные последствия их налоговой политики для земледелия и городской жизни областей Ирана» ².

«Тарих-и Вассаф» довольно широко использован в соответствующих исследованиях советских и зарубежных ученых и получил высокую оценку как один из «наиболее ценных нарративных источников по социальной истории Ирана» ³. При этом подчеркивается, что он содержит много интересных сведений, отсутствующих в других источниках ⁴.

Вместе с тем большинство исследователей в качестве серьезного недостатка отмечают «высокоискусственный стиль и утомительное многословие» ⁵ этого произведения. Очевидно, поэтому «Тарих-и Вассаф» при всей своей известности относится к числу малоизученных памятников средневековой историографии. А между тем почти на всем протяжении своего существования это произведение признавалось носителем персидско-таджикской культуры одним из эталонов красноречия ⁶. Кроме того, исследователи полагают, что данный труд был взят за образец и повлиял на более поздние историографические сочинения ⁷.

Известный иранский поэт и филолог М. Бахар утверждает, что такой усложненный, орнаментированный стиль получает свою законченность в хронике «Тарих-и Джахан-гушай» ⁸ Джувейни (ум. в 1283). В этом произведении изложение полностью подчиняется сложившемуся литературному этикету, согласно которому действительность изображается не такой, какой она была, а какой ей приличествует быть по представлениям той эпохи. [45]

Разумеется, историограф не может произвольно менять ход событий или поведение тех или иных лиц. Но этикет определяет подбор фактов, авторскую интерпретацию явлений и характеристику исторических деятелей. Например, в героическом эпосе и историографии стал традиционным образ идеального монарха, главными чертами которого являются справедливость и благотворительность. Именно таким и изображен воспеваемый Джувейни Менгу-каан: «Северным ветер его достоинств, состоящих в справедливости, сделал благоуханными [все] края мира. Солнце его царственных милостей да озарит [все] категории рода человеческого» ⁹. По канонам этикета, такого рода характеристики требовали употребления рифмованной прозы (садж). Так, приведенный отрывок построен по принципу аллитерации однокоренных слов.

Таким образом, цель автора состояла не в приближении повествования к действительности, а о подборе эталонных стандартов для характеристики событий и лиц. Поскольку ни ставшее уже традиционным отношение к Чингисхану, ни собственные убеждения историографа не позволяли подвести стать одиозную фигуру под эталон «справедливого» и тем более «просвещенного» монарха, он предстает в не менее трафаретном одеянии злого гения типа Зохака. Изображение Чингисхана досылает особой условности потому, что Джувейни избегает прямых характеристик и рисует его образ посредством показа ужасающих последствии его деятельности: «...Медресе с уроками уничтожены, и признаки науки угасли, а [различные] категории ищущих ее — во власти лягающих (их) бедственных событий, растоптанные вероломной судьбой и крайне обманчивым роком, захвачены превратностями буквально во всех областях и всевозможных [случаях]...» ¹⁰ Хотя здесь автор почти избегает метафорической образности, он по-прежнему сохраняет саджевую ритмизацию фраз, создаваемую консонансом однокоренных слов.

Однако условные, эпически обобщенные образы и картины в хронике Джувейни сочетаются с реалистическими деталями и зарисовками, которые придают яркость этикетному в своей основе изложению. Элементы реалистичности вводятся автором обдуманно, а потому не создают противоречий, встречающихся в других сочинениях (например, в хронике Рашид-ад-дина). Историограф прибегает к подобным деталям чаще всего в тех случаях, когда, уклоняясь от прямой оценки событий или лиц, он приводит некоторое подобие протокольной записи, как бы призывая читателей самостоятельно сделать те выводы, которые автор не решается сформулировать сам. Это можно продемонстрировать опять-таки на образе Чингисхана, созданном в хронике косвенным путем, через описание связанных с ним событий. Взять, например, сцену осквернения монгольскими войсками храмов в Бухаре. Здесь действия и слова Чингисхана переданы наредкость конкретно: «...Он поднялся на две-три ступени мимбара и повелел: «Степь лишена травы, накормите наших коней!» Открыли амбары, кои были в городе, и принесли зерно, во внутренний двор мечети принесли сундуки для хранения Коранов и побросали Кораны там и сям, а сундуки превратили в конские ясли…» ¹¹ В подобных случаях исключается как метафоричность, так и рифмованность и ритмизация фраз. Такое соотношение формы и содержания стало к XVIII в. почти непреложным законом. Части, отличающиеся реалистической конкретностью, как правило, написаны лаконичными фразами, простыми з синтаксическом и лексическом отношениях.

Что касается Вассафа, то он проявил еще большую приверженность к конкретным деталям, чем даже Рашид-эд-дин, который, во многом повторяя Джувейни, дополняет его фактическими данными. Например, повествуя о введении бумажных денег при Кейхату-хане (1291–1295 гг.). Вассаф приводит описание купюры, отсутствующее у Рашид-ад-дина: «...По верхнему краю четырехугольного продолговатого листа бумаги было написано несколько слов..., а над ними с двух сторон было написано «Нет бога, кроме бога, Мухаммад, посланник божий» [как на] чекане денег золотой и серебряной чеканки. А в середине — набор цифр и печать (тугра) бумаг государственных рескриптов, и в самом конце сего [была] подведена черта, а под ней начертано: «Йаранджин турджи» ¹². В середине был начерчен круг, в стороне от точного центра были изображены цифры от половины дирхема до десяти динаров и по [прямой] линии было выведено каламом, что государь мира в год шестьсот девяносто третий ¹³ выпустил во владениях сии благословенные кредитные деньги. Вносящего изменения и исправления подвергнут казни с женой и детьми, а имущество его передадут в диван ¹⁴. [46]

Не менее детализировано и описание последствий введения этих денег, которое значительно дополняет сведения Рашид-ад-дина ¹⁵.

Однако увлечение конкретными деталями не приводит автора к упрощению языка. Разумеется, между различными по содержанию частями хроники существует значительное расхождение в словесном оформлении, и философские размышления Вассафа неизмеримо сложнее, чем изложение конкретных наблюдений. Но предельная лаконичность протокольной записи почти полностью исключена. Так, пересказывая встречающиеся у Рашид-ад-дина сведения о состоянии казны накануне учреждения Кейхату-ханом бумажных денег, историограф строит это сообщение следующим образом: «Цель сего изложения и сего предисловия [состоит] в том, что у казны была нужда в [получении] денег любым путем. Были подсчитаны поступления доходов с владений за один год — [они] дошли примерно до одной тысячи восьмисот туманов» ¹⁶. Полностью исключив метафоричность и прочие тропы, автор, однако, не счел возможным отступить от законов построения рифмованной прозы (садж), обильно снабдив сообщение аллитерацией,

Вассаф широко использует и арабизмы. Приведенный отрывок по оформлению можно сравнить с изложенным выше повествованием Джувейни о губительных последствиях нашествия Чингисхана. Но у Джувейни в такой форме передаются раздумья обобщающего характера, а у Вассафа — конкретные факты. Как только автор переходит к более общим рассуждениям, он, помимо аллитерации, прибегает к тавтологии и сравнению: «Когда благословенные кредитные деньги потекли вместо золота, подобно слезам разлученных, бедность, нищета, убожество и немощь удалились из среды народа, и он (народ) стал приобретать хлеб и зерно по дешевой цене» ¹⁷.

Мы привели лишь простейшие по своему оформлению примеры из «Тарих-и Вассаф». В других случаях средства орнаментирования используются гораздо шире. Так, сообщение о засухе в Ширазе развернуто в следующую картину: «Кормилица-туча во вскармливании молодых побегов огородов сосками своего вымени не смочила уста растений весеннего урожая, и детища-растения, подобно калекам, до того, как [их] плены произросли, обратились в ничто» ¹⁸. Здесь мы сталкиваемся с излюбленным приемом Вассафа — приложение, рифмовка к ритмизация фразы конструируются ассонансом повторяющихся окончаний.

Таким образом, в стиле «Тарих-и Вассаф» наблюдается качественный сдвиг, суть которого состоит в том, что элементы реалистичности в изображении событий и лиц утрачивают лаконизм деловых записей и обряжаются в одеяние витиеватого орнамента. Однако цель этой образности состоит не в стремлении приблизить описание к реальной действительности, а, напротив, скрыть подлинный облик изображаемого. Характерно, что при всей изощренности наблюдается трафарет в повторяемости образов: красавицы и виночерпии, как правило, «перидикие», с «ланитами, подобными тюльпанам», «вино подобно по чистоте обету влюбленных», воздух благородного собрания «благоухает, подобно мускусному снадобью и амбре шей гурий», войско по многочисленности подобно скопищу муравьев и саранчи, а блеск сабли — «подмигиванию красавиц, уносящих душу».

Как уже упоминалось. Джувейни, описывая жестокость войск Чингисхана, пользуется предельным лаконизмом протокольной записи, видимо, сознавая, что любое словесное украшательство неминуемо смягчит беспощадную правду реальности. Вассаф же в аналогичных случаях стремится к максимальному усложнению формы. При этом вместе с лаконичностью теряется и динамизм повествования.

Детализация и конкретизация описания излагаемых событий отнюдь не делают их более реалистичными, ибо автор использует традиционные этикетные сравнения. К тому же в «Тарих-и Вассаф» проявляется тенденция к выделению в конкретном лице не индивидуальных, а общих черт, описываемых к тому же трафаретными фразами. При этом происходит нивелировка личности, человек превращается в абстрактного представителя той или иной категории рода людского, предусмотренной литературной традицией. Эта черта выделяется особенно рельефно при сравнении с произведениями другого типологического ряда, где описания внешности передаются зрительными образами. Так, у историографа XI в. Абу-л-Фазла Байхаки читаем: «Появился Хасанак без оков, в джуббе чернильного цвета, почти черной, поношенной, в дурра’е и очень красивой накидке, в нишапурской потрепанной чалме, в новых высоких мнкаловских сапогах, с приглаженными волосами, спрятанными под чалму и только чуть-чуть видными» ¹⁹. Изображая эмоциональные состояния своих персонажей, Байхаки также исключает декоративную образность и точно воспроизводит [47] реальные ощущения: «Как только я узнал об этом, мне будто таз с огнем вылили на голову. Я страшно испугался махмудовой ярости и засох» ²⁰.

В хрониках последующих эпох все более усиливается тенденция к почти полному исключению из повествования реалистических детален и окончательной стандартизации словесного портрета.

Таким образом, в стиле «Тарих-и Вассаф» отразилось не совсем характерное для рассматриваемой эпохи пристрастие автора к конкретным деталям, благодаря чему в хронике приводятся сведения, выпущенные его предшественником Рашид-ад-дином. Но поскольку общий ход развития персоязычной литературы имел тенденцию к усилению этикетной условности в изображении действительности, это стремление Вассафа не могло привести к реалистичности. Сопоставление стиля «Тарих-и Вассаф» со стилем хроник более ранних и более поздних эпох свидетельствует о том, что это произведение отражает важный этап развития данного жанра, помогающий понять общин характер его эволюции.

Е. А. Полякова

Комментарии

1. Петрушевский и. п. Земледелие и аграрные отношения в Иране XIII-XIV вв. М.-Л., 1960, с. 16.

2. Пигулевская Н. В., Якубовский А. Ю., Петрушевский И. П., Строева Л. В., Беленицкий А. М. История Ирана с древнейших времен до конца XVII в Л., 1958, с. 170.

3. Петрушевский И. П. Земледелие…, с. 16. См. также: Бартольд В. В. Соч., т. I, М., 1963, с. 97; Пигулевская Н. В. и др. История Ирана…, с. 170.

4. Там же.

5. Там же.

6. Сабкшуноси (Систематика). Т. III. Тегеран, 1959, с. 99–100 (на перс. яз.).

7. Пигулевская Н. В. и др. История Ирана…, с. 170.

8. Сабкшуноси, т. III, с. 53.

9. Juwayni. The Tarikh-i-Jahan-Gusha of Ala ud-Din Ata-Mnlik-i Juwayni. Ed. by Mirza Muhammad Qazvini. Vol. I. London, 1931. p. 2.

10. Джувейни, Указ. соч., т. I. с. 4.

11. Там же. с. 81.

12. Монгольский почетный титул Кейхату-хана.

13. 1293/1294 г.

14. Тарих-и Вассаф, ркп. ИВ АН УзССР, инв. № 1603, л. 146б.

15. Рашид-ад-дин, Сборник летописей. Т. III. М.–Л., 1946, с. 135.

16. Тарих-и Вассаф, ркп. ИВ АН УзССР, инв. № 1603, л. 146а; инв. № 4, л. № 145б.

17. Тарих-и Вассаф, инв. № 1603, л. 146б.

18. Там же, л. 118а.

19. Абу-л Фазл Байхаки, История Масуда (1030–1041). Пер. с перс. А. К. Арендса. Изд. 2-ое, М., 1969, с. 260.

20. Абу-л Фазл Байхаки, Указ. соч. с. 207.

Текст воспроизведен по изданию: Некоторые сведения о "Тарих-и Вассаф" // Общественные науки в Узбекистане, № 8. 1978