СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Первое жизнеописание императора Мэйдзи

Правление императора Мэйдзи (жил: 1852-1912, правил: 1868-1912) выдалось длинным. Настолько длинным, что ныне оно кажется более продолжительным, чем физическая длина его человеческой жизни. Это впечатление обусловлено тем, что за сорок пять лет правления Мэйдзи страна пережила поистине драматические перемены: из феодальной островной страны, расположенной на самом краю света, она превратилась в мощное государство, в полноправного игрока на империалистической карте мира. Если раньше японцы говорили об угрозе, исходившей с Запада, то после побед Японии над Китаем и Россией настало время опасаться и Японию. Всего за одно поколение страна сумела создать современную промышленность и армию. Всего за одно поколение прежний комплекс неполноценности был превращен в комплекс превосходства. Когда в 60-х годах XX века Япония начала превращаться в супермощную экономическую державу, заговорили о «японском чуде». Но на самом деле «чудо» случилось еще в правление Мэйдзи. Основа послевоенных успехов Японии была заложена именно при нем.

Время правления Мэйдзи принесло с собой решительное расширение общения, торговли, взаимодействия с миром. Япония стала узнавать мир, мир стал узнавать Японию. Мало того: японцы стали узнавать самих себя, за время правления Мэйдзи была сконструирована японская нация. Ее главным символом стал сам император Мэйдзи. Запад воспринимал его прежде всего как символ реформ и перемен. Однако в сознании японцев он был еще и хранителем древних традиций, которые «уравновешивали» вестернизацию. Канонизация образа Мэйдзи началась еще при его жизни, после его кончины идеализация стала еще заметнее. И эта «внутрияпонская канонизация» актуализировала совсем не те черты правления императора, которые становились предметом рассмотрения на Западе. Западная печать сравнивала эпоху Мэйдзи с правлением Петра Beликого [450] или же Вильгельма I. Нельзя сказать, что японской публицистике эти оценки оказались чужды, но в их похвалах звучали и совсем другие ноты.

Доказательством этому служит одна из первых биографий Мэйдзи, опубликованных в Японии после его смерти. До сих пор она не привлекала внимание исследователей, данный перевод является первой публикацией на европейских языках.

Непосредственно перед запланированной церемонией восшествия на престол сына Мэйдзи, принца Ёсихито (император Тайсё, 1912-1926), в начале 1913 г. была опубликована книга «Основные установления относительно императорского дома» («Косицу дайтэн»), приуроченная к этому важнейшему событию. Эта объемистая книга в 840 страниц может быть названа «предкоронационным альбомом». Она была весьма дорогой и стоила 3 иены. В книге содержатся самые различные сведения относительно императорского дома: его состав, структура, ритуалы, генеалогии и др. В самом обширном разделе, где приводятся жизнеописания всех японских императоров, начиная с мифического основателя династии Дзимму, помещена и биография Мэйдзи. Она представляется нам чрезвычайно содержательной с точки зрения понимания того, какое место занимал Мэйдзи в структуре массовых представлений о верховной власти. Из этого жизнеописания хорошо видно, что для составителей книги в жизни Мэйдзи основным был не его «реформаторский», а «человеческий» облик. Японская политическая элита создавала «народное государство», государство-нацию (nation state). Одним из средств для достижения этой цели было приближение монарха к «народу» с помощью традиционных образов и таких образов, которые должны восприниматься как традиционные. Император должен был представать как образцовый человек конфуцианского типа, неподражаемый образец для подражания.

Эта книга — не частное мнение ее составителей. В условиях жесткой цензуры она должна была получить одобрение на самом «верху», ее составителями являлись профессора, прежний и нынешний министры двора. То есть приводимое ниже жизнеописание следует считать установочным документом официальной культуры. Культуры, рассчитанной на массовое сознание. [451]

Жизнеописание Мэйдзи разбито составителями на несколько разделов. После каждого из них мы приводим свой краткий историко-культурный комментарий.

Император Мэйдзи (121-е правление)

Общие сведения. Прижизненное имя императора — Муцухито. Он был старшим сыном императора Комэй. Его матерью была наложница императора Накаяма Ёсико, первый ранг. Ее отцом был Накаяма Тадаёси, носивший чин кандидата в старшие советники [дзюн-дайнагон]. Император родился 20-го дня 9-й луны 5-го года девиза правления Каэй, в год старшего брата воды и крысы [1852], и был наречен принцем Сати-но Мия. В седьмой луне 1-го года Манъэн, в год старшего брата металла и обезьяны [1860], его решили назначить престолонаследником, и в 9-й луне он стал наследным принцем, 9-го дня 1-й луны 3-го года девиза Кэйо, в год младшего брата огня и зайца [1867], он получил императорские регалии. 15-го дня 1-й луны 1-го года девиза Мэйдзи в год старшего брата земли и собаки [1868] он прошел обряд посвящение во взрослые, 27-го дня 8-й луны этого же года он прошел обряд интронизации. В то время ему было 16 лет. В 12-й луне он взял в жены Итидзё Харуко. Ее детское имя — Кацуко, она была дочерью прежнего левого министра Итидзё Тадака. В тот же день она была возведена в звание императрицы. В 7-й луне был оглашен указ о переносе столицы в Токио, и замок Эдо стал императорской резиденцией. В 10-й луне император переехал туда на жительство.

В 5-й луне 6-го года [правления Мэйдзи, 1873], в год младшего брата воды и курицы, в императорском замке случился пожар, и император перебрался в отдаленный дворец Акасака [в Токио]. В этом году император перестал подводить себе брови и чернить зубы, сменил прежнюю прическу на стрижку, и его сияющий облик полностью преобразился. С тех пор он неизменно подавал народу пример в части усердия, трудолюбия и облика.

30 июля 45-го года правления он скончался от болезней, а драгоценных лет ему было 61. Еще до этого, 20 июля, было опубликовано сообщение о его тяжелой болезни, и тогда днем и ночью перед дворцом стали собираться толпы людей. Они искренне молились о выздоровлении императора, их преданность, искренность и правдивость заставляли прослезиться божества. [452]

13 сентября в Аояма состоялась грандиозная похоронная церемония, а затем император был похоронен в гробнице на горе Фусими-Момояма в деревне Хориноути уезда Кии, что в Ямасиро.

_____________________________________________________

Комментарий. Японские императоры обладали несколькими именами: детским (Сати-но Мия), взрослым (Муцухито) и посмертным (Мэйдзи). В случае с Мэйдзи впервые в японской истории посмертное имя императора совпало с девизом его правления (Мэйдзи — «светлое» или «просвещенное» правление). При жизни императора японцы обычно именовали его «нынешним императором», за границей его знали как Муцухито. Рождение будущего императора от одной из наложниц было явлением самым обычным. Японские правители были полигамны, что вызывало возмущение «просвещенных» европейцев. Под их влиянием обычай полигамии был в конце концов упразднен, и Мэйдзи стал последним императором, который обладал гаремом.

Полигамия была не только демонстрацией высоты занимаемого положения, но и жизненной необходимостью. Круг аристократических семей, из которых император имел право получать брачных партнерш, был крайне ограничен, женское бесплодие было явлением самым обыкновенным. Число наследственных заболеваний было огромно. Помимо близкородственных браков, это объясняется и крайне нездоровым образом жизни, который вели императоры и аристократия: полное отсутствие физических нагрузок, «ритуальное» пьянство. Практически любой ритуал, а императору приходилось участвовать в них каждый день, сопровождался возлияниями, что приводило в результате к алкоголизму. Алкоголиками был и сам Мэйдзи, и его отец Комэй. Все это приводило к тому, что детская смертность среди императорских и аристократических отпрысков была очень высокой, а продолжительность жизни, как правило, низкой. Комэй прожил 35 лет, Нинко (годы правления: 1817-1846) — 46, Кокаку (1780-1817) — 69, Гомомодзоно (1771-1779) — 22, Госакурамати (1763-1770) — 73, Момодзоно (1747-1762) — 21, Сакурамати (1735-1747) — 30, Накамикадо (1710-1735) — 36.

Дети императора воспитывались своей физиологической матерью в ее доме. При этом главным лицом, ответственным за воспитание, становился ее отец. Это старинное установление, напоминающее авункулат, ведет свое происхождение по крайней [453] мере с VIII в. Император виделся со своими детьми крайне редко, когда те по особым церемониальным случаям посещали его во дворце. Наследный принц переселялся во дворец, как правило, после достижения совершеннолетия.

Мэйдзи родился в Киото в 1852 г., поэтому, согласно европейским нормам, в момент занятия трона ему было 15 лет. Однако согласно порядку счета, принятому в Японии, год, в который родился данный человек, засчитывался за полный. Год смерти также считался за полный. Ко дню кончины Мэйдзи исполнилось 59 лет, но биография утверждает, что он умер в возрасте 61 года.

Церемония интронизации состояла из нескольких этапов. В жизнеописании упомянут, в частности, первый из них- церемония передачи регалий. К их числу относились священное бронзовое зеркало, меч и яшма. Эти регалии должны были всегда находиться при императоре, он брал их с собой всегда, когда покидал пределы дворца больше, чем на один световой день.

После отстранения от власти последнего сёгуна Токугава Ёсинобу император Мэйдзи переехал из Киото в его замок в Эдо, который переименовали в Токио («восточная столица» — по аналогии с Киото, который называли также «западной столицей» — Сайкё). Переезд в Токио был обусловлен несколькими причинами: Токио был самым большим городом Японии и обладал наиболее развитой инфраструктурой; окружение Мэйдзи взяло решительный курс на модернизацию, а сопротивление переменам аристократической элиты в Киото было слишком велико; переезд Мэйдзи в сёгунский замок рассматривался как военный триумф. Недаром составители биографии Мэйдзи считают датой его переезда в Токио октябрь 1868 г. На самом деле Мэйдзи стал постоянно проживать там только с весны следующего года. В октябре же он только побывал там, но его «внос» (Мэйдзи тогда путешествовал в паланкине) действительно напоминал триумф над поверженным врагом. Об этом свидетельствует, в частности, такой примечательный факт. На пути к сёгунскому замку для короткого отдыха Мэйдзи остановился в буддийском храме Дзодзёдзи, где находилась одна из усыпальниц дома Токугава. Паланкин не проходил в ворота по высоте, пришлось подкапывать снизу землю. Но остановиться хотя бы на минуту в таком знаменательном месте, чтобы продемонстрировать, [454] кто теперь в Токио «главный», нужно было обязательно.

Император Мэйдзи должен был служить для своих подданных примером, всем своим видом он показывал, что в стране проводятся реформы. С этой целью пришлось решительно изменить его облик. Если раньше он одевался в традиционные одежды и носил традиционную прическу, чернил зубы и выщипывал брови, то с 1873 г. ему пришлось отказаться от обычаев своих предков. Мэйдзи постригся, отрастил усы и бородку, облачился в военный мундир европейского образца. Вслед за ним и все чиновники переоделись в европейское платье.

На отца Мэйдзи, императора Комэй, подданные не имели права смотреть. Изображения императоров были также табуированы. Мэйдзи же представлял собой уже видимый подданным образец. Он совершал путешествия по стране, давал аудиенции, присутствовал на различных публичных мероприятиях. Его похороны также превратились в церемонию, в которой приняли участие миллионы японцев. Основная часть церемонии проводилась на плацу в токийском районе Аояма, где при жизни Мэйдзи имел обыкновение делать смотр войскам. В соответствии с пожеланиями Мэйдзи, его похоронили неподалеку от Киото. Под прямым влиянием российского символического опыта в Японии была принята концепция «двух столиц» (Петербурга и Москвы). Административные функции полностью исполнял Токио, но значительная часть функций церемониальных отошла к Киото. Этот город был должен продемонстрировать древность японской культуры. Раньше в похоронах императора принимали участие только самые близкие люди, об обнародовании медицинского бюллетеня, как то было в случае с Мэйдзи, не могло быть и речи. Сокрытие смерти в течение нескольких дней или даже недель было делом обычным. Теперь же «тело» императора стало видимым не только при жизни, но и после смерти.

О добродетели сыновней почтительности императора

При жизни своего отца императора Комэй император [Мэйдзи] с самого младенчества вступил на путь сыновней почтительности. После кончины отца каждый год 30-го дня 1-й луны он сам обязательно проводил заупокойные службы, каждое утро непременно поклонялся духу покойного, не упуская ни дня, [455] скорбел о прежнем императоре; для того чтобы покойный император мог следить за тем, как с каждым днем и месяцем правления [Мэйдзи] меняется мир, он без утайки рассказывал ему и о том, как печалят его сердце по сравнению с правлением прежнего государя [изменения к худшему], и о том, что случилось только вчера. Скучными вечерами император часто повторял: «Как мне хотелось бы удостоиться хоть слова похвалы со стороны отца, но этого не случилось — он сокрылся в облаках, о чем я и жалею всю мою жизнь, но теперь по размышлении решил, что и без похвал меня воодушевляет уже одно только то, что соприкосновение с его глубокомыслием является достаточным отцовским подарком».

Как-то раз император увидел во сне прежнего императора и сложил:

Увидел себя
Перед вскормившим меня
Родителем.
Просыпаться было
Так жаль.

Вдовствующей императрице Эйсё стало плохо 11-го января 30-го года Мэйдзи [1897 г.]. В это время сам император был простужен, а потому придворный врач предупредил его, чтобы он не покидал помещения. Однако император не послушал его, и на следующее утро в половине девятого отправился во дворец Аояма. Войдя в комнату больной, он сердечно справился о ее здоровье. В половине одиннадцатого он вернулся к себе.

Все это случилось весьма неожиданно, и император, не желая терять время, не стал вызывать сопровождение, погрузился в экипаж и спешно покинул свой дворец в сопровождении только конной охраны и нескольких знаменосцев. При этом он проезжал не по предназначенной ему широкой дороге, а ближними переулками. В шесть часов вечера была получена весть о кончине Эйсё. Хотя император ввиду простуды пребывал на своем ложе, он немедленно переоделся и покинул дворец. Ничуть не показав своего драконьего лика, он приготовился горевать.

_____________________________________________________

Комментарий. Официальная версия причины смерти Комэй (годы жизни: 1831-1866, годы правления: 1847-1866) — оспа, однако существует и подозрение, что императора отравили. Он был решительным противником открытия страны и потому [456] мешал тем силам, которые рвались к власти и желали модернизации.

В этом разделе Мэйдзи предстает как образцовый конфуцианский сын, который исполняет заупокойные ритуалы и неустанно заботится о памяти отца и о своей «официальной» матери, которая получила посмертное имя Эйсё (физиологическая мать никакого участия в публичной жизни она не принимала). Японская культура настойчиво подчеркивает идею продолжения и преемственности. В связи с этим из всех семейных добродетелей она объективирует прежде всего заботу о родителях. Современный Мэйдзи европейский монарший сценарий непременно делает акцент на любви государя к жене и детям, но в жизнеописании японского императора этот момент полностью отсутствует, забота о родителях (в особенности, об отце) является всепоглощающей. «Любовь» вообще не входит в словарь японской официальной культуры. «Любовь» воспринималась как вещь весьма капризная и ненадежная, поэтому ее место занимает понятие долга и верности.

О добродетели гуманности

Император обладал огромной гуманностью, он постоянно заботился о спокойствии народа. Когда происходили природные бедствия, не случалось и дня, чтобы он не отправлял посланника на центральную метеорологическую станцию по нескольку раз в день. Кроме того, во время сбора урожая его большая душа обращалась в сторону полевых работ и никогда ни на миг не отвлекалась от изучения аномальных явлений Неба и Земли. Когда свирепствовали дурные болезни, он неизменно являл глубины своего сердца и изволил говорить о том, что негоже жалеть денег на сострадательную помощь бедным и убогим, жертвам войны и раненым. Когда он слышал о том, что среди народа расцветают сострадание и доброта, его сердце переполнялось радостью.

Благодатным дождем проливалась добродетель императора на птиц и животных, на рыб и насекомых. Когда государю подносили карпов, перепелок или же угрей, он непременно осматривал их и неизменно глаголил: «Позаботьтесь о них». Его августейший пруд кишел карпами, в его августейшем саду обитало столько птах, что они вызывали раздражение. Ёсии [457] Томосанэ, который служил прежде заместителем министра государева двора, как-то сказал государю: «Ваше величество изволят любоваться предназначенными для съедения карпами, слушают певчих птах и жалеют их, повелевая отпускать на волю, что свидетельствует о небесной доброте Вашего величества. Однако, если подойти к делу с другой стороны, смиренные дарители предназначают их в качестве свежих яств для вашего стола, и ваше сострадание превосходит их понимание, искренние чувства подданных не находят удовлетворения, они не в состоянии оценить широту души государя, к тому же сад и пруд переполнены живыми существами, что создает немыслимые трудности для обслуги». Государь улыбнулся: «Теперь я знаю, чего желают мои подданные — они хотят, чтобы все это попало на мой стол».

После этого случая, когда ему подносили живых существ, он неизменно повторял: «Примите это». Слугам же стало еще труднее, ибо они не могли понять, что им делать. Потом они как бы невзначай доложили: «Полученное от такого-то дома приготовлено и подано на стол». И тогда император промолвил: «Хорошо!» и изволил согласиться. Этот случай ясно показывает безграничное великодушие государя.

Как-то государь совершал поездку по району Тохоку [северо-восток острова Хонсю]. Покидая свой путевой дворец в Никко, он отправился к святилищу. Когда он пребывал в управлении делами святилища, местные крестьяне преподнесли ему огромного живого оленя. Сопровождавшие государя люди подивились и немедля объявили о том государю. Тот немало расчувствовался и щедро одарил крестьян. После же призвал придворных и велел немедленно отпустить оленя на волю. Те поняли, что оленю не быть на государевом столе в этот вечер и, получив повеление отпустить оленя, прониклись чувством, что добродетель государя и вправду достигает птиц и зверей, и пролили слезы умиления.

Один раз в месяц император обязательно отправлял своего посланника на государеву ферму в Сибуя, чтобы тот осведомился, в каком состоянии пребывают коровы. Во время японо-русской войны генерал Ноги преподнес государю свинью китайской породы. Государь распорядился отправить ее на свое пастбище в Босю [восточная часть нынешней префектуры Ямагути] [458] и каждый месяц осведомлялся о ее самочувствии. Особенно любил он своих лошадей, к которым относился почти как к людям. Любил он и собак, которых содержал во множестве. Собаки охраняли императора и потому могли покусать незнакомых людей. В связи с этим слугам приходилось на время аудиенции привязывать их. Во время войны 27-28 годов его правления [японо-китайская война 1894-1895 гг.], императору преподнесли доставленного из Порт-Артура китайского мопсика. При выходе императора, когда объявляли: «Государь император!», собачка всегда пробиралась меж придворных и подбегала к императору. Таким образом, гуманность императора ощущали даже малые животные.

Император всегда чутко прислушивался к пожарному колоколу, и когда раздавался его тревожный звон, он в великом беспокойстве выходил в сад и, понаблюдав за заревом на небе, немедленно осведомлялся об обстоятельствах и печаловался. В апреле 44 года Мэйдзи [1911] в [токийском районе] Ёсивара случился ужасный пожар. После того, как тогдашний министр внутренних дел любезно осмотрел место происшествия, он немедленно подробно доложил государю о разрушениях и о состоянии пострадавших. Государь воспринял это очень близко к сердцу и немедленно распорядился об оказании помощи. Узнав о том, что в том же самом месте в прошлом году случилось наводнение, он стал настойчиво расспрашивать и печалиться о несчастиях, случившихся в его земле, постоянно осведомлялся об оказанной помощи у министра двора и у придворных, безмерно горевал. Ему представляли доклады, а он отдавал приказы об оказании значительной помощи.

_____________________________________________________

Комментарий. В этом разделе Мэйдзи предстает как всесо-страдательный правитель. Помощь пострадавшим от стихийных бедствий и эпидемий непременно входила в программу действий правителя конфуцианского типа. Японские правители древности часто оказывали такую помощь, и Мэйдзи продолжает эту традицию.

«Гуманное» отношении к животным, на что обращают столь большое внимание составители жизнеописания, имеет несколько культурных источников. Церемония отпущения на волю живых существ была принесена в Японию вместе с буддизмом. Так, именно при буддийских храмах устраивались пруды, куда [459] монахи отпускали купленных у торговцев рыб. Однако в правление Мэйдзи отношение власти к буддизму было достаточно настороженным (в начале правления Мэйдзи — вплоть до прямых гонений, сопровождавшихся разрушением храмов) — буддизм был учением «иностранным», мало подходил для создания государственной идеологии национального государства. Поэтому добродетель гуманного отношения к животным записывается на конфуцианский счет. Кроме того, в описании отношения Мэйдзи к животным виден и несколько сентиментальный модус поведения европейского типа. Преподнесение же «китайской свиньи» и мопсика из Порт-Артура вписывается в традиционную парадигму «культурный центр — варварская периферия», которые связаны данническими отношениями. Периферия была обязана доставлять дань, носившую, однако, не столько материальный, сколько символический характер. «Варвары» преподносят не рукотворные изделия, свидетельствующие об их искусности, а то, что рождает их земля (минералы, растения, животных). Такая дань служит признанием верховенства «центра», она еще раз подчеркивает пропасть между «культурой» и «варварством». Доставка из Китая во время японо-китайской войны именно животных (в других источниках говорится также о доставке верблюдов) тем более символична, поскольку на протяжении многих веков Китай являлся для Японии культурным донором. Авторы жизнеописания хотели сказать, что теперь Китай и Япония поменялись местами.

Соединение воедино различных культурных традиций хорошо видно и в самом начале раздела, где говорится о том, что Мэйдзи «изучал» природные аномалии. На Дальнем Востоке правитель рассматривался как гарант «правильного» хода времени, чередования сезонов, богатого урожая. Правильный ход времени он обеспечивал с помощью ритуалов. Хотя Мэйдзи действительно участвовал в исполнении таких ритуалов, в данном жизнеописании сделан акцент на научной (европейской) составляющей его поведения. Связь с природой он осуществляет через метеостанцию и научное «изучение» (кэнкю) «аномальных явлений». Этот «исследовательский» мотив получит особенно большое развитие при императоре Сёва (Хирохито), внуке Мэйдзи. Он позиционировался, в частности, как ученый академического типа, который занимался исследованием морской фауны. [460]

Упоминание Никко во время путешествия императора на северо-восток Хонсю (1876 г.) также не случайно. В Никко находится храм, посвященный памяти основателя последнего сёгуната Токугава Из Иэясу. Мэйдзи свергнул династию военных правителей, но его посещение Никко должно было показать его великодушие по отношению к побежденным.

О добродетели императорской бережливости

Первоначальная смета по строительству дворца в Тиёда составляла 10 миллионов иен. Однако после того, как император осмотрел место строительства и оценил его объем, он изволил сказать: «Пусть даже в стране царит мир и народ богатеет, но только обладатель этого дворца не имеет права на это. И потому не желаю, чтобы только Наш дворец был бы таким роскошным». После этого он велел урезать расходы на строительство.

И это еще не все. При формировании ежегодного бюджета государь призывал к себе соответствующих лиц из министерства двора и заявлял, что ни в коем случае не жалеет больших расходов на ритуалы, связанные с почитанием предков и на благотворительность, но расходы на другие статьи следует сократить. Он всегда настаивал на максимальной скромности расходов двора на ежедневное пропитание, не дозволяя пустого роскошества и излишеств. Когда ковры во дворце изрядно поистерлись, и государю доложили о необходимости заменить их, он ответил, что это противоречит его убеждениям и все оставили, как оно было. По этой частности можно судить и об общем.

Еще одна удивительная вещь — быт государя после японо-китайской войны. После беспримерной победы возликовавший народ стал клониться к шикарной жизни, к излишествам в еде и одежде. В противоположность этому император после окончания тягот войны стал отказываться от всех развлечений, даже от лотереи и от «жарко-холодно». До войны на свой день рождения и в день основания империи устраивались пышные банкеты, а после этого вечером во внутренних покоях дворца устраивалось еще и угощение для приближенных лиц, теперь же государь отказался и от этого. Раньше по четвергам и субботам устраивались угощения, на которых присутствовали все придворные дамы, но потом это обыкновение было упразднено, все помыслы государя устремились на то, как помочь бедным. [461]

Как известно, ежегодный бюджет императорского дома определяется на совещании парламентской бюджетной комиссии, затем поступает на рассмотрение комиссии по хозяйственным делам императорского дома, после чего решение оформляется в форме императорского указа. Однако после провозглашения указа года Босин государь, желая показать образец экономности, уменьшал свой лист довольствия на 30-40 процентов.

_____________________________________________________

Комментарий. Экономность и бережливость — традиционные добродетели дальневосточного правителя. Еще в VIII в. антибуддийские настроения в Японии питались убеждением, что строительство грандиозных храмов ложится тяжелым бременем на плечи народа. Образ Мэйдзи полностью вписывается в парадигму бережливого государя — он экономит государственные средства сразу начиная после перехода власти от сёгуна, указ «года Босин» (1908) призывает к скромности в быту и экономии. Однако по сравнению с древностью в образе «экономного императора» есть и существенное отличие. Оно обусловлено той ролью «образца для поведения», которая была предписана Мэйдзи. Раньше император мог быть экономным и избегать роскоши, но он не мог играть роль образца для народа — он непосредственно контактировал только с чрезвычайно узким кругом лиц, о его поведении и деяниях «народ» не знал ничего. Теперь же он подавал всей стране публичный пример скромности в быту. Это было весьма актуально, поскольку с модернизацией и развитием капиталистических отношений разрыв между богатыми и бедными стал стремительно возрастать, что было чревато социальным недовольством.

Под «дворцом в Тиёда» имеется в виду дворец на месте бывшего сёгунского замка в Токио. Он был отстроен ко дню провозглашения конституции 1889 г. Как и во всем, что касается правления Мэйдзи, в архитектуре дворца хорошо видна присущая тому времени амбивалентность. Дворец делился на публичное и приватное пространство. Публичное пространство (тронный зал) было устроено на западный манер: ковры и заказанная в Европе мебель. Жилое пространство было целиком японским, там даже отсутствовало электрическое освещение.[462]

О воинских добродетелях императора

Сразу после давней уже теперь реставрации император стал уделять повышенное внимание укреплению армии. В 7-8 годах эры правления Мэйдзи [1874-1875] он стал присутствовать на маневрах. Хотя у него было огромное количество дел, хотя у него почти не было свободного времени, его познания в военном деле заслуживают удивления. Если в газете или в журнале ему попадалась статья, содержащая практические сведения относительно оружия и боеприпасов, и у государя возникали неясности, он немедленно призывал к себе придворного, ответственного за военное дело, и задавал ему вопросы, которые своей глубиной приводили в изумление экспертов.

Когда государь узнал о готовящихся изменениях в уставе сухопутных войск, он призвал во дворец главного инспектора образования Осима и стал милостиво расспрашивать его. Он осмотрел все снаряжение пехотинца — винтовку, нож, ранец — и учинил им проверку. «Это нужно исправить, а это нужно сделать так-то», — распоряжался он. Находясь при полном снаряжении, он пять или шесть раз бодрым шагом обошел скаковой круг в своем саду и изволил сказать, что снаряжение следует сделать более соответствующим силам солдата. Не говоря уже о работе в ставке во время войны, даже когда в мирное время устраивались совещания командиров дивизий, император милостиво призывал их к себе и подробно расспрашивал о самых различных аспектах армейской жизни. Его суждения были всеобъемлющи, командиры дивизий доставали карты и подробно отвечали на расспросы, но тут вдруг следовал вопрос, который поворачивал дело совсем с другой стороны, что частенько повергало военных в трепет.

Поскольку император показывал такое усердие в военном деле, армия становилась с каждым годом все сильнее. Во время великих войн с Китаем и Россией благодаря огромной воинской добродетели императора был отчетливо выявлен воинский дух, национальное достоинство с каждым днем процветало все больше, Япония превратилась в перворазрядную державу. Нигде и никогда никто не правил с такими достижениями и блеском, как он. Воинские добродетели императора превозносят не только его подданные, подданные в других странах также [463] поют ему хвалу. Его уподобляют Александру Великому и Петру Великому, и тоже называют великим императором.

_____________________________________________________

Комментарий. Официальные источники периода Мэйдзи утверждают, что император всего лишь «восстановил» военную функцию императора, которой тот был лишен при сёгунах. Однако на самом деле военная функция императора была приобретением Мэйдзи. Императоры были синтоистскими жрецами, коммуникаторами с конфуцианским Небом, но к армии они не имели никакого отношения, им запрещалось смотреть на кровь и даже произносить это слово. Они могли проявлять воинскую доблесть только до ритуала интронизации, как то было, например, с мифическим первоимператором Дзимму. Однако современные Мэйдзи европейские монархи выступали в качестве военных лидеров нации, и политическая элита Японии посчитала, что Мэйдзи следует последовать их примеру. После 1873 г. практически на всех публичных мероприятиях Мэйдзи появлялся в военной форме, он устраивал многочисленные смотры, присутствовал на маневрах, принимал парады. Согласно конституции, он являлся верховным главнокомандующим. Во время японо-китайской войны Мэйдзи временно перебрался в Хиросиму, чтобы у его подданных сложилось впечатление его активного участия в планировании военных операций. Но он все-таки не решился появиться на континенте — до него ни один из японских императоров никогда не покидал пределов подведомственной ему территории, которая находится под охраной синтоистских божеств.

Как и в других разделах, в военных делах Мэйдзи позиционируется как правитель, близкий к повседневным нуждам простого человека (в данном случае — солдата). Создание такого образа было общей тенденцией и для западных монархий. Однако в Европе старались создать впечатление близости монарха к народу без посредничества чиновников. Отсюда — выходы к народу, произнесение речей, общение с «простыми людьми» царственных особ. Однако для Японии это было бы чересчур смелым. Несмотря на стремительное сокращение дистанции между правителем и подданными, которая наблюдается при Мэйдзи, эта дистанция была все равно намного больше, чем на Западе. Визуализация Мэйдзи никогда не доходила до степени европейской. Изображения Мэйдзи мы не найдем ни на денежных [464] купюрах, ни на почтовых марках, ни в кадрах кинохроники, ни на изделиях промышленности. Мэйдзи был узнаваем, но он появлялся перед своими подданными реже, чем европейские монархи, поклонение его портрету в школах и учреждениях совершалось только во время общенациональных праздников. Безудержное приближение к народу чревато полным слиянием с ним и нежелательной десакрализацией. В Японии этого не случилось.

Литературные добродетели

Единственной радостью императора всю его жизнь оставалось сложение стихов. За день он мог сложить до двух-трех десятков стихотворений, а за свою жизнь он сочинил более 84 тысяч стихотворений. Покойный Такасаки Сэйфу как-то сказал: «В древности и в нынешние времена поэтов было много, но никто из них не превзошел императора». Читая стихи императора, видишь все величие его мысли и совершенство души. Только знакомясь с его поэтическим наследием, подданные Японии проникаются величием его литературной добродетельности, уясняют себе, что священное правление Мэйдзи не имеет примеров в прошлом.

Вначале сбором стихов императора занимался покойный Нисисандзё Суэтомо, потом ответственным за стихи был назначен покойный старец Ята Томонори, потом — Такасаки Сэйфу. В их задачу входило обнародование стихов императора. Однако сам государь предупреждал, что нельзя тратить на стихи время, предназначенное для управления. Поэтому, находясь на людях, он не слагал стихов. Когда же удалялся в свои покои, слагал с десяток. В каждом из них запечатлена его природа, ведающая, что происходит в Поднебесной. И в этом отношении по изяществу и силе его стихи превосходят благословенное время Хэйана. С тех пор, как английский профессор Ллойд, состоявший на службе на филологическом факультете Токийского императорского университета, по просьбе издававшейся в Нью-Йорке американской газеты «Индепендент» перевел на английский язык стихи императора, которые были разосланы многим монархам, всюду в мире признали не только его воинские достоинства, но и оценили его как великого поэта, что является радостным фактом, прибавляющим ему почитания еще больше. [465]

Для сочинения стихов император постоянно имел при себе простой карандаш и записную книжку, куда он собственноручно и записывал стихи. Это составляет разительный контраст по отношению к так называемым поэтам, которые усаживаются с прямой спиной за убранным столом и сочиняют за день два или три стихотворения. Нет, император не тратил время, специально занимаясь сочинительством. Придет что-то на ум — запишет одно, потом другое; так стихи и нанизывал. Император сочинял с божественной быстротой, придворные не могли сдержать возгласов восхищения. Император сочинял на самые разные темы, особенно много у него стихов, посвященных делам государственным, образованию, делам военным, пяти злакам, дождям и ветрам. Каждая из этих тем постоянно занимала священные помыслы императора, каждая из них превращалась в его стихах в сокровище. Если бы проводящие в праздности свои дни поэты увидели, как среди леса дел император беспрерывно сочиняет стихи, они бы умерли от позора.

По изяществу, прозрачности и глубине стихи императора находятся на недостижимой для обычных поэтов высоте. Ниже приводятся несколько стихотворений, которые должны продемонстрировать это.

Слива в полном цвету
Кони на привязи,
Люди идут и идут...
Всюду вокруг
Высыпали
Сливы цветы.

Сакура на ветру
Падает, падает
Цвет вишневый
Под ветром весенним...
Из сада чьего
Он прилетел?

Мандариновое дерево в родном саду
Вышел в сад:
Старое дерево
Вспоминает былое —
Мать,
Что вскормила меня. [466]

Меч
На равнине Адаси
Пусть блеснет
Острый меч,
Что наточил
Настоящий мужчина...

Молитва в святилище
Божество великое
Из храма Исэ!
Оборони наш свет —
Так молюсь
О мире народном.

_____________________________________________________

Комментарий. Традиция лишала японского императора многих составляющих, которые были неотъемлемой частью образа западных монархов. К таким элементам можно отнести военную функцию, функцию передвижения, функцию визуальной репрезентации и др. Функции, которые выявлены у японских императоров в более полной мере, чем это было в Европе, — образовательная и, в особенности, литературная. Ведущим жанром литературы считалась поэзия, ибо, в соответствии с китайскими представлениями, поэзия является отражением и, одновременно, источником космического порядка. Именно поэтому при дворе находился целый поэтический отдел, в котором и служили поименованные в тексте жизнеописания лица. При этом под «поэзией» понимались только «короткие песни» (танка, 31 слог), демократические хайку (17 слогов) в придворном обиходе не значились.

Японские императоры тщательно изучали стихотворную традицию и много сочиняли сами. В этом смысле образ Мэйдзи действительно соответствует традиционным представлениям о верховном правителе, который своими стихотворными упражнениями приводит страну и природу в гармоничное состояние. Другое дело, что оценка творчества Мэйдзи, которая принадлежит заведующему поэтическим отделом двора Такасаки Сэйфу (Масакадзэ, 1838-1912), выглядит несколько завышенной. Во время жизни Мэйдзи стихотворчество еще было стилем жизни, подавляющее большинство представителей политической элиты оставили потомкам свои поэтические сочинения. Тем не менее, количество стихов, о которых упоминает жизнеописание, вызывает вопросы, тем более, что большинство стихов по [467] загадочной причине не сохранилось. С другой стороны, выученный стихотворец сочиняет стихи в автоматическом режиме, для этого никакого «вдохновения» ему не требуется. Так что при определенных допущениях Мэйдзи вполне мог сочинить и более 80 тысяч стихотворений. При этом упоминание «простого карандаша» вместо традиционной кисти в качестве инструмента фиксации выглядит вопиющим новаторством, но император на то и император, чтобы иметь право и на это.