ТИМКОВСКИЙ Е. Ф.

ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ ЧЕРЕЗ МОНГОЛИЮ,

В 1820 И 1821 ГОДАХ.

ГЛАВА IV.

Продолжение пути до южных пределов Халхаского Княжества.

Сентября 25. Ночью мороз простирался до 6 градусов по термометру Реомюра. Мы поднялись в 4 часа утра, в 8 часов отправили наш обоз из Урги, и наконец в 10 часу, простясь с Теригуном Харцагаем, почтенным Тусулахчием Демитом и Закирохчием Дармацзапом, оставили грязное Ургинское подворье, к душевному удовольствию всех Членов Миссии.

До восточного Субургана, о коем выше упомянуто, мы шли пешком, пользуясь ясною и теплою погодой. Нам беспрестанно встречались поклонники Гегена, стремившиеся толпами в его капища. Новый Закирохчи, которому надлежало проводить нас до следующей станции, чтоб не отправиться в путь без благословения Кутухты-Гегена, в глазах наших сделал близь того же Субургана несколько земных поклонов, обратясь умиленным лицем к кумирням. Тусулахчи Демит, не по долгу службы, но по дружескому расположению, как говорил он, проводил меня версты 3 от Урги; а потом возвратился, для донесения Вану о благополучном выезде Миссии.

От самой Урги, вверх по реке Толе, ехали мы в прямом направлении к востоку верст 10, [147] по дороге, усеянной камнями. Маймачен остался у нас вправе; позади огородов видно было несколько деревянных крыш, устроенных над могилами умерших здесь Китайцев. Потом перебрались мы через речку Улютуй, текущую с севера на юг и впадающую в Толу с правой стороны. В вершинах оной речки содержался до сего наш табун: действительно, травы там вовсе не было приметно; а лежат одни камни. С левой стороны от нашей дороги цепь гор; а с правой возвышается царственная Ханола, за Толою. Сия река делится тут на многие рукава, более или менее глубокие; вода ее, как и во всех почти горных реках, текущих по щебню, весьма прозрачна. Против горы Баин чжирухэ [по Монг. богатое сердце] переехали мы на левый берег Толы. Два Монгола Шабинского ведомства распоряжали переходом вброд: течение реки весьма быстрое.

Манжур Тулишень, ехавший по сим местам в Россию 1712 года, говорит ⁴⁹, что река Тола, во время его проезда, в начале Сентября имела от дождей большое наводнение; вброд перейти было не возможно, а для перевоза не имелось никаких судов, и они нашлись принужденными, в ожидании уменьшения прибылой воды, стоять при ней трое суток. Путешественники ловили тут рыбу; поймали более десяти судаков и щук, из [148] коих каждая была длиною более аршина. Потом застрелили ружьем на Ханоле весьма большого оленя. «Река Тола, продолжает Тулишень, выходит из подошвы западной стороны горы Гентей, и протекая на запад, вливается в Орхон, текущий из горы Хангай; она обходит те места, где Чжабцзюн Домбо Кутухта [прежде] и Тушету Хан кочуют, стремится к северозападу и наконец соединяется с Селенгою. За Толою на северной стороне есть три горных хребта, называемые Сонгин: там в оврагах три большие источника, известные под названием Сельби. Горы весьма высоки, с острыми утесами; переезды чрез них весьма трудны и тесны. В оврагах ростет густая трава и стелются прекрасные цветы, кои блеском своим поражают взоры, представляя приятную картину».

Итак, мы за Толою. На расстоянии от Кяхты до Урги нам все еще казалось, что путешествуем по внутренней области, прилегающей к границе Российской и населенной нашими Бурятами: столько сходства в видах и произведениях природы. Но первый шаг за Толу открывает, что мы уже в чужой земле. Выпивши стакан свежей воды из реки — последней до самой Китайской Великой стены, мы двинулись в каменистые, мрачные пустыни Монгольские.

От левого берега Толы дорога принимает направление к юго-востоку, удерживая оное почти [149] до самого Пекина, исключая небольших излучин между станциями. Верст 15 ехали мы все в гору, по обломкам камней. С правой стороны на несколько верст прилегает к дороге отрасль Ханолы; на оной торчат огромные камни, как бы исполины, поднявшиеся для того, чтоб посмотреть на знакомых Россиян. Самая вершина сей горы покрыта соснами, лиственницами, отчасти же березою. Из хребта вытекает много ручьев, кои составляют речку Кул, впадающую в Толу ⁵⁰. По низменным местам, у подошвы хребта паслись стада буйволов. На расстоянии от берега Голы до высоты Налиха видели мы близь дороги много юрт, весьма бедных; у каждой почти из оных стояли новые окрюки [для поимки лошадей], спицы и круги для юрт и т. п. Все сии деревянные изделия продаются жителям Гобийской степи, совершенно безлесной.

Проехав верст 15 от Толы, мы поднялись на высоту, от коей верст 5 шли до Налихи. С оной высоты увидели мы впереди обширную равнину; а лощина, простирающаяся к Толе, скрылась уже от наших глаз. Пошва земли переменилась в мелкий щебень. На левой стороне представляются глазам обнаженные каменные горы, в коих течет Тола. В одной из глубоких пропастей оных гор, по словам Монголов, должны храниться несметные сокровища золота и [150] серебра, занесенные в давнее время хищниками. Страшные бездны и вредные испарения не позволяют проникнуть туда отважнейшим из смертных. — Места сии вообще достопамятны в Истории Халхаского Княжества по битвам Монголов, во время нападения на сию страну знаменитого Зюнгарского владельца Галдана, в конце XVII века: эпоха присоединения Халхасов под защиту и подданство Манжуро-Китайских Государей.

Скажем о сем обстоятельстве несколько подробнее, основываясь на известиях самих Монголов.

* * *

По смерти Халхаского Алтан Хана в 1607 году, принял владение после него старший сын Лобзан Тушету Хан; а другой его сын был первым Монгольским Кутухтою. Около того времени Шигемуниева вера в Монголии столько уже распространилась, что из владевших в одном Халхаском Княжестве трех независимых Ханов, каждый хотел иметь в своем Аймаке особливого, от других независимого Первосвященника. Тушету Хан требовал первенства своему брату Чжабцзюн Домбо Кутухте, потому что отец их был знаменитейший Хан Монголии, и что в Чжабцзюн Домбу вселился первый Монгольский Кутухта. На против того, Цзасахту Хан доказывал преимущество сына своего [151] Кутухты Галдана ⁵¹ тем, что обитающий в нем Бурхан Махагаллан ⁵² несравненно сильнее Бодди Садо Дарнату ⁵³, вселившегося в [152] Лобзанова брата. Для решения сего важного спора, положено было собрать Сейм. Но Тушету Хан, не дождавшись того, велел захваченному им в плен подданному Цзасахту Хана отрубить голову, и тело его, привязав к лошадиному хвосту, отвезти к Цзасахту Хану, с объявлением, что он впредь не может присылать ему лучших известий. После сего Галдан Кутухта отправился в Тибет к Далайламе, при котором он провел первые лета юности, быв в числе отличных Лам, и просил о снятии с него духовного сана. Далайлама отвечал темно, неопределительно т. е. что он ему на то ни да, ни нет сказать не может, а все предоставляет собственному его произволу. При таком разрешении, Галдан назвал себя Ханом с титулом Бошохту, который принадлежал дотоле одними токмо Чингисовым потомкам; принял вооруженный Аймак отца своего Цзасахту Хана в свои повеления и начал войну с Тушету Ханом, с такою яростию, что некоторые Монголы, основываясь на предании отцов своих, доселе воспоминают с ужасом о тогдашнем кровопролитии и страхе Галданова имени. Всякий бежал, куда только можно было, и многие тысячи Халхасов померли с отчаяния и голода. Тушету Хан, с братом своим Кутухтою, принужден был сначала спасаться бегством; а наконец не нашел к избавлению своему другого [153] средства, как отдать себя в покровительство Манжуров, кои в то время овладели Китайским Государством. Для переговоров о том, сам брат его Кутухта поехал в Пекин и принят был там отменно ласково. Посланные на помощь Тушету Хану Китайские войска, состоявшие по большей части из вступивших в подданство прежде того Даурских и Монгольских малых Аймаков, разбив утомленного многими сражениями Бошохту Галдана, принудили его бежать в Зюнгарию. — Так говорят о сем Монголы.

Император Канси [второй Манжурский Государь на Пекинском престоле] тем с большею деятельностию принял участие в бедственном междоусобии Халхаского Княжества, что Пекинский Двор твердо решился поработить всю Монголию своему владычеству. Пять многочисленных ополчений, составленных из отборных воинов, готовы были выступить из Китая в Монголию. Сам Император, для лучшего успеха в начатой им войне, принял главное над ними начальство и повел их против Галдана ⁵⁴. Следствия скоро показали великое неравенство в военном искустве сих [154] двух неприятелей. Сколько Китайский Государь действовал осторожно, располагая движениями своими с особенным благоразумием, столько напротив того Бошохту Хан показал нерадения и невежества в своих распоряжениях. Чрезвычайное превосходство неприятеля в силах и многочисленная артиллерия скоро привели Олутов в замешательство и обратили их в бегство. После сей несчастной битвы Галдан не мог помышлять о сопротивлении Китайцам, и старался только о спасении хотя остатков разбитого своего войска; но неприятель везде пересекал ему дороги. Едва успел он дойти до горы Терелчжи, как встретил его тут Фянгу, Кансиев полководец, и довершил в Июне 1696 поражение, на котором жены и дети Галдана со многими Олутскими военачальниками взяты в плен победителем. Сие происшествие сколько бедственно было для Галдана, столько полезно для Кансия, который, под видом защитника Халхаских Ханов, присвоил себе над ними неограниченное господство. Претерпенное поражение, невозвратная утрата завоеваний и ропот подвластных привели Зюнгарского Бошохту-Хана Галдана в совершенное отчаяние. Он не мог пережить своего несчастие, и умер в следующем году от жестокой печали; а если верить отзыву самого Кансия, Галдан пресек жизнь свою принятым ядом. [155]

He излишним считаю присовокупишь здесь описание бывшей Зюнгарии, сделанное одним Китайским Чиновником ⁵⁵, жившим три года в тех местах.

Страна, лежащая на север от хребта Имауса или Снежного [Himmala, а по Кит. Сюэй-шань] принадлежала Зюнгарам. После неоднократных вторжений Манжуров в Зюнгарию, невзирая на меры предосторожности, установленные мужественными Ханами Цеван Раптаном и Галдан Цыреном, междоусобные вражды Давация и Амурсаны довершили погибель сей разоренной области. В 1756 году оная присоединена к Империи Китайской и составляет ныне северную полосу снежных гор. Сей хребет, считая от крепости Цзяюй ⁵⁶, от востока к западу имеет протяжения более 9,000 ли ⁵⁷ и служит рубежом между южною и северною полосами до самой Яркяни; оттуда поворотив на югозапад, уходит в Индостан, где новый сделав поворот к западу, теряется в неизвестных странах. Славнейшие и высочайшие из гор сего кряжа находятся:

а] Подле Харашара хребет Юлдус, более 100 ли имеющий в окружности. Воды оного чисты, травы тучны и места привольны для пасбищ. [156]

б] У Яркяни гора Мирчжай [собственно Кашташ]. Она вся состоит из белой яшмы, а далее на запад превращается в ледяную гору, становится ужасною и труднейшею для перехода; но несмотря на сие, чрез нее проложена большая дорога из Яркяни в Индию. Сей хребет искони служит хранилищем льдов и снегов, коих потоки, зимою и летом, низвергаясь с полуденной стороны гор, разливаются по южной полосе, и орошая собою разные города, наконец все соединяются в озере Лоб.

в] Близь Урумци хребет Богдо, на котором три торчащие вершины отражают солнечные лучи льдом и снегами, на подобие кристаллов; касаясь облаков, они закрывают собою солнце и луну.

г] Между Или и Ушем Ледяная гора [Мусуру], которая вся сребрится от лежащих на ней льдов; чрез сию Ледяную гору проложена дорога из южной полосы в северную, именно из так называемой малой Бухарии т. е. В. Туркестана в Илийскую область.

По северную сторону оной горы лежит почтовая станция Гахца Хархай, а по южную Терние Хада, одна от другой отстоящие на 120 ли т. е. около 60 верст. Как пойдешь от Гахца Хархая на юг, то прежде всего представится взору необозримое снежное море. Зимою снега бывают весьма глубоки; а летом лед, [157] снег и топи. Люди и скот проходят вдоль нагорья, боковыми излучистыми тропами. Кто, по неосторожности, оступится в снежное море, тот навсегда погружается в оном. Прошед сими тропами 20 ли [около 10 верст], очутится у Ледяной горы, на которой нет ни песку, ни травы, ни деревьев; но повсюду ужасные, высочайшие скалы возгроможденные одна на другой в несколько рядов, и все состоят из одного льда. Когда посмотришь в трещины ледяные; то внизу представляется одна мрачная пустота, и вовсе не видно дна. Шум вод, под льдами текущих, отдается подобно грому. По сим льдам ходят, набросав лошадиных и верблюжьих костей; а в крутых местах высекают ступени, за которые цепляются при всходе и спуске, но беспрестанно скользят; кто же неосторожно ступит один шаг, мгновенно низвергается в пропасти. Люди и скот, при переходе чрез сию гору, тянутся вереницею и все дрожат от страха. Инде встречаются каменья малые в кулак, а большие в несколько сажен величины, и стоят иногда на тонкой ледяной подпорке; путешествующие неминуемо должны проходить под ними. Если же в дороге застигнет ночь; то надобно сыскать большой камень и на нем лечь. В тихую ночь слышны приятные тоны, как будто звуки разных музыкальных орудий: это есть эхо, происходящее от треска [158] ближних и отдаленных льдов. Дорога также не всегда через одно место лежит. Есть один священный зверь, не волк и не лисица; каждое утро ищут следов его, и когда по ним идут, то не бывает ошибки. Есть еще орел, пепельного цвета; заблудившиеся с дороги идут на голос его, и возвращаются на настоящий путь. Далее к западу горные вершины, отвесно стоящие, покрыты дремучим лесом, издали темнеющимся; но не возможно взойти на оные. Чрез 80 ли [40 в]. станция Терме Хада. Здесь с ужасным стремлением низвергается река, выходящая из под гор ледяных; она течет на юговосток, разделяется на многие отрасли и впадает в О. Лоб. От Терме Хада к югу, на четыре дни пути, лежат обнаженные степи, где не ростет ни одной былинки. На 80 или 90 ли от станции, повсюду огромные камни; скот на пасбища должен проходить расселинами их. Ушский Комендант, ежегодно посылает чиновников приносит жертву Ледяной горе; молитва же на сей случай прислана из Чиноположительной Палаты Пекинской.

В пояснение вышесказанного присовокупим, что льды собственно лежат на самой вершине упоминаемой горы, вдоль хребта, на неопределенное пространство в длину; но в ширину по хребту не более 2/3 версты. Ежедневно утром по 10 человек с обеих сторон прорубают [159] ступени для всхода и спуска; но сии ступени после полудня заглаживаются от таяния. Летом, во время дождей, здесь идет снег. Хребет сей вообще столь высок и стремнист, что неминуемо должно было чрез Ледяную гору проложить дороги с северной стороны в южную. Иногда льды трескаются под ногами путешественников, и люди погибают в сих трещинах. Магометане т. е. жители Восточного Туркестана пред всходом на сию гору, приносят овна в жертву и потом пускаются в путь. При подошве сей горы также всегда идут снеги; но дождей не бывает. Наконец думать надобно, что выше упомянутый священный зверь и орел, если б не было костей, набрасываемых по дороге, не посещали бы сей горы, и не могли бы служить проводниками по какому-то сверхъестественному внушению.

В упоминаемой стране, прежней Зюнгарии, известной теперь у Китайцев под именем Илийской области, находятся города: Баргол, Урумци, Или, Тарбахтай.

1] Баргол лежит на северозапад от города Комуна или Хами чрез 300 ли; на юг граничит с Комуном, к северу с Халхаским Княжеством, на запад с Урумци. В сем месте поставлен сильный гарнизон; определен один Генерал с 1000 семейных солдат Манжурских, и один Генерал с 3000 Китайского войска. [160] Народа переселено туда очень довольно. Жары и стужа, против прежнего, переменились. Климат собственно очень холоден. Иногда в Июне снег падает хлопьями, и нельзя обойтись без шубы; но в последних годах можно стало сеять пшеницу, ячмень и просо.

2] Город Урумци построен при мысе Красной горы. Здешние местоположения приятны; земля по всюду тучная, имеет пасбища и воды превосходные, и очень способна как для земледелия, так и для скотоводства. В 1765 году определен здесь Главнокомандующий с двумя Генералами. От старого города чрез 8 ли, на осьми холмах еще построен город, имеющий в окружности более 10 ли, который наименован Гунгу. В нем поселено 3000 семейных солдат Манжурских с 78 человеками офицеров; сверх сего 2000 семейных солдат Китайских, при которых более 100 офицеров. В старом городе поставлен один Инспектор с 3000 войска, в котором более 100 высших и низших офицеров. Недавно из Ганьсу [область в губернии Шаньси] перевели туда много поселян, да из Империи отправлено несколько тысяч преступников: все они расселены на землях Чжанкей и Манас и распахали тамошние степи. В Урумци торговые улицы обширны; народ отвсюду стекается в великом множестве; чайные трактиры, корчмы, комедианты, маленькие песельники, разные мастеровые и [161] рабочие находятся там в большом числе. Повсюду видно богатство и изобилие. В 1775 году Император Цяньлунь переименовал сей город самостоятельною областью Дихуа; в нем построены: гимназия, два капища, областная и уездная школы. С западной стороны город окружается грядою песчаных гор, из коих во множестве добывают каменное уголье. На юговосточной стороне города возвышается хребет Богдо Ола.

Неподалеку от Урумци, в 30 ли на запад от станции Бырке Булак, говорят, есть место, имеющее более 100 ли в окружности, покрытое летучим пеплом. Если бросить туда какую нибудь вещь: тотчас появится пламя, и вещь во мгновение превращается в пепел. Если бросить камень; то подымется черный дым. Зимою, когда выпадет глубокий снег, здесь вовсе не бывает оного. Место сие обыкновенно называется пламенем, и птицы не смеют летать чрез оное. — Равным образом на границе между Урумци и Или есть место, простирающееся на 90 ли в окружности. Издали оно кажется покрыто снегом; а земля подобна солончакам и после дождя твердеет. Если бросить туда камень; то издается звук дерева, ударяющегося о железо [не лава ли?]. Если люди или скот, по ошибке, зайдут туда на несколько шагов от краю; то навсегда [162] погружаются в пропасть. Сие место называют пепельною ямой.

3] Или принадлежал Зюнгарам и составлял резиденцию Хана их. В 1754 Амурсана ⁵⁸, поссорившись с Ханом Зюнгарским Давацием, с Аймаком своим пришел в город Кукухото [Гуйхуачен], и вступил в подданство Китая. Император Цяньлунь принял его, приказал ему идти с войсками противу Давация, и земли сего последнего были завоеваны. После сего Олуты сряду несколько лет отлагались и производили смятения, во время которых около миллиона Зюнгаров обоего пола истреблено оружием, и страна сия опустела. Государь приказал Главнокомандующему с Манжурскими и Китайскими войсками поселиться в Или и заведывать обеими Линиями; северною, Илийскою областию, и южною т. е. Восточным Туркестаном. Генералы, Правители, Инспекторы Китайских войск и помощники их, все состоят под распоряжением Главнокомандующего [по Манж. Цзяньцзюнь]. Он же заведывает Олутами, Торгоутами и разными Туркестанскими ордами. [163]

При реке Или ⁵⁹ основан город, более 8 ли в окружности имеющий, обыкновенно называемый Или, но от Императора Цяньлуня переименованный Гуйюанем. Главнокомандующий имеет здесь всегдашнее пребывание. Солонские, Сибоские, Цахарские, Олутские и управляющие Туркестанскими городами Генералы живут при Главнокомандующем внутри города. Из Сиани отправлено туда 3800 солдат Манжурских с семействами и при них 128 офицеров. Более 2000 преступников из Китая переселено для казенных служб; а по сему войска там очень много и великое стечение торговых людей. Войска Манжурские, Китайские, Солонские, Цахарские, Сибоские, Олутские и Туркестанские большею частию размещены в окружности города. В 15 лиях на восток от Или находятся горы, называемые Хонгор; в них много каменного уголья, а внутри есть и железные руды.

В полуверсте от города протекает река Или; она составляется из рек Хаша и Парцини или Тегиса. Принимая множество горных ключей, р. Или расширяется и течет с великою быстротою, крутыми излучинами; для перевоза находятся лодки; в ней много белой рыбы и выдр. Чрез 700 ли от города на северозапад, она скрывается в пески. На южной стороне реки есть [164] обширная долина, на которой построено восемь караулов, заселенных 1000 человек гарнизона Сибоского с семействами. Они разделены на восемь знамен и имеют Главноуправляющего с помощниками. Между ими живут и Туркестанцы, занимающиеся земледелием. Северовосточная сторона покрыта дремучими лесами, где есть волки и дикие бараны. На западе камышовые болота, в которых много водится диких коз и кабанов. На запад от города есть две реки Хоргос и Цицихан, около которых кочуют 600 человек Солонов и 400 Даурцев военных с семействами.

Илийское ведомство обширно и имеет множество горных дорог. К северозападу и югозападу граничит оно с иностранными владениями; к северу смежно с Тарбахтаем; на юг Новая или Туркестанская Линия, а на восток прилежит оное к Урумци. Для ограждения с северной стороны, учреждено ха станций военных и 50 караулов. Земля сия собственно составляла кочевья Зюнгаров, которые питались от скотоводства; а о земледелии пеклись мало. Для расположенных здесь Китайских войску потребен стал провиант; почему и распахали степные места. 6,000 семейств Туркестанских обсевают землю и вносят в казну хлеб, которого только что достает на выдачу провианта. На жалованье и фураж офицерам и солдатам, а равно на соль и зелень [165] ежегодно из Империи доставляют сюда более 500,000 лан [1 мил. рублей] серебра, да несколько тысяч кусков атласу и гродетуру для промена Хасакам или Киргизам на скот, который продается с публичного торга и деньги употребляют на войско. Сверх того собирается поземельного и пошлин более 40,000 лан серебра, которого, со вносимою в Туркестанских городах вместо податей хлопчатою бумагою, холстом и проч. достаточно на годовое содержание. Как деньги здесь, по редкости своей, были дороги; то в 39 лето Цяньлуня [1774] дозволено с городов Аксу, Яркяни и Бюгура, в зачет хлеба, брать до 8000 гинов меди, из которой чеканятся деньги на Илийском монетном дворе. Одному из Генералов предписывается, с 500 солдат, объезжать единожды в год Хасакские или Киргизские границы, для собрания ясака. Берется одна голова со ста коров и один баран с тысячи. Олутские Тайцзии и чиновники Туркестанских городов в конце каждого года, по очереди, отправляются к Китайскому Двору с данию. Хасаки ездят в Пекин чрез три года; а для Киргизов не положено срока. Если же они приезжают; то обыкновенно вместе с очередью Туркестанскою, в исходе года.

4] Тарбахтай от природных жителей именуется Таштавою. Округ оного зависел от орды Олутской. Есть еще места Яр и Чухучу [166] [Чугучак], в которых Амурсана имел свои кочевья. После 1755 года Зюнгары победили его. Амурсана бежал на север [в Россию] и места сии остались пустыми. Войска Китайские, покорив Или, овладели и сею землею. Пространство ее обширно: к югу до самой Или имеет она 18 станций, к северозападу до Хасакской границы [Большой орды] на семь дней, к западу до Хасаков же на три дни пути, к северовостоку простирается до самых пределов России, почти на 500 ли, и караулы двух Государств стоят один против другого. Прежде пограничное Начальство имело пребывание на северозападе; но там очень холодно. Зимою снег выпадает около 10 футов глубиною; а летом множество ядовитых змей, особенно мошек; почему местопребывание Генералов перенесено в Чухучу, которое Китайский Государь переименовал Тарбахтаем. Здесь построили земляной город, в котором определены два экспедитора, три писаря, один Комендант и семь караульных Офицеров. По введении сюда гарнизона, потребен стал провиант; почему и водворили 1000 пахатных солдат Китайских, с одним Полковником, да из Или по очереди отправляют сюда 1500 Манжуров и Монголов, для стражи. Ежегодное жалованье доставляют им отчасти серебром, отчасти шелковыми материями, которые променивают Хасанам на быков, овец, верблюдов и [167] лошадей, продаваемых с публичного торга; вырученные за них деньги употребляют в расход. Когда в 36 лето Цяньлуня [1777] Торгоуты [Калмыки] пришли в подданство; тогда более 3000 человек, из поколения Князя Цебек Дорчжия, поселены на восточной стороне города, на четырех стойбищах по реке Хобок и хребту Зари, где они по своей воле перекочевывают. Произведения сей земли суть рыба и всякого рода дикие звери; много диких кабанов, бурых медведей и сайг. Там водится птица, величиною с домашнюю курицу; часто садится на деревья, по чему и называется древесною курочкою; она имеет перья зеленые подобно попугаевым.

Сим заключаю краткие известия о географическом положении Зюнгарии, ныне Илийской области ⁶⁰.

* * *

Впереди по нашей дороге горы становятся ниже и глаже; не приметно ни больших впадин, ни выпуклостей: кажется, все мало по малу сливается в одну массу, чтобы составить Гоби — сию высочайшую плоскость Средней Азии. Проехав еще верст 5, прибыли мы в 4 часа по полудни на станцию Налиха, отстоящую от Урги [168] в 35 верстах. Жители здесь гораздо беднее в сравнении с теми, кои кочуют по северную сторону Урги. Много мальчиков подбегало к нам просить милостыни, невзирая что здесь видны были стада овец и верблюдов, кои в сих местах весьма рослы и тучны.

Станция влеве от дороги, близь небольшого озера. Для Миссии изготовлены были только две юрты; но по требованию моему, Битхеши у просил провожавшего нас Халгачи поставить еще одну юрту, особо для Студентов. Здешние юрты весьма неудобны, тесны и ветхи; притом, вместо дров, надлежало употреблять как для приготовления кушанья, так и для нагревания юрт, аргал часто сырой, да и тот Монголы отпускали нам не щедро, сберегая оный для себя на зиму. Впрочем аргал есть вещество, хорошо горящее, и, не издавая противного запаха, производит мало дыму, но много жару. Даже посреди юрты сильного Монгольского повелителя, Мынгэ Хана, горел на очаге коровий навоз с терновым кустарником и полынью, в то время [в Генваре 1255], когда представлялись ему Посланники, справедливее проповедники Французского Короля Людовика IX или святого, в числе коих был и монах Вильгельм Рюйсбрук, родом из Брабанта, более известный под именем Рубруквиса ⁶¹. [169]

Провожавшему Миссию от Урги Закирохчию Ханства Цеценского, при отъезде его отсюда в Хошун, я подарил аршин плису. Сей Закирохчи, едучи вместе с нами, расспрашивал, с какими народами граничит Россия, а равно любопытствовал знать о положении наших чиновников, войска, и т. п. Мы старались, по возможности, изъяснить величие нашего Государства в подлинном виде. С своей стороны словоохотный Закирохчи от чистого сердца обнаружил перед нами скудные познания в Истории и Географии.

Он сказал, что впереди мы будем проезжать мимо горы Дархан [кузнец], так названной по тому, что знаменитый в летописях Монголии Хан Чингис [которому дали сие имя, будто бы по голосу птицы, пролетевшей во время его избрания], быв до того времени простым кузнецом, ковал у подошвы оной горы железо. Кажется, это одна аллегория, дающая понятие о том мече, коим Чингис, сын княжеский, родившийся неподалеку отсюда на берегу р. Онона, разил в свое время Монголов, Тибетцев и жителей [170] Китая, сделавшись г. оном родоначальником славной Юанской династии. Закирохчи полагал, что некоторые даже из Европейских Государей должны происходить от Чингис Хана, имевшего свои владения в России и других соседственных странах: — догадка, нелепость коей нет нужды доказывать. Мы узнали от него, что в разных местах Монголии видны еще развалины домов Чингисовых, каковые по мнению его должны быть, вероятно, и в России. Монголы с удовольствием слушали наш отзыв, что и Европейцы признают Чингиса знаменитым героем.

Закирохчи сказывал, что Ургинский Ван получает из Пекина жалованья в год 1200 лан серебра, около 2500 рублей серебр. и 40 кусков канфы [шелковая материя, подобная атласу], да на стол 720 лан. О жалованье Амбаня ему неизвестно; а столовых получает и он 720 лан т. е. около 1500 рублей серебром в год. Сверх того Ван, происходящий от Чингис Хана, имеет свой собственный Хошун, из коего даются ему служители и пастухи. Управление пограничными делами и Кяхтинский торг доставляют ему великие выгоды. Служащие в Урге Манжуры получают жалованье из Пекина; а Монгольские чиновники, как и простолюдины, будучи все на военном положении и освобожденные от податей и пошлины при торгах, отправляют все должности по управлению народом и службу военную, на [171] собственном иждивении; в случае же бедности, с пособием от Хошунных начальников.

Сего дня встречались мы с Монголами, кои спешили в Ургу на поклонение Кутухте-Гегену. Между прочим, прошел караван матери одного весьма богатого Ламы в Гоби. Она сидела в Китайской двуколесной тележке, везомой верблюдом; а свита ее, мужчины и женщины, ехали верхами на верблюдах. Сие животное преимущественно употребляется здесь для переездов; ибо верблюд несравненно долее, нежели лошадь, может переносить голод и жажду, неразлучных спутников в сих степях. Некоторые из Монголов приветствовали нас по Руски: здравствуй! Переезды Российских Миссий, и провожание Посольства в 1805 и 1806 годах, познакомили и здешних жителей с нашим языком.

Вечером Тусулахчи Идам прислал для Начальника Миссии и для меня по кувшину кирпичного чаю, вареного с молоком, и несколько творогу, кислого и весьма неопрятно приготовленного. Сии знаки гостеприимства были оказываемы нам во все время путешествия по Монголии.

Воду на сей станции получали мы из колодца, близь юрт находящегося и обложенного деревом; вода глубиною на один аршин, весьма чистая и пресная. Скот поили из небольшого [172] озера. Земля здесь во многих местах покрыта солончаками.

Сент. 26. Ночью мороз 5 град. по Реом. Утро ясно и тепло, как бы летом. Со станции отправились мы в 10 часу. От места ночлега ехали верст 10 по холмистой равнине, до высокого хребта Бурулын даба [седая гора]; у Ланга назван 7 холмов, у Первушина Бурумо. У подошвы оного стояло восемь юрт, но скота приметно было мало. Взойдя на вершину горы, которая увенчана высокою насыпью — Обо, к С видите обширную равнину, по которой мы ехали; еще далее синеются горы Ургинские; несколько вправо и ближе, каменные горы по Толе, а вдали на СВ длинный хребет гор Алтан улугуй [золотая колыбель], коих снежные вершины ярко отражали блеск солнечных лучей. На юг впереди открывается длинная равнина, стесненная невысокими горами. По дороге местами много камней; но она более покрыта щебнем и хрящом. Кое-где попадаются: полевой шпат белого и желтоватого цвета, красный гранит, преимущественно же камни известковые. От Бурула до следующей станции, верст около 30, дорога идет по небольшим увалам, в иных местах превосходя гладкостию самое лучшее шоссе. Проехав около 18 вер. оставили мы, влеве от дороги, высокую гору Хангай. Гора сия имеет вид огромной кучи, как бы насыпанной из мелких камней. От оной [173] спустились мы в лощину, которую орошает речка Хангай, протекающая по лугу, влево от дороги. Юрты бедные; но около них ходили большие стада овец и коз. Везде белеются солончаки. Наконец проехав от горы верст 12, мы прибыли на станцию Гахца худук в 5 часу вечера. Проехали сего дня 40 верст. Для Миссии приготовлено было три юрты весьма ветхие: в одной помещались Духовные, в другой Студенты с церковниками, а третью занимал я с тремя своими чиновниками. Казаки строили себе биваки из вьючных ящиков.

Сент. 27. Мы решились на сей станции дневать, дабы накормить скот наш, в окрестностях Урги совершенно отощавший. Травы на сей станции довольно хороши; но воды мало.

Юрты наши расположены были вправо от дороги, на покатой долине, которую окружают горы, подобно амфитеатру. На горах лежат зеленоватые камни, в виде рассеянного стада овец; а чрез горы протоптаны скотом дорожки к роднику. В сих местах водится много коз. Жители одеты бедно; но ни один не являлся к нам для испрошения милостыни, как то было на минувшей станции.

После обеда приходил к нам провожающий Миссию Бошко Ургентай. Настоящая дорога ему не известна; ибо люди, отправляемые по делам [174] службы, ездят обыкновенно по другой, собственно почтовой, которая лежит далее к западу, как означено на прилагаемой карте. По сей последней дороге от Урги до Халгана считают 45 [справедливее 42] станций; а по настоящей, коммерческой, которая известна под именем Дарханской, потому что идет по западной стороне горы Дархан, полагают только 37 ночлегов. Причина сей разности от того происходит, что почтовая дорога идет от Халгана не прямо в Ургу; но сперва в местечко Саир усу, где есть почтовая Експедиция, и живет несколько чиновников из Пекинского Трибунала иностранных дел. Там дорога разделяется: одна идет в Хобду, другая на Или и третья в Ургу. По дороге почтовой, подобно как от Кяхты до Урги, для проезжающих находятся готовые юрты; а здесь и наши проводники занимают юрты местных жителей, выставляемые по назначению Хошунов.

Начальник Миссии и я, вместе с Обозным и Переводчиком, посещали ввечеру Битхеши, у коего нашли Бошка и Тусулахчия. Нас угощали по степному, вареною бараниною. Битхеши жаловался, что проехав от Урги около 160 ли [80 верст] верхом, он чувствует расстройство в здоровье; я, из сожаления к его старости, предложил ему свою повозку. Чен-лое не решался принять такового предложения. [175]

Сент. 28. Солнце взошло сквозь тучи. Утром было тепло; но около полудня начал сильно дуть, но прежнему, северозападный ветер; в 3 часа небо опять затмилось облаками, в коих скрылось солнце.

В 10 часу утра мы пустились далее. От Гахца худука ехали верст 10 лощиною: в траве здесь изобилие, по причине бывших летом сильных дождей; пошва земли — мелкий хрящ. Мы приехали долиною к тому месту, где окончились сопровождавшие нас высоты; тут находятся две горы: на СВ Богол [слуга], на ЮЗ Ургун [широкая], как бы столбы ворот, сквозь кои выходим на обширную равнину Борельчжут, простирающуюся на необозримое расстояние. Тут представилась, несколько влеве, синеющаяся гора Баин улан. Провожавший нас Монгол объявил, что она стоит уже по ту сторону р. Херулюна, на левом берегу ее. Херулюн берет свое начало не подалеку от нашей дороги; течет на Ю между горами, потом поворачивает к В и впадает в р. Хайлар, а сия в Аргун. На З, верстах в 15 от нас, возвышалась гора Баин Цохто [богатый Цохто]. Проехав равниною верст 13, приближались мы к хребту Цзамынь шанда [дорожный колодезь], у подошвы коего останавливалась Миссия в 1807. Здесь несколько солонечных озер: белая, горькая соль весьма глубоко покрывает землю по самой [176] дороге. Пасбища в сих местах весьма утучняют скот, а особливо баранов.

От хребта Цзамынь шанда ехали мы еще верст 12, до станции Чжиргаланту [изобилие], по крутым увалам, кои усеяны кварцем и других пород камнями. За версту выехал на встречу к нам станционный Бошко с рядовым Монголом. Бошко приветствовал нас подобно Ибицыхскому Кундую [1 Сент.], т. е. подъехав ко мне, тотчас соскочил с лошади и став на колено, воскликнул: Амур! [мир, спокойствие]. Потом, сделав еще несколько вопросов: какова для нас Монгольская вода т. е. здоровы ли мы; благополучен ли наш путь? и т. п. сел он на лошадь и проводил нас до станции, куда Миссия прибыла в половине 6 часа вечера, проехав и сего дня не менее 35 верст.

Станция Чжиргаланту лежит влево от дороги; название получила по весьма высокой горе, стоящей несколько впереди от наших юрт. Воду для себя мы брали и скот поили из запрудившегося ключа, который вытекает из означенной горы. Места сии принадлежат Хошуну Амбаня Бейсе, находящегося на службе в городе Улясуту.

Сент. 29. Ночь теплая; на утренней заре поднялся с северозапада ветер, который днем усилился чрезвычайно. На сей, как и на прежней станции, караульные Монголы, в доказательство [177] своего бодрствования, ездя ночью около наших юрт, стучали палочками, или вытягивали заунывные песни.

В 8 часов утра мы двинулись с места нашего ночлега.

Перед отправлением нашим, явился ко мне провожающий Миссию Битхеши, с изъявлением своего желания ехать в повозке. Я с удовольствием отдал ему свою кибитку, которую он употреблял до самого Халгана.

От станции шли мы по каменистой дороге, довольно тесным ущелием верст 8, до двух высоких скал. Гора Чжиргаланту осталась влеве. По той же стороне дороги протекает ручей, или справедливее, цепь небольших озер, на коих имели мы случай застрелить несколько уток. Беспрестанно встречали мы набожных Пилигримов, ехавших на поклонение Ургинскому Кутухте-Гегену.

По отлогой высоте, мимо огромных камней, разбросанных по скатам гор или торчащих в виде развалин древнего здания, поднялись мы к двум утесам, один от другого весьма близко стоящим и называемым Удын ама [отверстые врата]. Некоторые из провожавших нас Монголов называли утес, направо от дороги или к З стоящий, Хара, ниду [черный глаз], а восточный Ушхи [легкое]. Проехав сии врата, на право в полуверсте от дороги, видели мы [178] колодезь у подошвы скалы: вода самая чистая и пресная. Тут останавливались наши Миссии в 1807 и 1808 годах.

Многие полагают, что от Удын ама начинается Гобийская степь. Отсюда пойдут к югу места открытые, совершенно сухие, а пошва состоит более из песку и дресвы. Но и на сем пространстве, до кочевьев Цахарского рода Монголов, есть горы, и довольно высокие. По мнению Халхасов, Гоби, начинается от самого левого берега р. Толы; ибо далее на юг, в степи нет ни лесов, ни рек.

От Удын ама до следующей станции, верст 20, ехали мы открытою равниной: дорога во многих местах лежит по песчаному грунту. Усилившийся северозападный ветер преследовал нас густыми тучами песку и обломками засохших растений. Травы здесь, в нынешнем году, весьма хороши. На каждой, так сказать, версте возобновлялось в нас чувство сожаления, для чего Китайское Правительство не приняло Миссии в свои пределы, в начале Августа; что, для нашего скота, составило бы значительное облегчение.

По ровной и гладкой дороге я сделал поверку, и узнал, что верблюд, под вьюком не менее 10 пуд, свободным шагом проходит в час 3 1/2 версты. Сие наблюдение служило основанием в [179] определении пространства, каковое проезжали мы от одного ночлега до другого.

Не доезжая версты 3 до станции, своротили мы с большой дороги влево; ибо юрты для нас были поставлены ближе к колодцам, при подошве высоты Буда. За версту встретили нас церемонияльно станционные старшины, Цзангин и Кундуй, с своими рядовыми. В сопровождении их, мы прибыли на станцию в 3 часа по полудни, проехав всего около 28 верст.

Станция называется Гилтегентай [блестящая] и находится в Хошуне Чжанчжуна Бейлэ [Князя 3-й степ.] Намчжила, того самого, с коим виделись мы в Урги 23 Сент. Хошун его состоит из 8 Сомунов [эскадрон или, по казацки, сотня], из коих в каждом считается по 150 человек строевых Монголов. Вдали к СВ, верстах в 30 от станции, виден хребет гор, потянувшийся вдоль по правому берегу реки Херулюна. Долина, на коей мы расположились для ночлега, имеет приметную покатость к означенному хребту.

Здесь для нас приготовлена была в деревянных ушатах вода, крайне нечистая и солонечная. В версте от юрт находится четыре колодца. Скот наш, выросший большею частию при реках Селенге, Чжиде, Чикое и проч. не мог почти пить из корыта, что случилось еще первый раз в продолжение настоящего пути. [180] Для черпания воды из колодцев, следует иметь с собою высмоленые кожаные ведра. Тусулахчи Идам довольно снабжал нас аргалом и водою. Мы однако же изъявили ему общее наше неудовольствие за то, что минувшие станции слишком далеко расположены были одна от другой, так что мы в четыре дня отошли от Урги около 150 верст; таковая поспешность весьма обессилила наш тощий скот. Тусулахчи сознался, что действительно убавлена одна станция. Причины тому он не объявил; но мы полагали, что сие сделано было по просьбе местных жителей, дабы им скорее избавиться от провожания путешественников. Идам обещал вперед располагать ночлеги на тех самых местах, на коих прежняя Миссия останавливалась.

Сент. 30. Дневка. Ночь была теплая, а на рассвете мороз. Утром беспрестанно приходили к нам с посещением Монголы; всякой спрашивал в продажу бобров, моржану т. е. кораллов и проч. Мы решительно объявили, что не имеем ничего продажного: ибо едем по службе, а не для торгу. С своей стороны предлагали они мерлушку и сырые кожи.

По приглашению Битхеши, обедали сего дня у него Начальник Миссии, я, Обозный и Переводчик; тут же были Бошко и Тусулахчи. При выходе после обеда из юрты Битхешия, Идам, [181] прощаясь, сталь перед ним на колено: — тягостный обряд степного уничижения!

Бывшие у меня вечером станционные старшины на вопросы мои объявили, что от сего урочища до Халгана они переходят, на верблюдах, недели в три: едут без дневок, с полуночи до полудня, а потом дают скоту отдых. Они большею частию гоняют в Халган верблюдов порожних, для перевозки оттуда в Кяхту различных тягостей. От Халгана в Кяхтинский Маймачён поспевают с товарами на верблюдах, коих переменяют на пути [как то делают и Киргизские вощики], дней в сорок и сорок пять. За доставление, извощики берут со 100 гинов [3 1/2 пуда] по 1 1/2, по а и по 2 1/2 ланы серебра: плата не определена, а соразмеряется по обстоятельствам.

На сей станции мы должны были подковать некоторых из наших лошадей, кои сбив свои копыта на камнях, начали хромат; быков также подковали.

Октябрь.

1. Мы поднялись в 4 часа но отправились в путь не прежде 9 часов утра. Холодный восточный ветер дул до а часов по полудня, и было сумрачно.

Сперва надлежало взойти на высоту, отрасль горы Буды. От Гилтегентая версты через 3, выехали мы опять на большую дорогу. С возвышения, впереди верстах в 50, приметна уже [182] гора Дархан, известная по Чингис Хану и весьма почитаемая Монголами. Верст 10 ехали мы довольно крутыми увалами. Спустившись в долину Шара худук, видели там, вправо от дороги, колодезь с хорошею водой; а в лево большое солонечное озеро, у подошвы горы Ерхету, имеющей небольшую отрасль.

Из долины, от коей до следующей станции Гото или Муготу верст 10, мы поднялись на гору Халцзан. Тут открылась на все стороны обширная степь, пересекаемая неглубокими оврагами. В стороне от дороги белелись стада пасущихся овец и кое-где разбросанные юрты; что придавало некоторую живость сим скучным степям. По высоте Халцзан, на самой дороге, мы находили много не совсем чистых сердоликов, обломки яшмы, агатов и других разноцветных камней.

С высоты Халцзан спустились на обширную равнину: там ходило более тысячи овец, принадлежащих одному богатому Ламе. Пастух сказал нам, что хороший баран с овчиною стоит 2 ланы [4 руб. серебром], овца 1 1/2 ланы. Подъезжая к станции, видели мы также несколько рогатого скота, крупного и тучного. За версту до станции, близь нашей дороги находится колодезь с чистою водой. К сожалению, мы испытали, что местные жители, при нашем приближении, вычерпывают из колодцев почти [183] всю воду для себя и для напоения своих стад. На место Миссия прибыла в 2 часа по полудни, проехав сего дня вперед 23 версты.

Нынешняя станция расположена в долине, изобилующей травою. На З есть еще колодезь. Впереди и через дорогу белеются иссякшие солонечные озера.

Станционные Монголы, присланные для провожания Миссии из отдаленным Хошунов, находились уже более 20 дней на станции, в ожидании приезда нашего. Продолжительное пребывание наше в Урге родило в некоторых мысль, что мы, по случаю кончины Богдохана Цзяцина, должны будем возвратиться в отечество. Здешние политики считали страшным предзнаменованием впущение иностранцев в Государство в то самое время, когда новый Богдохан взошел на престол.

Во время прогулки моей, встретил я одного Шааньсийского купца ⁶², везшего на десяти [184] верблюдах товары в Кяхту. Он говорит по Руски Кяхтинским Российско-Китайским наречием. На расспросы наши Шааньсиец отвечал, что из Халгана с легкими вьюками едет он 16 дней, что впереди кормы для скота весьма хороши, исключая 5 или 4 переездов. Мы поручили сему купцу известить о нас Кяхтинских чиновников.

Вечером посетил нас Тусулахчи. Я встретил его жалобою на ослушание Монголов, провожающих наш табун: не взирая на все настояния нашего табунного старосты [по Монг. Адуней дамал], Монголы крайне спешат перегоном скота, дабы поскорее сдать оный старшинам следующей станции и возвратиться домой. Идам обещал поправить сие зло. Между тем, в продолжение разговора, он расспрашивал о наших войсках, о Генералах и проч. Мы, пользуясь сим новым случаем, изобразили ему счастливые успехи победоносных наших войск в битвах с неприятелями, и особенно в последнюю войну. Сия война довольно известна Китайским чиновникам и частию Монголам, по сношению Иркутского Губернатора с Ургинским Ваном и Начальником нашей Пекинской Миссии. К большему распространению здесь славы о [185] нашей отечественной брани способствовали также газеты, получаемые из Европы Португальскими Миссионерами, в Китае пребывающими, кои, из мести к Галлам, охотно сообщали известия об их поражении Китайцам. — Не преминули мы упомянуть о военном искустве Румянцова, Суворова, Кутузова и многих других из Генералов наших, кои живут ныне и жить будут в сердцах признательных соотечественников до позднейших времен. Идам, сей престарелый потомок воинов Батыевых, слушал с любопытством искренние повествования наши. Чтоб не остаться в долгу, рассказал он нам, с своей стороны, два случая из истории Китайского полководца Кумина ⁶³, прославившегося в глубокой древности своим умом. Вот они:

1] При вторжении неприятеля в Люшинское или Любеево государство, Кумин приказал на большой дороге, по коей надлежало проходить неприятельскому войску, поставить каменную человеческую статую: в одну руку истукана положили книгу, коей листы напоены были ядом; а в другую меч. Предводитель вторгшегося ополчения, приближась к тому месту и увидев развернутую книгу в руке истукана, подошел к [186] оному первый и стал читать. Содержание книги было любопытно. От частого прикосновения пальцем к ядовитым листам и языку, вдруг почувствовал он во рту действие яда; хотел отойти, но тщетно. Подножие статуи сделано было из магнита, который весьма крепко притянул железную кольчугу предводителя. В таком положении полководец, вырвав из другой руки у статуи меч, ударил в оную. Сей поступок еще для него гибельнее: от удара посыпались искры; положенные во внутренности истукана горючие вещества, вспыхнув, разрывают статую, и под обломками ее окончивает жизнь свою воин, обманутый хитростию Кумина. Войско, расстроенное внезапною смертию предводителя, принуждено было возвратиться.

2] Тому же Кумину, во время военных действий с неприятелем, случилось быть в таком положении, что одна только река разделяла противные стороны. Подошед к берегу и заняв место выше неприятельской армии, Кумин приказывает изготовить ночью из соломы несколько сотен человеческих чучел, сажает их в лодки, у которых на носах зажжены были фитили, и наконец пускает сию мертвую флотилию вниз по реке. Неприятель, приметив плывущие лодки с седоками, метает в них тысячи стрел до того, что все колчаны опустели. Кумин, видя, что хитрость его имела успех, [187] переправляется через реку, нападает на чужеземное войско, которое не ожидало более неприятеля, и легко одерживает над ним победу.

Окт. 2. Монгольские часовые напоминали нам во всю ночь о своем бодрствовании. Разъезжая вокруг наших юрт и обоза, они беспрестанно или читали свое Ом ма ни бат ме хом, голосом жузжащих пчел, или напевали томные песни.

Со станции мы пустились в 10 часу утра. Еще до отправления нашего, мимо нас прошел в Кяхту на верблюдах караван с Китайскими товарами.

По въезде на высоту, открывается на В гора Тоно, находящаяся, как говорят, по ту сторону р. Херулюна. О сей горе упоминает Езуит Гербильон в своем путевом журнале 11 Июня 1696, когда он находился при Китайском Императоре Кансие, в походе против Зюнгарского Галдана. «Nous campames — говорит О. Герб. ⁶⁴ — audela dela riviere de Kerlon proche de deux montagnes, dont celle qui esb au nord, s’ appelle Tono; celle qui est a l’occident, s’ appelle Suilhitou, т. е. Лагерь наш был расположен за рекою Херулюном, не подалеку от двух гор, из коих стоящая к северу называется Тоно; а западная Суилгиту [должно быть Цзулгету]».

Верст 8 ехали мы ровною дорогой до одной лощины. Близь оной, на хребте нашли полосу [188] мелких агатов и яшмы. С сего возвышения обширные виды на степь: впереди стоит гора Дархан, как исполин, стрегущий сии пустыни; вправо от оной находятся вместе две горы одинакие, как близнецы, а далее к З синеются большие высоты. Спустясь в лощину, нашли мы там Китайский обоз, из двух сот телег состоящий: Шааньсийцы везли в Кяхту цветочный чай. Простой чай обыкновенно перевозят зимою на верблюдах, так как оный делается уже из созревших листьев, и ранее не может быть доставлен с Фуцзянских плантанций в Халган, для отправления в Россию. Четыреста быков их паслись на степи. Шааньсийцы идут от Халгана уже 40 дней: конечно, переезд на быках спокоен, но слишком медлен. О встрече с Китайскими торговыми караванами я упоминаю, может быть, слишком часто. К сему однако же побуждает меня, во-первых, желание показать время и самый способ перевозки Китайских товаров на Российскую границу; а во-вторых считаю сие нужным для рассеяния подозрительности некоторых наших соотечественников, доселе утверждавших, будто бы Пекинские Миссии наши с умыслом бывают проводимы до Китая, совсем не по той дороге, по коей отправляются сами Китайцы, и которая будто бы гораздо удобнее первой. Правда, Миссия не ездит чрез Монголию по почтовой дороге; но причиною сему, весьма [189] естественною, должно полагать невозможность, при большом проезде людей по службе, доставить все удобства в пути иностранцам т. е. Российской Миссии, всегда имеющей значительный обоз.

Лощиною ехали мы верст 5, потом увалами верст 7 до станции Бумбату, расположенной на косогоре, вправо от дороги; куда и прибыли мы в 12 часов дня, проехав от ночлега около 20 верст. Не доезжая до станции версты за две, есть долина, покрытая солончаками. На сей долине глубокий колодезь с чистою водой.

Около 6 часов прибыл в наш стан приятель мой Тусулахчи Демит, возвращавшийся из Урги в свои кочевья, до коих отсюда вперед не более 170 верст. Он известил при сем нас, что посланный Ваном курьер возвратился из Пекина через 4 дня по нашем выезде, и Князь на другой же день отправился в столицу для присяги новому Богдохану. Ван ездит обыкновенно в носилках, везомых четырьмя вершниками; свита сопутствует ему верхом на лошадях. Тусулахчию Демиту сделано от меня приличное угощение; после чего он отправился на свой ночлег.

Монголы приводили к нам для промена много верблюдов и лошадей. Скот здесь большого роста, тучен, и не без причины: во все стороны простирается степь, заростшая густою травой и изобилующая солончаками. Множество виденного нами скота доказывает, что сия отрасль [190] хозяйства здесь в цветущем состоянии. Мы не могли однако, на сей раз, выменять ни одного верблюда, потому что продавцы, унижая наших верблюдов, требовали большой придачи.

Собранные для провожания Миссии Монголы жаловались, что в ожидании нашего прибытия, употребили они на пищу много своих лошадей: 30 человек в двое суток съедали по лошади.

Окт. 3. Обоз Миссии двинулся вперед в 7 часов утра. Вскоре потом привел к нам молодой Тайцзи [степной дворянин] своего верблюда, молодого и сильного. За него отдали мы из своего казенного табуна одного слабого и одного трехлетнего верблюда: как тот, так и другой вовсе не годились под вьюк. Торговались мы в присутствии Тусулахчия Идама; но дабы сие известно было и Пекинским провожатым нашим, я посылал предварительно своего Переводчика к Битхеши, для объяснения о намерении моем променивать Монголам наш усталый скот. Битхеши одобрил сие распоряжение; но только советовал остерегаться обманов. Я отвечал, что имею при себе опытных людей; а впрочем, ежели и ошибемся, то отнюдь не войдем ни в какие иски. Совсем другие мысли имел о сем Г. Битхеши, как то обнаружили его слуги своими поступками: им хотелось получать пошлину со всего. — Как бы то ни было, но мы еще выменяли у одного из жителей двух [191] бурых лошадей, весьма хороших, из коих одна приучена ходишь и в запряжке; что в Монголии может почесться редкостию: вероятно, сия лошадь досталась хозяину из Китайского обоза. За сих лошадей отдали мы наших три изнурившихся, с придачею 1 1/2 ланы или 3 руб. серебром.

Повозки отправились с Бумбату около 9 часов утра.

Сперва поднялись мы на верх высоты, по средине коей был наш ночлег. Дорога гладкая с небольшими увалами: травы везде хорошие, и до селе еще зеленые. Отъехав верст 12, достигли Дархана, горы высокой, величественной. Верст 10 пробирались мы по оврагам, составляющим отрасли ее, до самой станции Боро хучжир; куда и прибыли в 3 часу по полудни, подавшись вперед на 22 версты. Юрты провожатых наших расположены были на пригорке, влево от дороги; а для нас поставлены еще далее к В в овраге, совершенно защищавшем нас от ветра.

Не подалеку от сего урочища встретил нас Монгольский меновщик, который вывел к нам, для продажи, четырех лошадей. Ухватки его и мастерство весьма сходствовали с хитростями наших Цыган. По причине открытых нами недостатков в лошадях, мы оставили предложение его без внимания.

Впереди, от наших юрт за полверсты, течет близь дороги ключ хорошей воды. Для [192] удобнейшего напоения скота, казаки разрыли оный и запрудили камнем: сим способом составилось глубокое и довольно широкое корыто проточной воды. Монголы, ведя кочевую жизнь, не могут водворяться на одном месте и улучшать оное относительно колодцев, или притонов для скота.

Гора Дархан от станции лежит на В верстах в двух. Любопытство, близость расстояния и хорошая погода заставили меня посетить гору, прославленную Монголами в память Чингис Хана, знаменитейшего из Героев Азийских. В 6 часов по полудни отправился я туда, взявши с собою Иеродиакона Израиля и казачьего Старшину Анемподиста Разгильдеева. От самой станции пробирались мы с великим трудом по оврагам, изрытым дождевыми протоками. У подошвы горы живет, в нескольких юртах, какой-то богатый Тайцзи с семейством: там стоит и небольшое капище — всегдашний в Монголии признак мест, освященных народным уважением. Наконец стали мы подниматься на самую гору, по острым обломкам гранита. Гора Дархан занимает большое пространство с севера на юг; высокий хребет ее разрывается на несколько огромных утесов; она состоит из красного гранита; по скатам ростет золотарник и другие дикие кусты. На последней к югу вершине, до коей только успели мы достигнуть, сложены из камня высокие Обо — подвиг [193] благочестия Монголов, стекающихся сюда летом в великом множестве, праздновать память отечественного их героя. С высоты открываются виды на необозримое пространство: к востоку лежат шесть солонечных озер [минеральной алкалической соли, или нашатыря], а далее в той же стороне синеются Херулюнские горы; все пространство к западу покрыто острыми возвышениями. Солнце скрывалось, когда мы были на вершине сих утесов, и напоминало нам о сокрывшихся во мраке протекшего подвигах древних Монголов, кои, под именем Гуннов и Татар, приводили в трепет самую Европу. Теперь потомки их скитаются в степях с своими стадами, с тяжкою скорбию воспоминают о геройстве предков, и терпеливо несут лежащее на них иго. Таков жребий племен воинственных, которым не доставало образования, которые не знали благотворных действий просвещения!

Сделалось темно; нам надлежало возвратиться. Долго спускались мы с горы, будучи на каждом шагу в опасности, скатиться в пропасть вместе с камнями, рассыпавшимися под нашими ногами. Наступившая ночь представила нам окрестности совсем в другом положении, так что мы не могли распознавать тех примет, по коим надеялись найти обратную дорогу. Станция находилась в лощине, и мы не видели огней, [194] по которым могли бы отыскать наши юрты. Каждый из нас хотел казаться лучшим Топографом, а потому и старался быть путеводителем. В сем скором, бесполезном странствия провели мы более часа. Утомившись и даже изорвавши обувь, ходя по острым камням Дархана, начали мы сомневаться, куда нам идти, и каким образом возвратиться на станцию. Вдруг раздался ружейный выстрел; потом услышали мы крик казаков. Тут открылась ошибка наша: мы прошли по Халганской дороге, по крайней мере версты 3 вперед. Г. Разгильдеев 1, не видя нас в стол позднюю пору, принужден был разослать казаков для отыскания.

Возвращение мое весьма обрадовало наших сопутников; а не менее успокоило и провожающего Миссию Тусулахчи, опасавшегося, чтобы мы не разбились на утесах Дарханских, или не достались в добычу волкам.

Окт. 4. Дневали. В 8 часов утра приходил к нам Битхеши, с приглашением всех Членов Миссии и сопровождающих оную Офицеров к обеду.

Через час посетил меня Тусулахчи Идам, возвращавшийся от нашего табуна. На каждой дневке он пересчитывал наш скот и подтверждал Монголам о сбережении оного. В беседе со мною, Тусулахчи спрашивал, в большом ли употреблении у нас язык Латинский? — В [195] ответ объяснено ему, что сей язык употребляется только нашими учеными; а по принятому правилу, переводятся на оный бумаги, посылаемые в Китайский Трибунал иностранных дел. В разговоре, Тусулахчи сказывал, что он давно уже не был в Пекине. Последний раз ездил он туда для доставления покойному Богдо от Ургинского Вана 9 белых лошадей. Халхаские Ханы ежегодно делают подобное приношение. Богдохановы Шталмейстеры наблюдают строгий выбор таковым лошадям: первым достоинством в них полагается, чтобы они были смирны, непугливы и имели свободную и скорую поступь. Говорят, что покойный Цзяцин, едучи однажды из увеселительного дворца своего Жехэ, упал с споткнувшейся лошади. Все вельможи, сопровождавшие Его Богдоханово Величество, ужаснулись; но Государь удовольствовался тем только, что приказал оную лошадь отослать в степной табун, и никогда уже не подавать ему. Лучших и рослых лошадей приводят к Пекинскому Двору с берегов Или [Киргизские], из Тарбахтая, Кашхара и Улясутуя.

В 10 часов утра подул с северозапада холодный ветер; разогнав собравшиеся снежные тучи, превратился он потом в сильную бурю, которая всю атмосферу наполнила летучим песком и срывала войлоки с наших юрт. [196]

В 4 часу по полудни, по вторичному приглашению Битхеши, отправились к нему Начальник Миссии со всеми Членами, и я с своими чиновниками, кроме Обозного, оставшегося за болезнию. Ветер усиливался более и более, и едва только стали мы подходить к юртам наших провожатых, как посыпался снег. — Чен-лое встретил нас у дверей своей юрты, принял ласково и старался угостить, сколько степь представляла к тому удобства. А как все мы не могли поместиться в одной юрте; то хозяин просил Студентов, Разгильдеева 4 и Переводчика Фролова перейти в юрту Бошка, где попечение о гостях возложено было на Тусулахчи. Проведя около двух часов посреди Китайцев, мы отправились обратно в наш стан.

Около 7 часов поднялась жестокая метель со снегом. Сильный ветер потрясал чаши легкие и прозрачные жилища; древки юрт трещали; кое как, собственными уже веревками, укрепили мы оные, и тем только не допустили их лететь по воле вихря. Самые повозки наши шатались на колесах, и кажется, если бы прикрепить к ним хотя небольшой парус; то они покатились бы по дороге к Халгану, подобно лодкам Олега, кои некогда, по словам летописцев, сухим путем подходили к древним стенам славного Царяграда. [197]

Казаки лишены были всякой защиты от жестокой вьюги. Я посылал просить Тусулахчи о снабжении нас четвертою юртою; но он с сожалением объявил, что лишней не имеет, ибо три юрты разобраны единственно для того, чтобы войлоками оных укутать жилища Битхешия и Бошка. Между тем приказано от меня, загнать скот в овраг у подошвы Дархана, дабы хотя несколько прикрыть оный от непогоды. В проезд нашей Миссии в 1807 году, случившаяся вьюга, уже в кочевьях Цахарских, разогнала по степи до 80 лошадей из казенного табуна, кои, будучи несомы бурею, выбились из сил и пали.

Вечером объявлено от меня провожатым, что ежели к утру буря не утихнет; то мы не можем пуститься вперед.

Окт. 5. Буря свирепствовала во всю ночь. По утру мороз был около 10 град. по Реом. Долго занимались мы очисткою своих юрт от снега, нанесенного в оные ветром. Приехавшие из табуна караульные наши донесли, что там все было в порядке; только люди много потерпели от стужи. Монголы, будучи в холодной одежде [ибо выехали из своих кочевьев еще до наступления холодного времени], находились в жалком положении: один из состоявших при нашем табуне, не имея другого средства для защиты от холода, подлезал под шею [198] лежащего верблюда, и окостеневшие члены свои мог только согревать длинною на оной шерстью.

Ветр к вечеру начал стихать; а потому Битхеши присылал своего Толмача ко мне с предложением, отправиться завтра на следующую станцию. О сем убедительно просили нас и Монгольские станционные старшины, поставляя на вид, что они приехали издалека; от долговременного же пребывания на станции издержали все съестные припасы; при том на продовольствие Битхешия, Бошка и Тусулахчия со служителями, они принуждены покупать баранов у местных жителей.

Я велел казакам готовиться к отъезду.

Окт. 6. Около полуночи скрып по дороге заставил нас пробудиться: двинулся с места Китайский обоз, идущий на Кяхту с чаем и стоявший от нас недалеко, также в ожидании хорошей погоды.

С великим трудом собрались мы в путь; ибо все было изменено стужею. Не взирая, что носившиеся по горизонту тучи опять грозили нам снегом, отправились мы на следующую станцию в 9 часов утра.

Переправясь через упомянутый выше ручей, около версты ехали мы по степи, покрытой снегом, до большой дороги, за два дня оставленной нами вправе. Потом спустились в лощину, и версты через 1 1/2 приближилась к подошве [199] хребта Хамар даба. Косогором поднялись мы на вершину хребта. На половине подъема стояло несколько юрт; из оных вышли к нам на встречу бедные люди, и просили хлеба и курительного табаку. Мы охотно исполнили их просьбу.

Отошед от станции верст 7, мы достигли горы Буйлан, стоящей от дороги на право и довольно высокой. По подошве ее много находили мы обломков зеленой яшмы; вероятно, гора изобилует оною. Версты три ехали по скату Буйлана а потом спустились в долину, со всех сторон окруженную высотами. Ровною дорогой по долине шли мы верст 6. Влеве видно было кочевье Гуна Ахая, Ургинского Полицмейстера: много юрт, верблюдов и рогатого скота. Наконец, поднявшись по отлогой высоте версты 4, достигли мы до станции Шибету через а о верст, в начале 3 часа по полудни. Дорога лежала почти прямо на восток.

При ветре с СЗ, день был ясный и теплый. Лошади в упряже после стужи шли хорошо; но верблюды беспрестанно ложились. Содержание нашего скота в Урге почти без корма, в течение 10 дней, и слишком рано застигшая вьюга под Дарханом произвели великое расстройство в силах оного. В последствии, к живейшему нашему огорчению, увидели мы это на опыте. Между прочим, один верблюд не мог двинуться [200] со станции Боро хучжир; а другой на дороге к Шибету пал под вьюком.

Видя таковое изнурение нашего скота, я, по прибытии на Шибету, отправил своего Переводчика к Битхешию сказать, что мы приведены в необходимость остаться следующий день на месте, дабы нашему скоту дать время хотя несколько оправиться. Ибо вчерашняя непогода крайне изнурила оный; а в сем урочище подножный корм самый лучший и вода в изобилии. Старик не хотел согласиться, изъясняя, что мы на минувшей станции жили два дня. Не ужели пребывание в открытой степи, при всей суровости холодной бури в течение двух суток, можно почесть отдыхом! — Бошко и Нербы поддерживали его мнение, для нас гибельное. Один Тусулахчи вошел в сомнительность нашего положения, и вразумил Битхеши.

Переводчик Фролов был вторично отправлен мною с решительным объявлением, что мы остаемся на сей станции на день и более: Битхеши на все согласился, с ласковым видом. О. Архимандрит Петр советовал было мне самому отправиться к провожатым с просьбою, и хотя я всеми силами старался угождать им — постоянно сохраняя все знаки приличия; но в сем случае почитал я для себя унизительным просить о том, чего всегда имел право требовать. Впрочем довольно испытали мы, что [201] основательная, холодная твердость в поведении с Китайцами гораздо лучше действует на них, нежели жаркие убеждения или кроткая угодливость, принятая за правило обращения между Европейцами. Китаец простого звания в поступках своих, а особливо с иностранцами, крайне высокомерен; но, встретив с противной стороны справедливое упорство, унижается и раболепствует.

Вскоре Тусулахчи посетил нас и объявил, что станций через десять, с окончанием Халхаского ведомства, он оставит Миссию; а возвратясь в Ургу, едва ли поедет в свое кочевье: ибо по установленному порядку, он должен будет отправиться, для обозрения Монгольских границ с Россиею. Четыре Тусулахчия имеют сию обязанность, и осматривают границу каждый год. Идам вызвался при сем, что он доставит от нас письма в отечество, ежели мы сего желаем, только бы в оных отнюдь не заключалось никаких известий о политических предметах, как то о смерти Богдохана и т. п. Мы приняли таковой вызов с благодарностию.

Станция наша расположена на высоте близь холма; за несколько шагов вперед высокая, кремнистая гора Шибету [крепость] с двумя отраслями. У подошвы ее один колодезь, от юрт в 300 саженях на СВ, а другой впереди за горою: вода чистая и пресная. По ту сторону горы [202] возвышаются несколько гранитных утесов, как бы искуством сложенных, в виде развалин каменной стены. На дальней отрасли горы, лежащей к В, южный бок покрыт во многих местах белым кварцем и шпатом вишневого цвета.

Цзангин, самый услужливый, провожавший Миссию чрез две станции, Бумбату и Боро хучжир, лежащие в Хошуне Цзасака Чжонона, быв у меня, не мог не рассказать нам своих народных басень: он уверял, что на горе Дархане и теперь хранится наковальня Чингиса, сделанная из металла бурына — имеющего свойство и железа и меди т. е. вместе и твердого и гибкого, следовательно упругого. А там к В на горе Тоно, о коей сказано выше [на стран. 187], стоящей на берегу реки Херулюна, находится тоно или дымная труба от той достопамятной юрты, в коей первоначально жил и где созрел Чингис — сей любимый герой у большей части народов Средней Азии. В память ему, Чжонон Цзасак приносит жертву летом на горе Тоне; а Гун Ахай, во владениях коего находятся станции Шибету и следующая Шара шороту, исполняет сей обряд на горе Дархане.

Окт. 7. В 8 часов утра явился Тусулахчи ко мне в шапке, с собольею опушкой и с шариком на верху. Срок траура, по смерти Богдохана, для Монголов окончился. Все старшины надели свои шапки с шариками, по чинам. Траур [203] у Китайцев и Манжуров продолжается сто дней, как выше примечено.

Около 4 часов по полудни проехал мимо нас, в обратный путь из Пекина, Амбань, управляющий 7 Хошунами западных Урянхов. Амбань ехал в красивой Китайской одноколке, везомой одним верблюдом. Вся свита его, довольно многочисленная, ехала верхами, также на верблюдах. Три Монгола сего конвоя приезжали из любопытства в наш стан. Они сказали нам, что Амбань вызван был из своих кочевьев, от подошвы Алтайского хребта, на Богдоханскую звериную охоту по Монгол. Мурану аба ⁶⁵. Однако охота в сию осень не состоялась, по воле высшего Правительства. Монголы не решились объявить нам настоящей тому причины; но мы знали уже, что смерть Цзяцина прекратила, на время, и забавы всех подданных Китайской Державы. Амбань возвращается на Ургу для того, чтобы получить там благословение от Кутухты.

Урянхи составляют одно из поколений Монгольских; кочуют на северозапад от Халхасов, по южной стороне хребта Алтайского; часть [204] их переходит на летнее кочевье к северной подошве оного хребта т. е. в пределы России и платит двойной ясак: нашему Правительству и Китайскому. Войлочные юрты их или кибитки, по словам Тусулахчи Идама, имеют вид длинных сараев.

Часу в 7 пришли, по обыкновению, в юрту мою Цзангин и Кундуй, назначенные для препровождения Миссии. Кундуй, назад тому лет 14 состоявший в Урге при Ване, в должности Хя [телохранителя], человек весьма расторопный. Он хвалился благосклонностию к нему некоторых из Членов последнего Российского Посольства. Монгольские Цзангины и Кундуй выбираются в сии звания обществом; по выборе, ездят в Ургу на одобрение: но совершенно утверждаются в своем звании Пекинским Чжурганом или Палатою иностранных дел. Упоминаемый Кундуй долго находился в своем Сомуне [эскадроне] Цзангином. Но как по спискам, представляемым к Богдохану, в каждом Сомуне по положению считается не более 150 семей; то остающиеся за штатом, коих число весьма велико, иногда своевольствуют и производят беспорядки в степях. Однажды случилось здесь значительное воровство: по закону, взыскано с Цзангина, за оплошность, 27 лан или 54 р. серебром штрафа, а как усмотреть, говорил Кундуй — степь велика... Посему он просил [205] уволить его от должности Цзангина. В последствии однако же, за его хорошие способности, он выбран в звание Кундуя. При нем какой-то Монгол, молодой и крайне глупый, назначен был для провожания нашей Миссии, в качестве Цзангина.

Окт. 8. Ночь ясная; но утром восточный ветер нанес густые тучи. Переменив наиболее усталых верблюдов на бывших у нас в запасе, отправились мы с Шибету в 9 часов; на следующую же станцию Шара шороту, в 20 верстах отстоящую, приехали во 2 часу по полудни.

Дорога лежит на В, по небольшим высотам, между коими есть пространные лощины. Первая из них, орошаемая ключом Мухор булак весьма хорошей воды, называется Дерису, по траве дерису [Tyrsis paniculata?]: это здешний ковыль, имеющий стебель длиною аршина 1 1/2, иногда и более, а наверху колос, похожий на метлицу; ростет целыми нивами, во многих низменных местах Гобийской степи.

Здесь встретили мы молодого Дагуна ведомства Халхаского Хана Цзасахту, живущего неподалеку от Алтайского хребта. Он равным образом вызван был в Жехэ на охоту; но как, по известным обстоятельствам, оная не состоялась, то Дагун возвращался в свои кочевья также чрез Ургу. [206]

На помянутой лощине стоит много юрт, коих вообще не мало видели мы в нынешний переезд. Дорога гладкая, как стол; грунт земли — щебень с мелкими разноцветными камешками кремнистой породы. Во многих местах кучами лежат халцедоны [Chalcedonius] цветом серые, синетуманные, белые непрозрачные или кахолонги, и даже голубые. Сии последние много однако же уступают халцедонам Нерчинским. Попадаются здесь и такие халцедоны, кои, подобно Богемским, содержат в себе древесные изображения, происходящие от марганца.

Станция Шара шороту лежит вправо от дороги, на обширной равнине, на которую собралось ныне более 20 юрт кочующих Монголов. Причиною такового стечения народа полагать должно имеющиеся здесь два прекрасные колодца, из коих один неисчерпаем.

Лишь только мы приехали, как множество Монголов, хорошо одетых, окружили нас; они вошли к нам в юрту, и на все смотрели с великим любопытством. Через час привели к нам, по приглашению Тусулахчия, несколько верблюдов и лошадей для промена. Но, едва я с Обозным успел осмотреть их, как прискакали на лошадях от юрты Битхешия станционные Цзангин и Кундуй, и начали бить меновщиков нагайками. Потом служители с Битхешия, подстрекаемые старым Нербою, [207] в виду нашем и самого Битхешия, пустили щучу каменьев на верблюдов и людей, и тем разогнали всех. Виновниками таковой наглости были: Толмач Битхешия, коему Тусулахчи недавно сделал строгий выговор за то, что он не допускал к нам меновщиков; а равно старый Нерба, дня за три искавший у наших казаков купить [т. е. получить в подарок] моржану, или кораллов рублей на 25 серебром.

По распоряжению моему, Обозный и Переводчик Фролов немедленно отправились к Битхешию, для объяснения дела. Сему Китайцу сказано, что он сам позволил нам выменивать у Монголов нужный для нас скот; но сего дня меновщиков прогнали от нас насильственным образом. К тому присовокуплено, что ежели он, Битхеши, воспретит нам мену, каковую Русские всегда производили в проезд по сим местам; тогда, за обессилением скота, столь далеко идущего без перемены, мы должны будем встретить великие остановки в пути. Впрочем, мы имели при сем в виду и ту мысль, что Китайские проводники Миссии, конечно, желают привести наш скот в расстройство, и принудить нас к найму верблюдов и лошадей, чрез их посредство, как то было в проезд Миссии 1807 и 1808, а тогда вся сумма денег, на прогоны употребляемая, не минует их рук. К сожалению нашему, Битхеши, кроме [208] Китайского языка, не разумел ни по Манжурски, ни по Монгольски; а Толмач его все переводил в свою пользу. — Началось следствие. Бошко, Толмач и Нербы находились там же. Всю вину слагали на Тусулахчи, приказавшего будто бы Цзангину и Кундую не пускать в наш стан лишних людей, дабы не произошло какого либо воровства. Призванный Тусулахчи доказал ясно, что весь беспорядок происходит от Толмача и Нербов Г. Битхеши; что он, провожая пятый уже раз Российскую Миссию, хорошо понимает путевые нужды; а потому сам даже вызывал меновщиков скота, будучи весьма далек от того, чтобы стеснять Руских путешественников. Наконец Тусулахчи, объявя, что он о всех таковых неустройствах, коим он ведет подробную записку, донесет Вану, — удалился. Битхеши, обратясь потом к Обозному и Переводчику, сказал, что он отнюдь не воспрещает нам менять скот; но только опасается, чтобы посторонние люди не обеспокоили нас. Какая изворотливость! Сколь необыкновенная потачка служителям! — Вот новый урок путешествующим в Китай.

Идам вскоре позвал к себе нашего Переводчика и спросил, чем дело кончилось. Рассказано все. Тусулахчи тотчас дал приказание, и к нам явились прежние меновщики, из коих одного Нерба Битхешия — человек весьма злобный — [209] сильно поранил в щеку носком сапога: обыкновенное орудие мщения Китайской черни. Ночная темнота не позволила нам выменять более одного верблюда, огромного и сильного; за него дали мы из своего табуна двух верблюдов, негодившихся под вьюк.

Окт. 9. Встали мы в 4 часа утра. Ночь была теплая, ярко освещенная месяцем. Утро было ясное, только с севера опять начал дуть ветер, который к вечеру до того усилился, что в 8 часу выпал снег. Миссия отправилась в путь в 10 часу утра и, проехав 23 версты, прибыла на станцию Олон байшин [много зданий] в 2 часа по полудни.

Близь станции Шара шороту, вправо от дороги, видны места двух солонечных озер. Верст 5 пробирались мы по увалам; в стороне от дороги ходили стада верблюдов и лошадей. Еще через версту, открылась к Ю обширная равнина, называемая Улан худук [красный колодезь], и простирающаяся вперед верст на 25 до самого хребта Бусын чолу [каменный пояс]. В северном конце равнины стоял Китайский обоз, шедший в Кяхту с цветочным чаем. Путешествующие по своей воле имеют ту выгоду, что располагаются отдыхать на местах, изобилующих водою и кормом для скота; а мы останавливаемся там, где укажут. Верстах в 10 от прежнего нашего [210] ночлега, на сей равнине есть глубокий колодезь чистой воды. Вся дорога усеяна Полупрозрачными камешками кремнистой породы. От колодца версты через 3, большой хребет Мандал, разрываясь, делится на средний и западный. У подошвы оного мы нашли место, совершенно покрытое сердоликами и агатами; лучшие камни однако же в течении времени выбраны Китайцами, проезжающими по сей дороге. Много также попадалось нам зайцев. Потом прошли мимо горы, на лево от дороги лежащей, на коей стоит высокий Обо с деревянным шестом. Версты через 2, встретил Миссию Монгол, высланный Тусулахчием для указания пути.

Тут оставили мы большую коммерческую дорогу Дархан цзам, поворотили с нее влево, на Аргалинскую и ехали версты 2 до каменистой отрасли хребта Мандала. Здесь совсем не было ни дороги, ни тропинки. Версты 4 пробирались по хребту и по южной подошве оного до урочища Олон байшин. С хребта открывается обширный вид. Вдали на В приметно солонечное озеро, каковых в сей стране весьма много; к С от станции синеется гора Баргу с пятью вершинами.

И на сей станции приводили к нам менять верблюдов и лошадей. Но как первые большею частию были самки, а лошадей соглашались продать не иначе, как на серебро, требуя за [211] лучших по 15 лан или по 30 руб. серебром; то мы отказали сим меновщикам.

Нынешний ночлег наш расположен на песчаной долине, простирающейся с В на З и заросшей высоким ковылем. В версте от юрт идет, в означенном направлении, высота, покрытая камнями. Издали оные имеют вид леса, но вблизи открывается необыкновенное явление природы. Дикие камни представляют — иной фигуру огромного жертвенника, другой гробницы; там возвышается башня, а здесь стоят развалины дома с каменным помостом, и проч. и проч. Камень — изветревший гранит лежит большими глыбами, толщиною в 2, 4 и 8 вершков; на камнях местами ростет золотарник; других растений во все не было приметно. Пошва песчаная. Монголы уверяли нас, что в сих гранитах есть магнит, и когда человек проезжает мимо их с ружьем, то оно крепко пристает к камню.

Окт. 10. С Олон байшина отправились мы в половине 8 часа и, проехав верст 12, пришли на следующую станцию Цзулгету в 11 часу утра. Во всю нашу дорогу это был первый переезд, столь короткий.

По приглашению Тусулахчия Идама, я с прочими, ехавшими верхом, отправился со станции несколько в сторону, дабы взглянуть на развалины — древний памятник строительного [212] искуства Монголов. Версты три ехали мы по лощине на В, и наконец приближились к косогору, покрытому каменными зданиями в окружности версты на две. Здесь, по словам Тусулахчия, жил лет за 300, а может быть и прежде, один Монгольский Тайцзи [потомок княжеского рода] по имени Саин Хун [прекрасный лебедь]. Сооружения, коих развалины видели мы перед собою, составляли его капища. Все свидетельствует о богатстве и пышности прежнего владельца сих пустынных зданий, в числе которых несколько огромных жертвенников и Субурганов; много также построек, предназначение коих для нас было непонятно. Вершины полуразвалившихся зданий заросли мхом и травою; основание сложено из гранита, точно такого вида, как на близь стоящем каменном хребте, но от времени превратившегося почти в дресву. Стены выведены из кирпичей, довольно крепко засушенных на солнце и положенных в иных стенах горизонтально, а в других наискось ребром. Вместо извести, камни и кирпичи связаны были глиною, перемешанною с хрящом. Сырость и вихри, в продолжение времени, истребили глину и в пазах остался только хрящ. На высоком, круглом здании, саженях в четырех от земли, выведен карниз из камня, в три ряда положенного. В большом капище и в Субурганах сделаны впадины, в виде сводов, [213] вероятно, для приношения жертв. На дворе, выстланном камнем, валяются обломки зеленой черепицы и корыто, высеченное также из камня. Там, где какой нибудь воинственный потомок Чингис Хана ходил в блестящей кольчуге, или проезжал на пылких иноходцах и легких скакунах: там бродят ныне смиренные стада. Изредка, угнетенный Монгол посещает сии ветхие памятники прежнего своего могущества и независимости.

От развалин спустились мы в лощину к колодцу с чистою водой; близь оного видны еще места колодцев, от времени развалившихся. Возле одного из них лежит разбитое каменное корыто. Здесь стояло несколько юрт и ходили многочисленные стада овец. Зайцы во множестве выскакивали из травы дерису, коею покрыта вся сия обширная лощина. Через разновидный каменный хребет, о коем упомянуто выше, мимо гробниц и башен, проехав от станции верст 5, вступили мы в глубокую долину, где виден колодец близь тропинки, по коей надлежало нам ехать. Влево от колодца, стоит разваливающийся каменный Субурган Гахца сумэ такой же архитектуры, как и выше описанные. В сем урочище имела ночлег Миссия в 1794 году на 8 Октября. Отсюда до следующей станции ехали мы верст 7 на В, по песчаной тропинке. Вправо к З оставили высокую гору Баин улцзуйту, [214] мимо коей идет к Ю покатая лощина. Версты три поднимались по увалам на высоту. На СВ видны вдали горы; к ним примыкают широкие долины, на коих теряется уже каменный пояс; а вперед, в отдаленной синеве открывается на необозримое пространство Гобийское песчаное море:

Да гор в дали туманной цепь ⁶⁶.

К счастию нашему, от бывших сего лета проливных дождей, здешние пустыни покрылись несколько травою; в противном случае, как на пример в 1807 году, по всюду лежал бы один песок, оттеняемый мелкими разноцветными камнями, или крупным булыжником. И тогда горе путешественникам: скот истаевает от голода и жажды. Проехав версты 4 под гору, Миссия остановилась в долине Цзулгету.

Сия, равно как и следующая станция, находятся в Хошуне Бейсе [Князь 4 ст.] Хардала. В 200 саженях к З от наших юрт находится колодезь с чистою, пресною водой. Долина изобилует подножным кормом. Много находили мы на оной агатов и сердоликов.

Еще до отъезда с минувшей станции, я встретился с Битхеши в юрте Начальника Миссии. При помощи О. Архимандрита, на Китайском [215] языке, объяснился я с Чен-лое о том, чтобы он оказывал более внимания к сбережению нашего скота, т. е. не утомлял бы оного большими переходами и отводил хорошие места для пасбищ, не препятствуя нам, при удобном случае, променивать усталых верблюдов и лошадей на свежих и т. п. Битхеши с своей стороны уверял меня, что он и сам весьма заботится о том, чтобы по приезде нашем в Пекин, мог он донести Палате иностранных дел, что сопровождаемая им Российская Миссия не претерпела в пути никакого стеснения. Битхеши присовокупил, что он принимает равное со мною участие в благополучном переезде Миссии, как деле государственном; что ежели Миссия встретит остановку в пути, то и они — провожатые также должны будут остановиться; что нам надлежит ехать в согласии, дружбе и проч. Я сказал в заключение, что будучи удостоен доверия своего Правительства, поручившего мне имущество на несколько тысяч лан или рублей серебром, весьма беспокоюсь о том, дабы в оном не последовало ущерба казне от каких либо неправильных распоряжений. Чен-лое обещал все сделать к нашей пользе, по долгу службы. — Мысли для нас благоприятные и конечно внушенные холодному Китайцу Тусулахчием Идамом, показавшим многие опыты примерного усердия к Россиянам. [216]

Окт. 11. Ночь была темная; утро пасмурное. Вчера дул ветер юго-западный; но сего дня с утра повеял он с северозапада; около полудня усилился чрезвычайно, так что в 4 часу выпал снег.

Выступили мы в начале 9 часа утра и проехав 20 верст, прибыли на станцию Сучжин усу в и часу по полудни.

Дорога лежала, как и вчера, прямо на восток. Из долины, в коей ночевали, мы поднялись на высоту, покрытую камнями, весьма затруднявшими ход колес. Переехав небольшой увал, опять надлежало взойти на бугор, где нашли уже дорогу, несколько пробитую. Верст через 7 от станции, миновали мы небольшую падь или овраг, заросший дикою травою, у Монголов называемою будургуна. Оттуда поднялись на отлогое возвышение, покрытое сердоликами, халцедонами, моховиками и яшмою разных цветов. Сей устроенный природою мозаик, при отражении солнечных лучей, представляет картину необыкновенную, весьма приятную для глаз. Подавшись вперед верст на 5 по сему пестрому, минеральному полю, спустились мы к солонечному озеру Цаган тугурик [по Монг. белый круг; тугурик означает еще и монету]. И теперь приметны соляные ключи, текущие с разных сторон в озеро; по дороге много солонцоватой [217] глины. Пробитые к озеру тропинки заставляли предполагать, что сии солончаки должны быть посещаемы овцами, хотя впрочем мы не видели там ни юрт, ни скота. От Цаган тугурика, верст на 8 до станции, дорога лежит по наклоненной к востоку плоскости. На всем переезде пошва состоит из мелкого хряща.

Юрты для Миссии поставлены влево от дороги на косогоре Сучжин усу; к Ю против оного идет высота Цзамынь арик, у подошвы коей есть колодезь с хорошею водой. Колодезь сей иссечен в камне; вода от поверхности земли в 2 саженях. Трава около станции, судя по песчаному грунту, изрядна. Когда же, приехав на место, спросил я, по обыкновению, у станционных старшин, каков корм здесь, какова вода? Они отвечали: «Все худо, господин; а на следующей станции и вода хороша, и травы много: «Ине газар усутай, убусутай». Выражение усердного их желания, поскорее избавиться от путешествующих иностранцев! Как бы то ни было, но я признал нужным дать скоту отдых на сей станции; о чем, по порядку, объявлено провожатым с вечера.

Окт. 12. Дневали. Ночь ясная; но утром чувствительный холод от выпавшего вчера снегу, который около полудня растаял. Во весь день дул ветер с севера. [218]

По причине возникших недоразумений и холодности к нам Китайских провожатых, я, по совету с Начальником Миссии, послал им, в виде признательности нашей за оказываемое попечение о Миссии, следующие подарки: Битхешию соболей лучшего сорта 2, среднего 2 и красных лисиц 2, да Толмачу и двум его Нербам по одной лисице. — Бошку 4 лисицы, его Нербе лисицу. — Тусулахчию Идаму: соболей высшей доброты 2 и 2 лисицы, да его племяннику Хя Цебек Дорчжию одну лисицу, а служителю черный сафьян.

Тусулахчи вскоре после того явился ко мне с благодарностию за присланные ему подарки; изъяснял свою совестливость и присовокупил, что они провожатые слишком много получают милостей и, как будто непрестанно держат протянутые руки для принятия знаков великодушия Россиян: это были его собственные слова.

Битхеши и Бошко, вечером, также приходили ко мне благодарить за подарки. Бошко однако же не преминул и здесь, подобно как на р. Иро [3 Сент. о часах], упоминать беспрестанно, что из лисиц не прилично сделать шапку, а для опушки оной употребляется у Китайцев соболь. Он видел соболи, данные Битхешию.

Окт. 13. Ночь ясная и весьма холодная; утром мороз до 8 град. по Реом. Повозки выступили в начале 9 часа утра. Проехав 18 верст вперед, [219] прибыли мы на станцию Хулугур в час по полудни.

От Сучжин усу переехав лощину, на коей есть колодезь, перешли мы в направлении к ЮВ. несколько покатых долин, пересекаемых небольшими возвышениями. За 3 версты до станции переехали через ручей Гашун, имеющий воду горькую с серным запахом.

Урочище Хулугур в полуверсте от дороги или, собственно говоря, от узкой тропинки, по коей пробирались мы от самого поворота с большой Дарханской дороги. Впереди к Ю находится возвышенность, идущая с В на З и в которой есть три главных пади, или широкие овраги, называемые здесь Баин кундуй: восточный, средний и западный. У подошвы западного, версты за 2 от станции, за несколькими буграми вытекает ручей, кажется, тот самый, который мы сего дня переезжали вброд. От сильной стужи, на глубоких местах ручья лед толщиною вершка 1 1/2; но есть места, где вода бежит не замерзая; она неприятного вкуса, издает серный запах. Высоты, по пути к протоку, усеяны обломками грубой яшмы, более желтоватого цвета. Есть огромные камни, той же породы, глубоко вросшие в землю и имеющие вид окаменелых пней больших деревьев. На тех же высотах ростет золотарник; а по берегам [220] протока находили мы колючее растение, тонкими прутьями стелющееся по земле.

Около станции ростет много будургуны: это есть низенький кустарник с красноватыми листками; видом походит он несколько на нехворощь. Будургуна есть собственность Гобии. При переходе чрез сии места Монгольских караванов, из Халгана в Кяхту, или обратно в Халган и Долоннор, в зимнее время верблюды питаются только сею травою, весьма способствующею к их утучнению. Она ростет во множестве, начиная от станции Цзулгету к югу; но скот наш, по непривычке, не ел оной..

Во время подковки лошадей, один Лама, ходивший около нашего кузнеца и долго рассматривавший его работу, наконец вдруг сел на лошадь и поскакал в сторону. Оказалось, что сей любопытный причетник унес один из кузнечных железных инструментов. Хотя Тусулахчи дал строгое приказание Дзангину об отыскании потери; но все старания остались безуспешными. Нельзя быть довольно осторожным.

Цзангины Халхаских станций, от Кяхты до Урги на шапках носят шарики белые непрозрачные; а по сю сторону Урги прозрачные.

Окт. 14. Ночь крайне холодная, по утру мороз град. 10. Сами жители здешние говорят, что такой холодной осени давно уже не бывало; [221] причиною тому полагают сильные дожди, шедшие во все лето и сделавшие землю сырою.

Со станции отправилась Миссия в 8 часов утра и, чрез 18 верст, в 1 часу по полудни прибыла в урочище Дерисуйн усу т. е. вода в траве дерису.

За версту до станции, выехал к нам на встречу сановитый Тайцзи с Монгольскими старшинами. Сей Тайцзи назначен Мерген Ваном [кочующим отсюда на З], для провожания Миссии через весь его Хошун, от урочища Дерисуйн усу простирающийся до границ Сунитских, где оканчиваются уже земли Халхаские. От Урги до сих мест ехали мы через владения Цецен Хана.

Вскоре по нашем прибытии, явился ко мне в богатой одежде Хя Цырен Чжап, с засвидетельствованием почтения от Тусулахчия Демита, кочующего от сих мест верстах в 25 к ЮЗ. При сем случае Хя, от себя и от двух младших своих братьев, подарил Начальнику Миссии и мне по живому барану, сверх того поднес мне Хадак и Китайский кисет для табаку. Согласно Азиатскому обыкновению и самому приличию, я взаимно подарил Хя Цырен Чжапу, три аршина черного сукна и зеленый сафьян; а братьям его по зеркальцу. Смелый и говорливый Монгол уверял нас в своей признательности за внимание к нему, в своем [222] усердии, готовности к услугам и проч. Наконец Хя, прощаясь с нами, спросил, что поручим сказать через него Тусулахчию Демиту, к коему он теперь же отправляется. Я велел засвидетельствовать ему свое почтение и просить, дабы он приготовил для промена, из своих многочисленных стад, несколько верблюдов и лошадей.

Окт. 15. Двинулись мы со станции в 8 часу утра и, проехав верст 15, прибыли к Абургайн сумэ т. е. капищу на змеиной горе.

Дорога сюда лежит также долинами, часто прерывающимися, между плоскими возвышениями. Верстах в 5 от ночлега видели мы у колодца, в левой стороне от дороги, многочисленное стадо верблюдов, коих разводят здесь великое множество. Верблюды Гобийские считаются лучшими в Монголии, хотя вообще Монгольские верблюды слабее Киргизских. Лошади здешние малы ростом; но крепки и более статны, нежели виденные нами поту сторону Урги, ближе к Российской границе.

Миновав высоту, ехали мы прямо к В верст 5, до подошвы высокой горы Улан Обо [красный Обо]; на самой вершине ее насыпана куча камней жертвенник степных поклонников Шигемуния. Гора состоит из красного гранита, смешанного с кварцем. Когда прошли мы с версту близь Улан Обо, остававшейся у нас вправе; то [223] открылась вперед весьма обширная равнина, на коей вдали стоит огромная гора Чиндамони [слово Тибетское]. Потом версты 5 пробирались мы по каменистым увалам до капища, которое стоит влево от дороги, на скате горы Абурга. Слово сие на Монг. языке собственно означает змей. Говорят, что в ущелиях сей горы водились некогда огромные змеи, коих теперь, подобно как и лягушек, мы вовсе не видали. Какая земля! Нет ни пресмыкающихся, ни прыгающих тварей! — Из горы течет небольшой ключ, ныне покрывшийся уже льдом. Юрты для Миссии были поставлены в версте от капища на Ю. С живейшим удовольствием смотрели мы на обитаемые здания, как бы на остров посреди необозримого Океана.

Не подалеку от станции встретил меня Хя Цырен Чжап, с коим виделись мы вчера. Он известил, что Тусулахчию Демиту, по болезни, едва ли можно будет приехать к нам, для свидания; а что он выслал своего брата Ламу и старшего сына, коим поручил променять нам скот, если мы пожелаем: следствие вежливой хитрости степного Генерала ⁶⁷. Сам он, по [224] видимому, опасался войти в торговое дело, дабы честолюбие не убедило его сделать уступки в нашу пользу. Притом, всем его имуществом управляет младший его брат Лама.

Из числа верблюдов, Находившихся под вьюками, принадлежавшими Пекинской Миссии, некоторые начали приметно ослабевать еще на пути до Урги, по причине трудной дороги, ненастья, излишней тяжести ящиков с серебром, а более всего от совершенной непривычки к работе. Чтоб сколько нибудь сему помочь, я старался в Урге выменять несколько верблюдов, совершенно привыкших к трудному пути по Гоби. Желающих меняться не нашлось; а при покупке взрослый, сильный и объезженный верблюд мог обойтись почти в 250 руб. ассигн. Тусулахчи Демит, один из богатейших скотоводцев между Халхаскими Монголами [имеет более 1000 верблюдов, 2000 лошадей, 7000 овец и немало рогатого скота], по дружбе своей, вызвался сделать нам в том пособие; о чем упомянуто выше. Прибыв к Капищу Абургайн сумэ, я принужден был привести дело сие к окончанию, тем более, что в табуне нашем много оказалось таких уже верблюдов, кои от великого изнурения едва могли идти и без вьюка.

И так, с ведома Китайских проводников Миссии, в 4 часа по полудни отправил я к Тусулахчию Демиту, нарочно прибывшему в сии [225] места, Сотника Захарова, в сопровождении станционного Монгола, чтоб при засвидетельствовании ему почтения, вызвать его на исполнение данного им слова. Вместе с сим я послал Демиту в подарок две красные лисицы и четыре соболя.

Вскоре по отъезде Сотника в кочевье Тусулахчия, находившееся от нашей станции верст за 8 на З, ближе к горе Чиндамони, приехали ко мне Лама, брат Демита, и сын его молодой Тайцзи. После взаимных приветствий они предложили от имени Тусулахчия, в знак дружбы, Начальнику Миссии два барана и мне столько же, сверх того масла, сыру и хлебных закусок. Посетителям сделано от меня приличное угощение.

Проведя около часа в разговорах, они объявили наконец, что по приказанию Тусулахчия доставили для промена 10 верблюдов, кои весьма много превосходили наших и ростом и силою, исключая верблюдов, пожертвованных сыновьями Главного Атамана Братского легкоконного войска. Они обещали нам привести, на другой день, еще трех верблюдов. Мы начали торговаться о мене. Лама за каждого из своих 13 верблюдов требовал по два из наших, соглашаясь принять их без выбора, по нашему назначению. Требование весьма высокое; но и разность в скоте была очевидна. Стараясь о сбережении выгод [226] казны, я давал 15, 18, и 20 своих верблюдов; наконец, по долговременных переговорах, я предложил 23 верблюда за их 15. Лама и Тайцзи Демит никак не отступали от своего требования, упираясь на то, что их верблюды свежи, тучны; неоднократно ходили от сих мест до Халгана, и оттуда на Кяхту с чаем; легко несут на себе клади до 400 гинов т. е. около 14 пудов. Известно, что Киргизы, при перевозке товаров Руских и Бухарских, навьючивают на одного верблюда 16 пудов.

Между тем возвратился Сотник Захаров от Демита, который располагался, на другой день, приехать в наш стан. Вскоре вошел в юрту мою один из его служителей и вызвал Ламу. Спустя четверть часа, Лама возвратился, и сказав решительно, что он не возьмет менее 24 верблюдов за своих 15, удалился вместе с Тайцзием, считая торг наш несостоявшимся. Я проводил их с приязнию и, прощаясь, подарил сыну Демита серебряную ложку и пару хрустальных бокалов, в знак памяти.

Окт. 16. Дневали. Ночь теплая; утро ясно. Около полудня ветер с З весьма резкий.

В 8 часов утра вчерашние посетители опять пришли ко мне, с таким известием, что согласно с приказанием Тусулахчия Демита, по дружбе его с Майором [мною], они принимают 23 наших верблюдов за своих 13, коих и [227] привели уже на станцию. Наши верблюды отданы; а новые приняты, в присудствии Тусулахчия Идама. Китайцы не показывались нам и на глаза.

В 11 часу ходил я, с некоторыми из Членов Миссии, осматривать Абургайнское капище. Оно расположено на скате горы и фасадом, по правилам Тибетской Архитектуры, обращено на юг. У подошвы косогора устроен колодезь, мимо которого течет из ближайших гор особый ключ. Капище в окружности имеет около 250 сажен и обведено стеною, которая, подобно как и все здания, устроена из кирпича и покрыта красною краскою. Кровли сложены из черепицы. У южного, главного входа вкопаны в землю два бревна, в виде высоких мачт; за стеною, на восточной стороне деревянный домик, общая столовая Лам во время бывающих здесь собраний; а на западной расположены 7 юрт, в коих живут бессменные Ламы и причетники сего капища.

Провожавший нас Цебек Дорчжи, племянник Идама, позвал из юрт ключаря, с коим и вошли мы, через южные врата, сперва в преддверие. В оном стоят четыре деревянных кумира гигантского роста, в виде воинов, покрытых доспехами. Первый, на правой стороне со входа, имеет красное лице и в обеих руках держит виющуюся змею; у 2-го лице белое, в правой руке зонтик, коим различаются в Китае [228] степени чиновников, а в левой мышь. Налево: 3 имеет лице синее, в руках меч; наконец 4 с желтым лицем, играет на лютне. Сии Бурханы или священные лица, согласно с учением Шигемуния, называются Юлкурсун, Пачибу, Чемицзан, Номтоссерэ. Они-то суть Тенгери или Махаранза Ханы, кои живут по 2500 лет и имеют каждый по 125 сажень роста. Они пекутся о временном благополучии смертных и обитают на четырех краях горы Сюммэр — средоточия вселенной, главного жилища духов-хранителей. Поверхность означенной горы, с окружающими оную семью золотыми хребтами, простирается почти на 100,000 верст в каждую из четырех частей света.

Через двор, выстланный кирпичом, перешли мы в главную кумирню, где Ламы обыкновенно собираются для моления. Зимою, по причине холода, таковых собраний не бывает. Около внутренних деревянных столбов находятся хоругви, бубны и хадаки; а по стенам внсяги рисованные на шелковой материи изображения чтимых праведников. Против дверей, у северной стены стоят большие медные кумиры, возле них устроены места для старших Лам, в виде кресл с подушками, покрытыми желтым атласом: а для сидения низших духовных лиц постланы на полу войлоки. Везде чисто и опрятно. За сим капищем есть другой домик, в коем, по [229] средине северной стены, стоит позлащенный кумир Шигемуния или Фо. Мрак сего капища в полной мере изображал темноту понятий самих Лам об основаниях Шигемунианской религии.

Говорят, что начало оной положил, за долго еще до Христианского летосчисления, какой-то Князь Шигемуни [Чжакцзямуни] или Фо, родившийся в одной Индейской провинции, на берегу р. Гангеса. Князь сей на 19 году своего возраста скрылся, и около 20 лет обучался у отшельников своей земли. Возвратясь в Княжество, принадлежавшее ему по наследству, он основал там новую веру, о коей написал бесчисленное множество книг и приобрел многих себе последователей; учредил Браминский безбрачный орден, который в последствии принят, по соседству, Тибетцами а от них Монголами, под именем ордена Майского. Шигемуни учил народ переселению и бессмертию душ, обещая по смерти награду добрым, а злым мучения. Перед кончиною, Шигемуни открыл двум избраннейшим ученикам своим за тайну, что он обыкновенный смертный ⁶⁸. Шигемунианскую веру, с некоторыми расколами, содержат Индия и Тибет; а с 58 года по Р. Х. большая часть Китая. Из Истории же Чингисского [Юанского] Дома известно, что с XII столетия вера сия введена [230] странствующими Ламами, и волею Ханов, в Монголии и Зюнгарии, где дотоле наблюдали обряды Шаманства. Сими же путями учение ее проникло и в южные области Сибири, особливо в Иркутскую губернию.

И в сем, подобно как в первом капище, висит много хадаков. Перед кумиром Шигемуния находится большой стол с маслом и пшеном, называемый Ширэ и который у Монгольских Лам, подобно Индейским и Китайским, есть главнейшая принадлежность служения кумирам. Сии идолопоклонники, полагая, и довольно рассудительно, что богам не угодна жертва убийственная, так как и всякое умерщвление живых тварей, употребляют оный стол вместо кровавых алтарей, кои у язычников Западных нередко обагрялись даже кровию людей, и тем питали зверство их жрецов. На столе видели мы несколько медных, позлащенных чаш с замерзшею водой и чаем, блюда с просом, и возле круглое опахало из павлиного хвоста. Наконец в третьем домике, стоящем позади всех, хранится в деревянных шкапах известная Тибетская книга Шигемунианского закона, называемая Ганжур. Она писана в лист и разложена таким образом, что 54 тома находятся на правой стороне капища а 54 на левой, всего 108 томов, из коих каждый содержит до тысячи страниц. Близь медных истуканов, тут [231] находящихся, лежит духовная же книга Юм в 16 томах. Оба упомянутые творения напечатаны на Тибетском языке и переплетены богато. По сторонам последнего здания, стоит еще по одному домику, кои однако же пусты.

Капище сие [коего духовная глава, юный Хубилган ⁶⁹, уехал в Ургу для воспитания] построено иждивением предков Тусулахчия Демита, издавна кочевавших в сих местах. — Часа через два, мы возвратились в свои юрты.

В 5 часу пополудни наконец посетил нас и Тусулахчи Демит, приехавший с многочисленною свитою и в богатой одежде. У зимней шапки его с бобровым околышем, висело по спине двойное павлиное перо, длиною вершков 5, с одним очком, полученное в знак отличия от покойного Богдо. Я начал было благодарить Демита за снабжение обоза Миссии хорошими верблюдами. Однако гость, с коим пришли брат его Лама, молодой Демит и шестилетний сын сего последнего, беспрестанно твердил: Тымэ, мори нада хама уге, т. е. до верблюдов и лошадей мне нет дела: «я все поручил брату и сыну, они все решат, как знают». Он [232] уверял в своей привязанности ко мне, как к сыну, другу и проч. нюхал голову [у Монголов знак родительской ласки, вместо лобзаний] своего внука, хвалился своим павлиным пером на шапке и проч. Проводя в юрте моей около часа, Демит расстался с нами дружески.

Окт. 17. Ночь весьма теплая; но для нас беспокойная. Загоревшийся аргал в моей юрте, которая, для большей теплоты, была со всех сторон закутана, разбудил нас в 3 часа по полуночи густым дымом, от коего были мы в опасении задохнуться. Притом не могли мы крепко уснуть, по причине, для некоторых из нас новой и странной. В числе верблюдов, вымененных у Демита, находилась самка, отлученная от своего жеребенка. Занимавшимся Естественною Историей конечно, известна чувствительность сего животного. Верблюдица беспрестанно издавала протяжные и столь жалобные звуки, что, признаюсь, не можно было равнодушно их слушать. Она тосковала подобным образом еще дней пять после того, и я собственными глазами видел слезы, градом катившиеся из ее глаз. Сильно действие природы!

Миссия отправилась в путь около 7 часов утра. На следующую станцию Дурбан дерету [4 подушки] прибыли в 12 часов полдня, подавшись сего дня вперед на 20 верст. [233]

Верст 6 ехали мы по той же равнине, где имели ночлег, до большой поперечной высоты. У подошвы ее ходило более ста верблюдов, принадлежащих Демиту, много лошадей и рогатого скота. Еще верст 6 продолжали мы путь крутыми увалами до колодца Кутул, где останавливались наши Миссии в 1794 и 1807 годах. Травы хороши, грунт земли состоит из щебня; во многих местах песчанниковая щетка лежит длинными полосами: это самая острая пила для верблюжьих лап и конских копыт. В некоторых лощинах приметны следы солонечных озер.

Верстах в 4 от урочища Кутула догнал нас Хя Цырен Чжап, с благодарностию от Тусулахчия Демита за вчерашнее угощение. Вместе с сим Тусулахчи прислал Начальнику Мисии небольшой кусок синей канфы или атласу с круглыми узорами, а мне свой веер. Сын Тусулахчия также подарил меня Монгольским ножом. Хя, по моему приглашению, проводил нас до станции; где ему, в награду за труды, дан аршин черного плису, а равно с ним же послал я Демиту в подарок свою портфель из зеленого сафьяна с пергаментными листами к карандашами; а сыну его, Тайцзию, столовый нож и вилку лучшей работы.

Станция Дурбун дерету находится в тесной, [234] песчаной долине, на коей глубокий колодезь с пресною водой.

Ввечеру приходил к нам старый Монгол, бывший назад тому лет за шесть на карауле Нарымском, против Бухтармы. Он знает об Иртыше, знает также несколько Руских слов, и весьма хвалился ласковостию Линейных наших жителей в обхождении с Монголами, охраняющими Китайскую границу. Караул и Монголы называют харагул, а Манжуры карунь; что означает стража, пикет.

Окт. 18. Во всю ночь свирепствовал западный ветер, продолжавшийся сего числа с утра до самого вечера.

Перед нашим отъездом пригоняли поить к колодцу около 150 верблюдов, из числа принадлежащих Богдохану и пасущихся на южной границе Халхасов. Верблюды были молодые, более самки и буры [жеребцы]; несколько белых, как снег, весьма красивых. Мы из любопытства спрашивали у пастухов, не согласятся ли они продать хотя одного верблюда; но они решительно сказали, что это было бы уголовное с их стороны преступление.

Двинулись с места в начале g часа утра. Подавшись вперед на 15 верст, приехали на станцию Удэ [дверь], в 12 часов по полудни.

От самого Олон байшина до сих мест дорога наша имеет направление к востоку. [235]

Удэ, нынешняя станция, расположена в глубокой долине, со всех сторон стесненной каменными горами. Из сей долины, рассекаемой дорогою, выезд к Ю, равно как и на С, проложен между двумя утесами, отстоящими один от другого не далее десяти сажень. Трудно увериться, чтобы рука человеческая не участвовала в расторжении сих огромных камней. У въезда на долину с северной стороны есть небольшое, продолговатое озеро с мутною водой, весьма противною вкусу. По моей просьбе, Тусулахчи посылал к колодезю, версты за 3 отстоящему, и нам вечером привезли чистой воды. Грунт занимаемой нами долины состоит преимущественно из солонцоватой глины.

Сии пустынные врата, отверзающие путь в Гоби в собственном смысле, называются у Монголов Ару удэ [северная дверь]; переезда через два, есть у Монголов Сунитов место, известное под именем Убур уда [дверь южная]. С вершины хребта, окружающего наш стан, открываются обширные виды во все стороны, а более к югу. Местами на хребте ростет таволга (Spiraea crenata) и дикий персик; а в ущелиях много душистых кустиков, имеющих листья подобные сосновым, у Линнея Amaris mirtillus. Монголы с пользою употребляют сию траву для припарки опухолей. Попадалось также нам растение Equisetum aruense, конская щетка [236] [род хвоща] и душистый кустарник Artemisia, похожий на нашу нехворощь. О. Петр сказывал нам, что в бытность его в Пекине, на Российском подворье много росло артемизии необыкновенной вышины.

Здесь явился в наш стан Мейрен [на шапке имеет синий шарик 4 степени, равняющей его нашему Майорскому чину] Восточных Сунитов, по землям коих Миссия вскоре должна следовать. С ним пришел в юрту мою Бошко и Тусулахчи Идам; они объявили, что от Тусулахчия сделано уже наставление Мейрену, дабы и по кочевьям Сунитов Российская Миссия была провожаема на тех же условиях, кои наблюдались со стороны Халхасов: т. е. по причине холодного времени, местные жители, по дружбе, должны выставлять для отдохновения Миссии три юрты на каждой станции, снабжать оную аргалом и водою; сверх того, по долгу службы обязаны пасти наш табун, сберегая оный в целости, давать проводников в пути и караульных на ночлегах. Я присовокупил требование, чтобы станции одна от другой выставляемы были не слишком далеко, на местах, изобилующих водою и хорошим подножным кормом, и ссылался на засвидетельствование Бошка и Тусулахчия, что Россияне стараются быть признательными за оказываемые им услуги. Мейрен, выслушав все сие, удалился. [237]

Во время сего свидания нашего с Сунитским чиновником, Начальник Миссии открыл случившуюся у него покражу атласу, присланного вчера от Тусулахчия Демита. О. Архимандрит заметил, что один молодой Монгол, из числа провожавших Миссию от Абургайн сумэ, не задолго пред тем ходил около наших повозок. Тотчас послал я Переводчика к Тусулахчию объявить о сем неприятном происшествии. По приметам, начали искать виновника, и оказалось, что действительно за час перед тем уехал со станции Монгол, обративший на себя подозрение О. Петра. По приказанию Тусулахчия поскакали за уехавшим, догнали, нашли у него украденную материю и привели его обратно. По жестоком истязании со стороны Монголов, подозреваемый признался, что он действительно украл материю. Дело сие Гг. Битхеши и Бошко решили тем, что атлас возвратили О. Архимандриту; а с преступника взяли себе две лошади, освободив его, по молодости лет, от суда по форме.

Покойный Игумнов, в качестве Пристава три раза провожавший Пекинскую нашу Миссию, и доселе остающийся в памяти Монголов под именем Шорон Хамисар, также отзывается, что в сих местах бывает много воров.

Ехавший с нами от минувшей станции Лама, из числа пастухов Богдохановых верблюдов, сказывал, что в сих местах разведено более [238] 20,000 верблюдов, принадлежащих собственно Государю. Сверх того пасутся еще, далеко на западе, табуны верблюдов и лошадей, собираемых, в виде подати, с Владельцев Сунитских и Халхаских: оный скот содержится на случай военных обстоятельств, для перевозки казенных тяжестей. Здесь ходят одни только верблюдицы, несколько жеребцов и молодые самцы до трех лет; потом перегоняют их на Цахарские степи, ближе к Халгану или, в собственном смысле, к Великой стене, где заведены особые табуны кладеных верблюдов и лошадей; сии последние предназначаются для Манжурской кавалерии в военное время. Много табунов Богдовых содержится отсюда на ЮВ в урочищах, называемых Дари [имя горы] Ганга [озера]. Там живет особый Амбань Шталмейстерского звания; а Генерал Инспектор всех Богдохановых стад есть Гузай-Амбань, то есть Корпусный Командир Цахарского войска, имеющий пребывание в Халгане. Табуны Богдоханские разбиты на многие отделения, для удобности в пастбе и водопое. В каждом отделении есть особый Даргуй или смотритель, заведывающий 300 верблюдов. Через 6 лет бывает ревизия скоту: взрослых самцов отгоняют к Цахарам. Если окажется в скоте большой приплод и вообще верблюды найдены будут в хорошем положении; тогда Богдохан жалует Амбаня и его Битхешиев [239] [Советников] шелковыми материями, а Даргуям по 100 кусков китайки каждому, с тем чтобы из того числа Даргуи награждали и работников, по своему усмотрению. Каждому Даргую подчиняется 6 работников, которые пасут табун по очередно. Когда волк растерзает верблюда, или оный пропадет без вести; то с богатого смотрителя взыскивается натурою, а бедных наказывают телесно, и табун вверяют другому. Все пастухи зависят от особого, учрежденного в Пекине конюшенного Приказа. Жалованья получают в год: Амбань 150 лан [300 рублей], Битхеши 60 л. [120 р.], Даргуй 24 [48 р.], а простой работник 12 л. [24 р.] серебром.

Тусулахчи Идам с своей стороны подтвердил справедливость всего вышесказанного, присовокупив, что казенные их верблюды и в мирное время тысячами употребляются на перевозку провианта для многочисленного Улясутуйского гарнизона из Или и Гобдо, где весьма много засевают хлеба. При реке Или производят обширное земледелие Татары или Турки, переселенные Цяньлунем ⁷⁰ из Восточного Туркестана.

Окт. 19. В 8 часу утра оставили мы свой ночлег. Проехав около 17 верст, в 12 часов полдня прибыли на станцию Эрги [яр или овраг], последний в Халхаском Княжестве. Дорога склоняется более к востоку. [240]

Тесным ущелием, между высокими камнями, выехали мы из Удэ на обширную равнину. Вдали перед нами синелся хребет Аргали, идущий с СВ на ЮЗ. Сим хребтом отделяются кочевья Халхаские от Сунитских. Западная часть хребта разорвалась на три большие массы, кои издали представляются в виде огромных зданий. По имени хребта, и дорога сия получила название Аргалинской. Влеве от нее, небольшая гора Нарада, у подошвы коей пасется часть Богдоханских верблюдов. Станция Эрги видна верст за 5: столь ровна степь. В окрестностях Удэ пошва земли состоит из голой дресвы; но чем ближе к Эрги, тем трава лучше.

Юрты для провожатых наших поставлены были на косогоре; а для Миссии в лощине, неподалеку от колодца, изобилующего хорошею водой. Пристав Первушин, сопровождавший Миссию в 1807 году, не останавливался здесь. Положась на коварные уверения своего Битхеши, что следующая Сунитская станция близко, он отважился ехать прямо к оной; тогда как до того места отсюда около 35 верст. Таковой переезд, в один прием более 50 верст, произвел в скоте приметное расстройство.

В 4 часа по полудни приходил ко мне Тусулахчи Идам и объявил, что он на другой день возвращается в Ургу. Хотя и надлежало ему проводить Миссию до следующей станции; но он, [241] переговорив вчера с Мейреном, предоставил проводить нас и сдать табун наш Монголам Сунитам, Тайцзию Аюше Уйцзыну, поелику сии места принадлежат начальнику его, Мерген Вану.

Мы изъявили Тусулахчию общую благодарность всей Миссии за его одолжения и дружескую попечительность о нас в проезд по землям Халхасов, продолжавшийся ровно 50 дней; также за твердую защиту наших справедливых требований перед Пекинскими проводниками, кои в последствии, тягостными для нас опытами, подтверждали мысль Китайских чиновников, будто бы они едут с нами по службе, а мы по своей надобности, и потому мы же обязаны платить за все и всем. Просили мы его о продолжении и впредь усердия к Россиянам; равным образом не могли сокрыть нашего искреннего желания, дабы Тусулахчи и в обратный путь был нашим проводником. При сем случае Тусулахчию от меня подарено алого сукна на Цубу [плащ] 5 1/2 аршин, коришневого казимиру на Хантацзу [Манжурская фуфайка без рукавов, носимая сверх кафтана, в виде лат] 3 аршина, сверх того, в знак памяти, я отдал ему свое зажигательное стекло и стакан. Г. Разгильдеев 1-й, давно уже знакомый с Тусулахчием, поднес ему две лисицы, столовую серебряную ложку и чайную фарфоровую чашку. Не легко могли мы убедить Идама к принятию подарков, а [242] особливо сукна, казимиру и лисиц: он долго не принимал оных, считая, что мы, вместо знаков дружбы, платим ему за услуги, как наемнику. — Таких мыслей, признаюсь, не обнаружил перед нами ни один Китаец, а тем менее Манжуры. Племяннику его подарено 5 аршина черного сукна, а служителю 3 аршина плису и зеленый сафьян. Тусулахчи вторично вызвался доставить от нас письма в отечество, если только мы почтим его своим доверием.

Окт. 20. На сей станции я нашел нужным дать рабочему скоту отдых, тем более, что трава здесь, судя по осеннему времени, была весьма хороша, исключая узкой лощины, на коей наши юрты расположены; она вся, на большое пространство в длину, покрыта хрящом.

В 11 часов утра Тусулахчи Идам простился со всеми Членами Миссии, а равно с чиновниками и казаками, оную сопровождавшими. Я вручил Идаму пакет, на имя Кяхтинского пограничного Коммиссара; в оном находились рапорты мои Министерства Иностранных Дел в Азиатский Департамент и г. Сибирскому Генерал Губернатору ⁷¹. С чувством некоторой скорби расстались мы с Тусулахчием, как с человеком искренним и весьма добрым. Удалясь из [243] нашего Стана, он чрез полчаса уехал в обратный путь к Урге.

С самой полуночи до позднего вечера дул западный ветер, с такою силою и порывами, что воздух наполнился песком, юрты наши трещали и грозили совершенным падением. К счастию, погода была теплая.

Окт. 21. Утром мороз град. 8 по Реом. при жестоком северозападном ветре. С великим трудом могли мы окомить [потники укрепить] и навьючить своих верблюдов, кои пошли вперед в 7, а повозки в р часу утра. Проехав около 35 верст, достигла Миссия до кочевья Восточных Сунитов. На станцию Убур удэ [южная дверь] собрались уже по полудни в 5 часу.

Перед отъездом с Эрги, Битхеши просил меня запретить людям нашим стрелять воронов, как то сделали они третьего дня, по приезде на станцию; ибо вчерашняя жестокая буря, по мнению его, была последствием такого убийства. Для успокоения сего просвещенного старца, мы обещали вперед щадить жизнь воронов, кои впрочем жестоко терзают спины верблюдов, коль скоро издали приметят кровь, показывающуюся на протертых местах или саднах. Сего дня ветер был весьма сильный; при порывах оного, едва можно было удержаться на лошади. После таковых опытов, я не знаю, на чем основал Рюйсбрук свое [244] замечание ⁷², сделанное им в Декабре 1253, во время пребывания при Дворе Монгольского Мынгэ Хана в Харахоруме, что если бы в сих странах, при сильном холоде зимою, дул такой ветер, какой случается в Европе [или собственно в Голландии?]; то не возможно было бы жить в оных. Погода в Монголии, говорит О. Рюйсбрук, стоит тихая до самого Апреля, в которое уже время ветер начинает подыматься.

Верст 13 от Эрги ехали мы ровною степью, изредка только прерываемою песчаными полосами; притом и дорога здесь опять пошла довольно убитая. Если бы не столь сильные дожди, какие шли летом сего года; то здешние места оставались бы покрытыми одним песком; теперь же напротив, почти везде есть трава. Отъехав от ночлега верст 7, мы настигли обоз Ламы, шедшего от хребта Мандала на 8 верблюдах за товарами в город Долоннор, лежащий к востоку от Халгана; туда вез он на продажу невыделанные овчины. Версты чрез 3, переехали мы небольшой, замерзший ключ Чипчи, в вершине коего, близь хребта Аргали ходило большое стадо Цзэренов [серна, Gazelle] диких коз. Мы весьма жалели, что при нас не было борзых собак. Впрочем они и в Пекине обратили бы на себя большое внимание, по редкости своей. [245]

Потом спустились мы на песчаную долину, заросшую ковылем. Отсюда начали подниматься на хребет к В. Проехав верст 6 по увалам хребта, в глубокой лощине, на право от дороги, видели мы у колодца большой табун лошадей; не в дальнем расстоянии оттуда стояла на скате горы одна юрта, в коей вероятно живут пастухи. От сего последнего колодца пробирались мы по кремнистым холмам верст 8, поворотив на ЮВ. Здесь встретили нас выехавшие со станции Убур удэ Цзангин, брадатый, седой Сунит воинственного вида, и при нем около семи человек рядовых. Вид, одежда лошади — все показывало, что здешние жители беднее Халхасов. Цзангин, сделав мне приветствие, велел одному Монголу проводить нас до места ночлега; а сам поскакал к нашему табуну. Проехав еще версты 2 по дороге, своротили мы с оной влево, и версты 5 ехали прямо к горе, за которою расположены были для нас юрты. В версте отсюда к С, в глубоком овраге колодезь с хорошей водою.

Огонь был уже разведен в моей юрте. Тотчас по нашем прибытии, посетил меня Мейрен Намсарай с уверением в готовности к нашим услугам; что в последствии доказал он на опыте самым лучшим образом. Он угощал нас, по примеру Тусулахчия Идама, кирпичным чаем, маслом и сыром. Сия мера [246] гостеприимства была оказываема нам до самого Цахарского Рода Монголов. Вскоре явился и Бошко, в чьей-то изрядной шубе: Первые слова его ко мне были: «Ну, вот видите, Тусулахчия нет; а юрты у вас есть, и лучшие нежели у Халхасов!» Мы будучи сим обязаны распоряжению Мейрена, приличным нашли однако же изъявить благодарность нашу и Китайцам.

Вечером простился со мною Тайцзи Аюши Уйцзын [потомок славного в древности Князя], сдав скот наш Сунитским старшинам. За усердие, оказанное Тайцзием в провожании Миссии, через пять станций Мерген Ванова Хошуна, подарены ему лисица, два аршина черного плису и красный сафьян. Кундую, и прочим при нем, также сделаны приличные подарки. Наконец расстались мы и с Тайцзием, последним чиновником Халхаским.

Тайцзи пошел от меня к Начальнику Миссии также проститься; при чем каждый Монгол обыкновенно подносит свою стеклянную баночку или пузырек с нюхательным табаком. Мейрен остался у меня, для определения настоящего порядка в проезде Миссии. Я изъяснил ему все, что только нужно было для удобнейшего свершения пути по сим местам; а в заключение, дабы склонить Мейрена в нашу пользу, подарены ему две хорошие лисицы. Суниты весьма [247] уважают лисий мех, а особливо красный, коим обкладывают они зимние свои шапки. Бедные зимою носят нагольные тулупы и шапки, опущенные белою овчиной.

Комментарии

49. См. приведенное выше его Путешествие, стр. 25 и след.

50. См. карту, приложенную к сей Части.

51. Здесь открывается противоречие относительно происхождения Галдана. Вообще считают его сыном того Батур Хун Тайцзия (Контайши), владетеля Олутского или Зюнгарского, который, по распространении Россиянами завоеваний в южной Сибири, сделался известным Московскому Двору своими с ним сношениями. Впрочем, соседство земель Цзасахту Хана с областию Зюнгаров легко могло дать повод к такой сбивчивости. Сравните известия о войне Галдана с Халхасами и Китайцами: а) Дюгальда, в его книге Description dela Chine et dela Tartarie Chinoise, на основании записок Езуита Гербильона; Ч. IV, стр. 55-62. б) Г. Липовцова (Надв. Сов. и Переводчика Кит. и Манж. языков при Азиатском Департ. Мин. Иностр. Дел) Обозрение Зюнгарии, напечат. в Сибирском Вестнике на 1821 год. Сия любопытная статья, написанная весьма искусным пером, доказывает глубокие сведения в Китайской Истории, приобретенные сочинителем во время пребывания в Пекине с 1794 по 1808.

52. Кумир сего Бурхана бывает синего, черного, или же белого цвета; он имеет ужасное пламенное лице, три глаза и шесть рук; иногда изображают его едущим на слоне или уроде человеческом с головою слона. Вообще почитают его водяным божеством; другие же полагают его местопребывание в страшной лесистой пустыне, лежащей в юговосточной части света и называемой Серигун Чичерлик.

53. Сие священное лице степенью ниже Бурхана; но, подобно Индейскому Браме, есть заступник рода человеческого: противоборствует злым духам, приемлет души умирающих, достойных блаженства он вводит в назначенное для них жилище, исподволь освобождая от мучений и терзающихся грешников. Его изображают на картинах в легком одеянии, с приятною наружностью, с осьмью руками и с великим множеством лиц, в три ряда сложенных в виде конуса.

54. Журнал сего похода веден О. Гербильоном, находившимся в службе Китайской; он взят был Кансием в поле для географических наблюдений о Монголии. Записки его напечатаны у Дюгальда в IV Части, особливо на стран. 386 и след.

55. Записки его напечатаны в Пекине на Китайском языке; под названием: Си юй вынь цзянь лу, т. е. Описание Западного края.

56. В северозападном углу Китая; от оной начинается Великая стена, идущая потом к востоку.

57. Каждые две ли равняются почти нашей версте.

58. Амурсана был последний Хан Олутский, умерший в России; но он, как бунтовщик, отложившийся от Китайской Империи, не почитается в числе Ханов. Жена его привезена была в Пекин, где в народной тюрьме родила сына. Сей принц воспитан был в заключении весьма дурно: но тюремщики всегда называли его принцем. Он умер 40 лет от роду.

59. Народы, говорящие Турецким языком, как то: наши Татары, Киргизы и. Бухарцы оную реку называют Иля.

60. Полное собрание прежних сведений о сей стране можно читать у Риттера, в его ученом творении Erdkunde, 1817; Ч. I, стран. 478-487.

61. Rubruquis в книге Voyages en Asie, par Bergeron; 1730. Ч. I, стран. 71. — Путешествие Рюйсбрука в Монголию объяснено Шпренгелем в Geschichte der geographischen Entdeckungen; 288-299, и Форстером, в его Histoire des decouvertes et des voyages, laits dans le nord; 4. I, стран. 157-186. Впрочем объяснения сии более способствуют успехам Библиографии, нежели озарению сведений о Монголии, переданных Рюйсбруком и другими путешественниками, некогда посещавшими Монгольские степи.

62. Известно, что торг с Россиянами на Кяхте присвоили себе Китайцы одной только губернии Шааньси (Chansi); впрочем они же по большей части торгуют шелковыми товарами в Пекине и Кантоне. Шааньсийцы сверх того имеют особенный промысл, снабжать деньгами новоопределяемых из Пекина чиновников к богатым должностям в провинциях. Они дают таким Новициатам потребную сумму серебра: но разведав прежде о выгодах места, о крепости их сил, также о летах и здоровье их родителей; ибо с смертию отца, Китайский чиновник тотчас оставляет службу на три года, для ношения траура. Потом кредитор сопутствует своему должнику в провинцию, и сам уже заботится — и не тщетно — о возвращении своего капитала с произвольным процентом.

63. Сей Кумин, Министр полководец, действительно упоминается в Китайской Истории. Он жил в западной части или Сычуани при Государе Любее, когда Китай был разделен на три Царства, в III веке по Р. Х.

64. Дюгальд там же; IV, 414.

65. На сию охоту, сверх Манжуров, отряжается ежегодно до 10.000 Монголов, и при каждом из них должно быть не менее трех лошадей. В ней принимает участие сам Богдохан, и она продолжается около четырех месяцев, до глубокой осени. Вообще охота сия имеет вид, а может быть, и самую цель воинских маневров.

66. Странствователь и домосед, Батюшкова.

67. Тусулахчи Демит, подобно Идаму, имеет на шапке красный шарик резной; что, по Китайскому чиноположению, присвоено младшим и старшим чиновникам 2-й степени, по коей они могут равняться с чином Генерал Майора и Генерал Лейтенанта. Впрочем Монгольские чины, и при одинаких шариках, достоинством ниже Манжурских и Китайских.

68. Жизнь его и деяния подробно описаны во втором отделении III Части сих Записок.

69. Степень Шигемунианского духовенства; означает перерожденца. Он достоинством ниже Кутухты. В Хубилганы возводят, преимущественно пред прочими, людей духовного звания. Чтоб приобрести уважение народа и право на Хубилганство, не достаточно одного избрания Кутухтою: надлежит отличаться особенным благочестием и обширными сведениями.

70. Манжуро-Китайский Император, царствовавший с 1735 по 179.

71. Бумаги сии Тусулахчием представлены были Ургинскому Амбаню, который с нарочным переслал их, в совершенной целости, на Кяхту к нашему Коммиссару г. Петухову.

72. У Бержерона стран. 99.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах. Часть первая. Переезд до Пекина. СПб. 1824