37. ЮЛИАН ПРОТИВ НИЛА 1 (82)
Ты правильнее поступал раньше, когда молчал, чем теперь, когда оправдываешься. Почему? Да ведь тогда ты, по крайней мере, не оскорблял меня, хотя, может быть, в мыслях у тебя это и было, а теперь ты, как бы собравшись с силами, излил на нас всю ругань сразу. В самом деле, разве я не должен считать оскорбительной руганью то, что ты приравниваешь меня к твоим «друзьям», каждому из которых ты отдавал себя в распоряжение, хотя тебя об этом и не просили, вернее – первому – безо всякой его просьбы, а второму – едва он только дал понять, что хочет сделать тебя своим помощником? Впрочем так ли уж я похож на Константа и Магненция, покажет, как говорят, само дело, а то, что к тебе можно отнести слова комического поэта: «Как Астидам сама себя ты хвалишь, женщина» 2, – прекрасно видно из того, что ты [254] написал. Ведь «бесстрашие» и «великая смелость», и «если бы ты знал, что я за человек и чего я стою», и вообще все в этом роде – ну что это за трескучая словесная похвальба! Но ради Афродиты и Харит, если ты в самом деле такой отважный и благородный, то что же ты «стремишься избегать столкновения в третий раз»? Ведь те, кто ненавистен стоящим у власти, быстро отходят от всяких дел – самое легкое, а для умного человека, можно сказать, – и самое приятное; если же они вынуждены сверх этого потерпеть еще небольшое наказание, они терпят потерю имущества, а вершиной гнева и, как говорят, «неизлечимым страданием» является потеря жизни. Ты пренебрег всем этим, ты, кто так хорошо...... познал, что такое человек и вообще и в частности, тогда как мы уже упустили время, когда можно было понять это 3, почему же, о боги, ты говоришь, что боишься, как бы не вызвать неудовольствия в третий раз? Ведь рассердившись на тебя, я не сделаю тебя из хорошего дурным? По справедливости можно было бы позавидовать тому, кто способен сделать это. Ведь, как говорит Платон 4 тогда тот же самый человек мог бы сделать и противоположное Но так как доблесть свободна, тебе нужно было ничего в этом роде в расчет не принимать.
Но ты думаешь, что надругаться надо всеми сразу, всех осыпать бранью и делать из священного места мира мастерскую войны – нечто великое 5. Или ты считаешь, что это извиняет тебя перед всеми за твои старые грехи и что твоя теперешняя храбрость прикрывает твою прежнюю трусость? Ты слышал басню Бабрия 6: «Влюбилась в человека одного Ласка...»? – все остальное узнай из книжки. Хоть ты и много говоришь, но никого из людей не убедишь, что ты не такой, какой ты есть и каким многие давно и отлично тебя знают. Не философия, клянусь богами, внушила тебе твою теперешнюю глупость и наглость, а, наоборот, как говорил Платон, «двойное невежество» 7. Ничего по-настоящему не зная (как, впрочем, и мы), ты мнишь себя умнее всех, и не только ныне живущих, но и бывших ранее и, наверное, тех, кто будет впоследствии. До такой невероятной степени глупости дошло твое самомнение.
Однако о тебе уже сказано более, чем достаточно. Наверное, мне нужно оправдаться за тебя и перед другими в том, что я так необдуманно призвал тебя к общественным делам. Не первый и не один только я испытал такое, о Дионисий, – и великого Платона обманул твой тезка 8, и Диона 9 – афинянин Каллипп. Как сказал Платон 10, Дион видел, что тот дурной человек, но никогда не подозревал, что в нем может быть столь великое зло. Но к чему мне говорить об этих, когда и величайший из сыновей Асклепия [255] Гиппократ сказал: «Обманули меня черепные швы!» 11. Кроме того, если они обманулись в тех, кого хорошо знали, а от врача сокрылось правило его собственного искусства, то что же удивительного, если и Юлиан, услышав неожиданно, что Нил внезапно стал вести себя как мужчина, был введен в заблуждение?
Ты слышал о том элейце, Федоне 12, и знаешь его историю, а если не знаешь, то изучи со всем тщанием – об этом говорить не буду. Он считал, что нет никого, кого бы не могла исправить философия, что образ жизни, привычки, страсти любого человека и вообще все подобное может быть ею очищено. В самом деле, если она помогает только тем, кто и по природе хорош и воспитан хорошо, то ничего особенно удивительного в ней нет. Если же она в силах привести к свету людей, до этого времени склонных ко злу, вот тогда она, по-моему, заслуживает особого восхищения. Поэтому мое мнение о тебе, как знают все боги, понемногу стало склоняться к лучшему. Конечно, и тогда я не считал тебя в числе лучших мужей – ни в числе самых лучших, ни в числе вторых после них. Ты, наверное, и сам это знаешь, а если не знаешь, спроси у прекрасного Симмаха 13. Я твердо знаю, что это такой человек, который никогда по своей воле не скажет неправды, человек, по природе всегда говорящий истину.
Если же ты негодуешь, что я не предпочел тебя всем, то ведь я ругаю себя и за то, что поместил тебя в числе последних. И я испытываю благодарность ко всем богам и богиням, которые не дали нам стать товарищами по работе и заниматься одним делом. И хотя поэты часто говорят, что молва – богиня 14 (а если угодно, пусть она будет лишь демоном), но молве не во всем можно верить, возможно, потому что род демонов не полностью чист и совершенен, как род богов, но некоторым образом причастен и к противоположной природе. Если же и не годится так говорить о прочих демонах, то о молве я твердо знаю, что говорю, а именно, что она возвещает и много лжи и много правды, а сам я еще никогда не был уличен в лжесвидетельстве.
Что же касается твоей «свободной речи», то не думаешь ли ты, что ей, как говорят, цена четыре обола. Разве ты не знаешь, что Терсит щеголял среди эллинов несдержанной речью и мудрейший Одиссей побил его скипетром 15? Агамемнона же болтливость Терсита волновала, по пословице, «меньше, чем черепаху мухи». Ведь не большой подвиг – упрекать других, а большое дело – сделать самого себя безупречным. Но если ты действительно принадлежишь к этой категории, докажи это нам. Еще когда ты был юношей, ты давал старшим прекрасные темы для разговоров о тебе. Но я, как Электра у Еврипида, эти обстоятельства «обхожу молчанием» 16. А став уже мужем и появившись в ставке, ты повел себя так, что был изгнан, так как, по твоим словам, ты боролся (о Зевс!) за истину! Но чем ты можешь доказать это, как будто многие и самого плохого сорта люди не изгонялись теми же, [256] кто изгнал тебя? О мудрейший Дионисий, уйти прочь при враждебном отношении тех, кто стоит у власти, – не обязательно с признак добродетельного и благоразумного человека. Ты проявил бы себя с лучшей стороны, если бы показал нам, что люди от общения с тобой становились благоразумнее и умереннее. Но это не в твоей власти, клянусь богами, и не во власти десятков тысяч тех, кто ревностно следует твоим путем. Ибо когда скалы сталкиваются со скалами, а камни с камнями, то они не приносят этим друг другу пользы, но более сильный легко стирает более слабого.
Я говорю не лаконично и не сжато? Да, я думаю, что я более многословен на твой счет, чем аттические кузнечики! Но в ответ на твои пьяные оскорбления по моему адресу я накажу тебя надлежащим образом, если только будет на то воля богов и владычицы нашей Адрастеи. Но что же это за наказание и что более всего способно поразить твой язык и твой ум? Я постараюсь возможно меньше ошибаться словом и делом и не давать твоему злоречивому языку пищи для столь дурацких разговоров. Однако я прекрасно знаю, что, как говорят, даже сандалия самой Афродиты была высмеяна Момом 17. Но заметь, что хотя Мом лопнул с досады, все же он и в сандалии ее едва смог найти то, что можно было бы опорочить. Но старей себе, растрачиваясь на такого рода дела, будучи более дряхлым, чем Тифон 18, более богатым, чем Кинир 19, более изнеженным, чем Сарданапал, так чтобы на тебе оправдывалась пословица: «Старики – дважды дети».
Но почему божественный Александр кажется тебе столь великим? Не потому ли, что ты подражаешь ему и соревнуешься с ним в том, за что его упрекал молодой Ермолай 20? Но нет никого столь глупого, чтобы подозревать тебя в этом. Напротив, есть ли кто-либо, кто сомневается, что к тебе имеет прямое отношение то, что пришлось перенести Ермолаю и из-за чего и замыслил, как говорят, убить Александра? Боги мне свидетели, что я слышал очень многих, кто говорил, что любит тебя, и кто представлял много извинений твоему оскорбительному поступку, но нашел только одного, кто не верит в это. Но он – та самая одна ласточка, которая не делает весны. Или, возможно, Александр представляется тебе великим за то, что он жестоко убил Каллисфена, что Клит пал жертвой его пьяной ярости, а также Филота и Парменион [и сын Пармениона 21]? Но об этом деле Гектора 22, который был утоплен в водоворотах египетского Нила или Евфрата – говорят об обеих реках, – или о других его глупостях я не скажу ничего, чтобы не показалось, что я злословлю человека, который ни в коей мере не обладал идеальными нравами, но был превосходным стратегом. Ты же одарен двумя этими добрыми качествами, добродетелью и храбростью, меньше, чем рыба волосами. Выслушай теперь мой совет и не гневайся слишком: «Милая дочь! не тебе заповеданы шумные брани!» 23 Следующий стих я не стану писать для тебя (ибо, клянусь богами, мне стыдно), но советую тебе [257] задуматься над ним. Ибо здравый смысл требует, чтобы слова соответствовали делам и чтобы тот, кто никогда не избегал дел, не избегал бы и слов, которые их описывают.
Но чего же ради ты, почитая священную память Магненция и Константа, борешься с живыми и хулишь всех, кто в каком-либо отношении лучше других? Потому ли, что мертвые скорее, чем живые, могут отплатить тем, кто их беспокоит? Но так говорить тебе не пристало, если только ты действительно, как пишешь, отважнейший. Но если не это – причина, то, может быть, другое: ты не хочешь смеяться над ними, потому что они уже ничего не чувствуют? Но кто же из живущих так простоват или малодушен, что будет сколько-нибудь ценить твое мнение о нем, а не предпочтет вообще быть тебе незнакомым, а если уж это невозможно, то скорее, чтобы ты его бранил, как теперь меня, чем почитал? О, если бы мне никогда не дойти до такого неразумия, чтобы я твои похвалы предпочитал твоей ругани!
Но, может быть, сам факт, что я пишу тебе, показывает, что я раздражен? – Нет! – клянусь богами-спасителями, я не раздражен, но я браню тебя за излишнюю самоуверенность, крайнюю дерзость, несдержанный язык, грубую душу и злобный и во всем необузданный ум. Конечно, нужно было бы, раз я чувствую себя уязвленным, покарать тебя не словами, а делами, и это было бы совершенно законно: ведь ты, гражданин и член сената, не подчинился приказаниям императора. И, конечно, это не дозволено никому, если только он не принуждается самой суровой необходимостью. И у меня нет недостатка в средствах, которыми я могу покарать тебя. Но я решил сначала написать тебе в надежде, что ты сможешь исправиться под влиянием краткого послания. Но так как я обнаружил, что ты упорствуешь в своих пороках, или, вернее, раскрыл твое доселе сокрытое безумие... 24, чтобы ты не считался мужчиной, ибо ты не мужчина, не считался свободным в речи, ибо ты полон глупости, не считался причастным к образованию, ибо ты ни на йоту не имеешь отношения к искусству слова, что можно заключить по твоим письмам. Ведь, например, «φρουδον» никто из древних не употребил бы, как ты, вместо «προφανές» 25. И это – лишь одна из многих ошибок твоего письма, а чтобы описать все их, не хватит даже и очень большого сочинения, как не хватит его и для того, чтобы описать твой гнусный и поганый характер, который толкает тебя продаваться. Ты говоришь мне, что мы должны выбирать не тех, кто приходит по первому зову или кто охотится за должностями, но тех, кто обладает здравым суждением и, руководствуясь им, избирает должное, скорее, чем тех, кто готов тут же повиноваться. Ты подаешь нам прекрасные надежды, в которых мы, впрочем, совершенно не нуждаемся, что, если я снова позову тебя принять участие в государственных делах, ты уступишь. Я же так далек от этого, что хотя другие и принимаются за общее дело, к тебе никогда не обращался; хотя я и обращался ко многим и известным и не известным мне людям, пребывающим в любимом богами Риме. Так я ценил твою дружбу. Так я считал тебя достойным моей благосклонности. Вероятно, и в будущем у меня будет к тебе такое же отношение. Ведь и сейчас [258] я написал это письмо не для того, чтобы ты один прочел его; я считаю, что оно должно стать известным многим. И я дам его всем, и все, как я думаю, с охотой возьмут его. А когда они увидят, что ты надменнее и кичливее, чем кто-либо из живших до тебя, то будут негодовать. Вот тебе наш окончательный ответ, так что у тебя не должно быть никаких претензий. Да и мы больше ничего от тебя не просим. Но когда прочтешь, делай с моим письмом, что хочешь, ибо дружба наша с тобой уже невозможна 26. Будь здоров, живи в роскоши и продолжай ругаться по моему адресу.
Комментарии
1. Лицо, неизвестное из других источников. Даже неясно, как звали адресата. В заглавии говорится: «Юлиан против Нила», а в тексте адресат называется Дионисием. Из текста ясно, что он был римлянин, скорее всего, сенатор. У Либания в двух местах есть намеки на это письмо. В речи XVIII (198) он говорит о каком-то римлянине, у которого Юлиан по справедливости мог конфисковать имущество, но ограничился тем, что написал ему письмо. В письме 870 к Юлиану (см. письмо 48) говорится о «зле, которое потерпел Нил», – очевидно, подразумевается это письмо. Так как 870 письмо Либания датируется концом 362 г., то и письмо к Нилу должно быть написано до этого времени.
2. См. письмо 18, прим. 3.
3. Перевод приблизительный, так как место очень трудное и в тексте лакуна: Τούτων δη πάντων ύπερορων, ότι και τον ιδίως ... έπέγνωκας και τόν κοινώς και γενικώς άνθρωπον υφ' ημών των όψιμαθων άγνοουμενον, άνθ' ότου, προς των θεών, εύλαβεϊσθαΐ εφης εμη τρίτον πρόσκρουσης».
4. Plato, Crito, 44 D.
5. Очевидно, римский сенат.
6. Babrius, Fab. 32. Перевод Μ. А. Гаспарова: Федр, Бабрий, Басни, М., 1967, стр. 103.
7. Plato, Apolog. Socr., 21D; Leg., 863C; Sophis., 229B.
8. Дионисий Сиракузский.
9. «Диона» вставлено издателем. В тексте в этом месте и в следующем предложении, очевидно, пропуск, ибо речь должна быть о Дионе.
10. Plato, Ер. 7.
11. Hippocrat., Epid., V. Фраза эта часто цитировалась. См. Plut., De profecto in virtute, 82D.
12. Об исправлении Федона, бывшего рабом в публичном доме, философией. См. Aul. Gell., II, 18; Diоgen Laert., II, 105.
13. Речь идет о Луции Авиане Симмахе, которого восхвалял Аммиан и с которым Юлиан встретился в Нисе (Amm. Marc., XXI, 12, 24 и XXVII, 3, 3).
14. Hesiod., Opera et Dies, 764.
15. Homer., Iliad., II, 265.
16. Euripid., Orest., V, 16.
17. Philostrat., Ер. 37.
18. Тифон, возлюбленный Эос, попросивший и получивший от богов бессмертие, по забывший попросить вечную юность. См. Horac., Carm. II, 16, 30.
19. Мифический царь Кипра.
20. См. Curt., 8, 6; Arrian., IV, 14.
21. Arrian., ΠΙ, 26.
22. Curt., 8. Но, по Курцию, Гектор утонул случайно.
23. Homer., Iliad., V, 428. Следующий за этим стих: «Ты, занимайся делами приятными сладостных браков». Перевод Н. И. Гнедича.
24. В тексте лакуна, Биде вставляет: «Je me suis decide a te demasquer en public» – «то я решил разоблачить тебя публично».
25. φροΰδον значит «исчезнувшее», προφανές – «очевидное».
26. Трудное для перевода место – τα γαρ της ημετέρας φιλίας άπείρηταί σοι. Биде переводит: «car elle (письмо. – Д. Ф.) t'interdit de parler encore de notro amitie».