книга II

В то время как Лактанций настаивает на центральном положении человека в системе мироздания, Арнобий утверждает, что мир вполне способен обходиться и без человека. Если для Лактанция, как для подавляющего большинства теоретиков христианства, божественное происхождение человека являлось неоспоримым фактом, то Арнобий ставит [190] этот факт под сомнение, называя родителем души кого-то из «свиты высочайшего Царя (Бога. — В. Т.)». Если для Лактанция уже внешний облик человека, единственного из животных обращенного лицом к небесам, выступает свидетельством его высокого статуса, то Арнобий говорит лишь о телесной слабости человека. Если для Лактанция эта слабость компенсируется разумом, наличие которого у людей было для автора «Божественных установлений» важнейшим аргументом в решении вопроса о достоинстве человека, то Арнобий весьма скептически относится как к существованию так называемого «природного разума», так и к возможностям разума «образованного». Если Лактанция привлекает внешняя красота человека, соразмерность его членов, продуманность каждого из элементов божественного творения, то Арнобий вообще далек от анализа строения тела человека и целесообразности его отдельных компонентов.

Перевод выполнен по изданию: Arnobius. Adversus nationes // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. T. 4. Vien, 1875.

14. 1. Вы осмеливаетесь смеяться над нами, когда мы говорим о гееннах [gehennas] и о неких неугасимых огнях, в которые, как мы знаем, ввергаются души их врагами и недругами ¹? 2. Что же? Славный ваш Платон в том томе, который он написал о бессмертии души, не упоминает разве о реках Ахеронте, Стиксе, Коците и Пирифлегетонте, в которых, как он утверждает, тонут и сгорают сброшенные в них души ²? Но этот человек, отличающийся немалой образованностью и осторожностью в исследованиях и суждениях, допускает нечто необъяснимое, когда, признавая души бессмертными, вечными и чуждыми телесной твердости, говорит все же, что они наказываются, и приписывает им чувство боли. 3. Кто же из людей не видит, что являющееся бессмертным и простым не может испытывать боли, а то, что чувствует боль, не может быть бессмертным? И все же его мнение не очень далеко отступает от истины. Ведь хотя он, как человек мягкий и добродушный, в основном считал осуждение душ бесчеловечным [inhumanum], все же не без основания предполагал, что они ввергаются в раскаленные реки, состоящие из огненных потоков, пугающих грязными водоворотами. 4. Они в самом деле ввергаются [туда] и, обращенные в ничто [ad nihilum], исчезают в тщете вечной смерти. 5. Ибо они имеют среднее качество, как известно из учения Христа, и могут погибать, если не будут ведать Бога, и избавятся от утраты жизни, если обратятся к Его милосердию и благости, — [я говорю это], чтобы стало ясно то, что неизвестно. 6. Это есть истинная смерть человека, которая ничего не оставляет после себя, — ибо та, которая воспринимается глазами, является отделением душ от тел, а не окончательным пределом уничтожения. Это, говорю я, и есть истинная смерть человека, когда души, не ведающие Бога, уничтожаются после очень длительных мучений неугасимым огнем, в который ввергают их некие свирепые [существа], бывшие неизвестными до Христа и открытые Им, единственным, Кто их знает.

15. 1. А потому нет у нас никакого основания обманывать себя и впустую обнадеживать себя тем, что невесть какими мужами, имеющими слишком высокое мнение о себе ³, говорится о [192] том, что души бессмертны, что по степени достоинства они близки Господу и Правителю мира, что они произведены этим Родителем и Отцом, что они божественны, мудры, сведущи и недоступны никакому телесному соприкосновению [neque ulla corporis attrectatione contiguas]. 2. Если это истинно и верно, то мы созданы совершенным [Началом] с абсолютной безупречностью; мы невинны и потому живем безукоризненно, добры, справедливы и честны, лишены какой бы ни было порочности, нас не одолевает никакая страсть, нас не порочит никакая похоть, мы чтим и постоянно проявляем все добродетели. 3. И так как души наши происходят из одного источника, то мыслим мы одинаково и согласно, мы не отличаемся ни нравами, ни убеждениями, мы обладаем равным знанием, у нас не столько мнений, сколько людей в мире, и нет в них различия и бесконечного многообразия.

16. 1. «Но когда мы ⁴, — [продолжают они], — ниспадаем в человеческие тела и устремляемся к ним, из мировых кругов за нами следуют причины [causae], по которым мы бываем злы и даже весьма злы, преисполняемся страстями и яростью, проводим жизнь в пороках и посвящаем себя публичному разврату, отдавая на поругания и продавая свои тела». 2. Но каким образом тела могут соединяться с бестелесными [силами], или каким образом созданное Верховным Богом [a deo principe] может быть доведено низшими началами до постыдных пороков? 3. Хотите ли вы, люди, оставить присущие вам гордыню и надменность, — вы, признающие Бога своим Отцом и утверждающие, что вы имеете одинаковое с Ним бессмертие? 4. Хотите ли вы исследовать, разузнать, понять, кто вы есть, от Кого вы происходите, Кого вы должны считать Отцом, что вы должны делать в этом мире, с каким смыслом вы рождаетесь, каким образом вступаете в жизнь? 5. Хотите ли вы беспристрастно, путем спокойного размышления познать, что мы — животные: или подобные прочим, или не слишком отличающиеся от них? 6. Ведь что есть такого, что указывало бы на наше отличие от них? Или какое у нас есть отличительное качество, чтобы мы отказались причислить себя к животным? 7. Их тела имеют в основе кости и связаны жилами; и наши точно таким же образом в основе имеют кости и связаны жилами. 8. Они вдыхают [193] ноздрями воздух и также выдыхают обратно; и мы таким же образом принимаем и выпускаем воздух через постоянные вдохи и выдохи. 9. Они различаются по мужскому и женскому полу; и мы созданы нашим Творцом с тем же числом полов. Они производят потомство из утроб через телесные соития; так же и мы рождаемся через соединение тел и появляемся на свет из чрева матери. 10. Они насыщаются пищей и питьем, а нечистые остатки удаляют и извергают через задние проходы; так же и мы поддерживаем себя едой и питьем, а то, что отвергает сама природа, исторгаем через те же пути. 11. Все они стремятся избежать смертоносного голода и неустанно заботятся о необходимом пропитании; а к чему иному стремимся мы в стольких хлопотах жизни, если не к тому, чтобы избежать угрозы голода и устранить опасную тревогу? 12. Они подвергаются болезням, истощению и наконец дряхлеют от старости; что же, а мы разве свободны от этих зол и не обессиливаемся таким же образом тяготами болезней и не разрушаемся от изнуряющей старости? 13. Если же верно также и то, что говорится в тайных учениях [in mysteriis secretioribus], а именно, что души нечестивцев, после того как оставляют человеческие тела, переходят в домашних и прочих животных, то становится еще более очевидно, что мы близки [к животным] и не слишком отличаемся [от них]. Ибо ведь и мы, и они обладаем одним общим свойством [res una], благодаря которому мы именуемся животными и имеющими движение и жизнь.

17. 1. «Но мы разумны и своей познавательной способностью превосходим весь род бессловесных животных». Я бы поверил, что это высказывание преисполнено истины, если бы все люди жили разумно и согласно, всегда выполняли бы обязанности, воздерживались бы от недозволенного, не совершали бы непристойных поступков, и если бы никто не стремился, вследствие превратного замысла и из-за наводящего слепоту неведения, к тому, что для него самого противно и вредно. 2. Я все-таки хотел бы знать, в чем же состоит эта разумность, благодаря которой мы превосходим все виды животных. 3. В том, что мы строим себе жилища, в которых можем спасаться от зимних холодов и летнего зноя? 4. Что же, разве остальные животные лишены такой предусмотрительности? Разве не видим мы, как одни из них устраивают себе гнезда в наиболее удобных местах, другие скрывают свое обиталище среди камней и укрепляют на скалах, иные роют норы в покрове земли и готовят себе [194] убежища и логовища в вырытых в земле ямах? 5. Если бы родившая их природа захотела дать им в помощь руки, то без сомнения они так же строили бы высокие стены и изобретали бы искусные новшества. Однако и в том, что они создают с помощью клювов и когтей, мы можем видеть много проявлений разумности и подобие мудрости. Люди при всем старании не способны повторить подобные [конструкции], хотя и у нас есть искусные и приспособленные ко всякого рода усовершенствованиям руки.

18. 1. «Они не умеют изготавливать одежду, стулья, корабли, плуги, наконец, разную утварь, которая используется в домашних делах». Все это не дары знания, но изобретения, [рожденные] жалкой нуждой. Искусства не пришли с небесных высот вместе с душами, но все были придуманы и рождены здесь, на земле и постепенно с течением времени были усовершенствованы путем размышлений. 2. Ведь если бы души владели знаниями, обладать которыми, надо думать, — удел божественных и небесных существ, то все люди изначально знали бы все, и не было бы ни одного века, который бы не ведал какого-либо искусства и не обладал бы знанием вещей. И вот, живя убогой жизнью и нуждаясь во многих вещах, люди, замечая в случайных явлениях нечто полезное, путем подражания, опыта, исследований, ошибок, преобразований, изменений и постоянного исправления приобрели незначительные и поверхностные знания искусств и, совершенствуя [эти знания] в течение весьма долгого времени, достигли некоторого успеха.

19. 1. Если бы люди глубоко познали самих себя или получили бы по какому-либо наитию представление о Боге, то они никогда не приписали бы себе божественную и бессмертную природу и не считали бы себя чем-то превосходным на том [лишь] основании, что они изготовляют для себя рашперы, ковши, кратеры, что шьют сорочки и туники, плащи, накидки и трабеи, мастерят ножи, панцири и мечи, мотыги, топоры и сошники. 2. Никогда, говорю я, они не признали бы, охваченные гордыней и высокомерием, что являются первенствующими существами и равными по величию Господу на том основании, что создали грамматику, музыку, риторику и геометрические правила. В этих искусствах мы не видим ничего столь удивительного, чтобы на основании их изобретения можно было поверить в то, что души лучше и солнца, и всех звезд, что они по достоинству [dignitate] и сущности [substantia] превосходят весь этот мир, частями которого [195] они являются. 3. Ведь чему иному эти искусства могут научить, или что иное они могут дать, кроме знаний правил об именах и различий между ними, кроме представлений об интервалах в вокальных звуках, кроме умения убедительно говорить на судах, кроме способности измерять земли? 4. Если бы души принесли эти искусства с собой из божественных сфер, все эти [правила и умения] неизбежно были бы известны всем и уже давно по всей земле люди использовали бы их, и среди людей не нашлось бы ни одного народа, который бы не знал всего этого в равной степени и одинаковой мере. 5. Но теперь много ли в мире музыкантов, диалектиков и геометров, много ли ораторов, поэтов и грамматиков? Из чего следует, что эти искусства, как мною часто уже говорилось, были изобретены вследствие потребностей, возникавших в определенных местах и в определенные времена, что души не снизошли сюда божественными и сведущими, ибо не все они образованы и не все способны учиться, многие из них тупы и понуждаются к учению через битье. 6. Если был бы несомненен тот факт, что то, чему мы учимся, является воспоминанием, как это закреплено в древних преставлениях, то все мы, как происходящие от одной истины, должны были бы одно и то же знать и одно и то же вспоминать и не могли бы иметь различных, многочисленных и несогласных между собой суждений. Но поскольку теперь один из нас утверждает одно, а другой другое, то ясно и очевидно, что мы ничего не принесли с неба, но изучаем возникшее здесь и защищаем то, что утвердилось на основании догадок.

20. 1. Но чтобы вам стало более ясно и более полно, какую ценность имеет человек, которого вы считаете подобным Высшей Силе, создайте в сознании своем такой образ, в котором то, что может быть в действительности, выражалось бы через подобие, как если бы это действительно происходило. 2. Итак, представим, что в вырытой в земле пещере есть обиталище в виде покоев с крышей и стенами, не холодное зимой и не слишком жаркое летом, но столь умеренной температуры, что мы не чувствуем ни холода, ни чрезмерной летней жары. 3. Пусть сюда совершенно не проникает никакой звук, ни голос птицы, ни зверя, ни бури, ни человека, ни, наконец, никакого грохота или устрашающих раскатов грома. Потом придумаем, каким образом туда будет проникать свет: он возникает не от принесенного огня и не от видимого солнца, но является чем-то искусственным, создавая подобие света во мгле. Пусть там не [196] будет ни единой двери, ни прямого входа, а доступ туда пусть лежит по извилистым проходам и никогда пусть не бывает открытым, кроме тех случаев, когда этого потребует необходимость.

21. 1. Теперь, когда мы представили себе жилище, поместим именно в эту обитель, лишенную всего и пустую, некоего новорожденного [mox natum] человека, хотя бы из поколения Платона или Пифагора, или кого-то из тех, кого считают обладателями божественного ума или кого оракулы богов в своих ответах называли мудрейшими. 2. Когда это будет сделано, необходимо, чтобы он был подобающим образом вскормлен и взращен на соответствующем питании. Таким образом, мы должны приставить к нему кормилицу, но чтобы она приходила к нему постоянно нагая, постоянно молчащая, не произнося ни единого слова, и чтобы не открывала рта и губ, уподобляясь говорящей, но, дав ему грудь и исполнив соответствующие обязанности, оставляла бы его в покое и проводила бы дни и ночи перед закрытыми дверями [неподалеку], ибо часто требуется, чтобы кормилицы проявляли заботу и следили за движениями [младенца]. 3. Но когда ребенок начнет нуждаться в более твердой пище, то ее должна приносить та же кормилица, нагая, как мы сказали, и постоянно хранящая безмолвие. Сама приносимая пища всегда должна быть одна и та же, не различаясь по составу и не разнясь по вкусу, а именно каша из пшена или хлеб из полбы, или, подражая древним временам, желуди, поджаренные на горячем пепле, или ягоды с диких деревьев. 4. Употребление же вина должно быть совершенно неведомо, а для утоления жажды ничего не следует предлагать кроме чистой воды из источников, не согретой на огне и, если это возможно, подносимой в голых руках. Ибо привычка сформирует у него обыкновение, которое обратится в природу, и аппетит его не будет простираться далее, поскольку он не будет знать, что существует большее, чего можно желать.

22. 1. Итак, какую же этот [образ] имеет цель? Поскольку [некоторыми] считается, что души божественны и бессмертны и в тела людей снизошли со всеми знаниями, испытаем на человеке, которого мы решили взрастить таким вот образом, заслуживает ли доверия это суждение, или же оно происходит от легковерия и обманчивого ожидания. 2. Итак, пусть предстанет перед нами взращенный в скрытом уединении [человек] в каком угодно вам возрасте: [197] хотите — двадцатилетним, хотите — тридцатилетним. Даже если он будет иметь сорок лет, пусть приведут его на собрание людей, и если истинно то, что он является столь прелестной частью божественной субстанции и живет здесь как порождение источников жизни [ex fontibus vitae], то, прежде чем он ознакомится с чем-либо и постигнет человеческую речь, пусть даст ответ на вопросы: кто он сам, от какого отца и из каких областей происходит, каким образом и как был взращен, в каких делах и заботах проводил он истекшее время жизни. 3. Не будет ли он в этом случае стоять тупее и глупее всякого скота, дерева, камня и не будет ли он среди новых предметов, до этого неведомых ему, не знать прежде всего себя самого? Сможет ли он, если его спросят, объяснить, что такое солнце, земля, море, звезды, облака, туман, дожди, громы, снег, град? Сможет ли он знать, что такое деревья, травы или злаки, вол, лошадь или баран, верблюд, слон или коршун?

23. 1. Если вы дадите ему, когда он будет голоден, гроздь винограда, пирог, луковицу, артишок, огурец или смокву, будет ли он знать, что всеми этими вещами можно утолить голод или как каждая из них должна употребляться в пищу? Если развести большой огонь или окружить его ядовитыми животными, не пойдет ли он через пламя, через гадюк, тарантулов, не зная, что они опасны, и не ведая, что такое страх? 2. Если положить перед ним одежды, городскую и деревенскую утварь, то сможет ли он различить и определить, к чему каждая вещь пригодна и для какого употребления все они изготовлены? Сможет ли он сказать, для какого употребления изготовлен ковер, митра, повязка, шаль, подушка, носовой платок, плащ, вуаль, полотенце, овечья шуба, сандалии, башмак? Ответит ли он, если вы его спросите, что такое колесо, молотило, веялка, бочка, кадка, маслодельный пресс, лемех, решето, жернов, рукоять от сохи или мотыга? А если спросить, что такое носильное кресло, игла, чесалка, таз для омовения рук, стул, ковш, блюдце, канделябр, чаша, метла, бокал, мешок? А что такое кифара, флейта, серебро, медь, золото, книга, чертежная палочка, свиток? Что собой представляют прочие орудия, которые сопутствуют человеческой жизни и поддерживают ее? 3. И вот, хотя он, как мы сказали, и будет, наподобие быка, осла, свиньи или какого-то иного тупого животного, смотреть на эти предметы и видеть, что формы их различны, будет ли он знать, чем является каждый из них, и понимать, [198] чему каждый из них служит? Если ему необходимо вдруг будет издать звук, то не будет ли он, подобно немым, выкрикивать открытым ртом нечто нечленораздельное?

24. 1. О Платон! Почему ты в Меноне ⁵ предлагаешь мальчику разные математические вопросы и на основании его ответов стараешься доказать, что мы не учим тому, что изучаем, а вспоминаем то, что знали прежде? Если он правильно отвечает тебе (ведь нам не следует отвергать достоверность того, что ты говоришь), то это происходит не из знания вещей, а из его разумности. И поскольку он знает некоторые числа благодаря каждодневному употреблению их, то он вникает в вопросы и таким образом постоянно дополняет и увеличивает [свои математические познания]. 2. Но если ты действительно уверен в том, что души снизошли сюда [на землю] бессмертными и исполненными знаний, то перестань расспрашивать этого мальчика, который, как ты видишь, знает вещи и находится в обществе людей, но призови к себе того сорокалетнего человека и расспроси его не о чем-то темном и загадочном, не о треугольниках и квадратах, не о том, что такое кубическое или квадратное число, девять восьмых или, наконец, четыре третьих, но спроси его о том, что общеизвестно: чему равно дважды два или дважды три. 3. Мы хотим видеть, хотим знать, что он ответит на вопрос, решит ли он предложенную ему задачу. Ощутит ли он, хотя уши его и будут открыты, что ты ему что-то говоришь, что спрашиваешь его о чем-то, что требуешь от него какого-то ответа? Не будет ли он, подобно пню или, как говорится, скале Марпесской ⁶, стоять безмолвным и немым, не зная и не понимая даже того, с ним ли ты говоришь или с другим, с иным ли ты беседуешь или с ним, является ли то, что ты произносишь, речью, или пустым, ничего не выражающим и беспрерывным звуком?

25. 1. Что скажете вы, люди, слишком много приписывающие себе чужих для вас высоких качеств? Неужели это и есть та, обладающая, по вашим словам, знаниями, бессмертная, совершенная, божественная душа, занимающая после Бога, Повелителя всего сущего, и после демонов и гениев четвертое место и истекающая из живых источников? 2. Неужели это и есть тот драгоценный [199] человек, одаренный высочайшей разумностью, который именуется малым миром [mundus minor], созданным и сформированным по образу и подобию целого мира, и который, как оказалось, не лучше скота, тупее дерева и камня; который, если не знает людей и живет в постоянном безмолвии и уединении, остается косным и мычит на воздухе, хотя бы и жил он бесчисленное количество лет и никогда не избавлялся бы от телесного покрова? Но если он познакомится со школой и будет научен и наставлен учителями, то станет сведущим, образованным и оставит бывшее у него прежде невежество. 3. Таким же образом и осленок, и вол через упражнение и постоянное принуждение учатся пахать и молоть, лошадь — ходить в упряжи и узнавать во время пути повороты, верблюд — опускаться при навьючивании на него и снятии с него груза, выпущенный на волю голубь — возвращаться к хозяйскому дому, собака, обнаружив добычу, — сдерживать и прекращать лай, попугай — повторять слова и произносить посредством клюва имена.

26. 1. Но когда я слышу, когда о душе говорят как о чем-то превосходном, как о чем-то близком и родственном Богу, что она, дескать, спускается сюда из вышнего мира все знающей, то хочу, чтобы она не училась, а учила, не превращалась, как говорится, из ученой в начинающую учиться, но чтобы погружала себя в земные тела, сохраняя свои свойства. Ибо если бы этого не происходило, то каким образом можно было бы понять, вспоминает ли она то, что слышит, или учится. Ведь гораздо легче поверить в то, что она учится тому, чего не знает, нежели [признать], что она забыла то, что знала несколько раньше. 2. «Она теряет память о прежнем из-за противления тела» ⁷. Но откуда берется это утверждение, что души не имеют телесной субстанции? Ибо что чуждо всякой телесности, то не встречает сопротивления от другого и не может утрачивать что-либо из своей силы, [утрачивать] то, что не может подвергаться соприкосновению с чем-то противоположным. Ибо как число, установленное вне тел, остается неприкосновенным и незыблемым, хотя бы оно загромождалось тысячами тел, также и душам, если они, как утверждают, бестелесны, необходимо не испытывать забвения прошлого, хотя бы они и были обременены крепкими телесными узами. 3. Мало того, это же самое [200] доказательство показывает, что души не только не бестелесны, но и всё лишает их бессмертия и приводит к пределам, которыми обыкновенно ограничивается жизнь. Ибо все то, что по разным неожиданным причинам настолько меняется и преображается, что не в состоянии сохранить своей целостности, необходимо признать по природе способным к страданию. Что же склонно и доступно страданию, самой своей способностью к страданию свидетельствует о своей тленности.

27. 1. Стало быть, если и души утрачивают все то, что они знали, то, оказываясь связанными с телами, они с неизбежностью претерпевают нечто такое, что подвергает их слепоте забвения. Ибо если бы они вообще ничего не претерпевали или сохраняли бы свою целостность, то не могли бы утрачивать свое знание или переходить без изменений себя в другие состояния [in alios habitus]. 2. Но мы полагаем, что то, что является единым, что является бессмертным, что является простым, в чем бы оно не пребывало, всегда с необходимостью сохраняет свою природу и не должно и не может претерпевать [perpeti] чего бы то ни было, если только оно мыслится вечным и пребывает в пределах своего бессмертия. Ибо всякое страдание есть дверь к погибели и уничтожению, путь, ведущий к смерти и несущий вещам разрушение. Если же души испытывают его и подвергаются его воздействию и вторжению, жизнь дана им в пользование, а не в собственность, хотя некоторые полагают иначе и основывают истинность этого на собственных умозаключениях.

28. 1. Но все же, чтобы нам не удаляться [от темы] без более полных сведений и чтобы не быть осмеянными вами, [спрошу], каким образом души, как вы говорите, когда они проникают в земные тела, не имеют воспоминания о прошлом, в то время как уже помещенные в эти самые тела и став в результате соединения с ними почти бесчувственными, они крепко и надежно удерживают [в памяти] то, что за много лет до того, хотя бы за восемьдесят или более того, они совершали, претерпевали или слышали ⁸. 2. Ведь если тело служит препятствием к тому, чтобы помнить то, [201] что душа знала уже давно, прежде чем стать человеком, то души должны были бы еще более забывать то, что они делали по заключении в тела, нежели то, что [они делали], находясь вне их и до соединения с телами. То, что при вступлении в новое состояние уничтожает воспоминание о прежнем, это же должно совершенно уничтожать и память о происходившем в продолжении этого состояния. 3. Ибо одна причина не может производить двух противоположных действий, так чтобы она усыпляла память об одном и позволяла возвращать воспоминание о другом. Если же, как вы говорите, души оказываются лишены возможности помнить свои занятия и прежнее состояние из-за препятствий, [чинимых] членами [тела], то каким образом они, пребывая в телах, помнят и знают, что они являются душами и не имеют телесной субстанции, что они одарены состоянием бессмертия, какую ступень они занимают в мире, в какой степени они отличаются от Бога Отца, каким образом они пришли в эти нижние части мира, какие свойства и из каких кругов они получили, нисходя в эти места? 4. Каким образом, говорю я, они знают, что они были весьма сведущи и из-за преграды тел утратили то, что знали? Ведь также и этого они не должны были бы знать, если соединение с телом приносит им некоторую пагубу. Ибо знать то, чем ты был и чем перестал быть теперь, служит не знаком утраты памяти, а доказательством и признаком ее сохранения.

29. 1. Коль скоро это так, то перестаньте, — перестаньте, прошу вас, придавать слишком большой вес тому, что маловажно и незначительно, перестаньте человека, являющегося пролетарием, причислять к [имущим] классам и, стоящего вне ценза, приписывать к первым сословиям, ведь он беден, владеет лишь скромным очагом и убогой хижиной и никогда не удостаивался славного имени патриция. Ведь хотя вам, мужам разумным и сторонникам непорочности, надлежит обуздывать спесь и надменность, на крыльях которых все мы вздымаемся вверх и исполняемся пустого тщеславия, вы не только не обращаете внимания на распространение этих зол, но, — что гораздо страшнее, — увеличили те причины, благодаря которым пороки возрастают и испорченность остается неисправимой. 2. Ибо какой человек, хотя бы он по природе был склонен всегда избегать всего позорного и постыдного, не бросится со всей стремительностью во все пороки и не будет спокойно и [202] без боязни совершать и исполнять недопустимое, когда он услышит речи наимудрейших мужей о том, что души бессмертны и что они не подчиняются законам судьбы [fatornm legibus]? Не будет ли он, наконец, уступать своим страстям во всем том, чего потребует необузданное вожделение, защищенное сверх того еще свободой и безнаказанностью? 3. В самом деле, что может удержать его от совершения подобного? Страх перед высшей силой и божественным судом? Но как может быть исполнен какого бы то ни было страха тот, кому внушили, что он также бессмертен, как и Сам Высочайший Бог [ipsum Deum primum], что он никак не может быть судим Им, и, поскольку и у них одно и то же бессмертие, один из них не может пострадать от силы другого?

30. 1. Однако вспоминают о наказаниях в преисподней и о различных видах мук. Но кто будет настолько глуп и непоследователен [в логике], что поверит тому, будто душам могут причинить какой-нибудь вред потемки Тартара или огненные реки, или озера с грязными омутами, или вращение быстрых колес? 2. Ибо то, что неосязаемо и не подлежит законам разрушения, хотя бы оно и окружалось пламенем огнедышащих рек, вращалось бы в нечистотах, хотя бы на него и обрушивались камнепады и наваливались огромные горы, необходимо остается невредимым, нетронутым и не испытывает никакого чувства смертельного страдания. 3. Мало того. Эта убежденность [в бессмертии души] не только самой свободой совершения греха подстрекает к порокам, но и лишает основания саму философию и показывает, что занятие ею представляет собой бесполезный и пустой труд. Ибо если справедливо то, что души не имеют никакого конца и продолжают существовать беспрерывно в продолжении всех веков и времен, то какая опасность в том, чтобы, презрев и оставив добродетели, которые ограничивают жизнь и делают ее более суровой, отдаться наслаждениям и с необузданным пылом и неограниченной страстностью броситься во все виды распущенности? 4. [Боитесь], как бы не истощить себя в наслаждениях или не повредить себе распущенностью? Но каким образом может повредиться то, что бессмертно, что вечно и не подвергается никакому страданию? [Боитесь], как бы не замарать и не осквернить себя мерзостью позорных поступков? Но как может осквернить себя то, что не имеет телесной субстанции, и каким образом осквернение может иметь место там, где нет никакого места, на котором могло [203] бы остаться пятно этой скверны? Но, с другой стороны, если души, как определяется положением Эпикура, проходят через врата смерти, то и в таком случае нет достаточного основания стремиться к философии, пусть даже справедливо было бы то, что через нее души очищаются и освобождаются от всякой скверны. 5. Ибо, если они вообще умирают и вместе с самими телами исчезает и уничтожается жизнь и чувство, то является не только величайшим заблуждением, но и безрассудным ослеплением обуздывать природные влечения, стеснять жизнь, ни в чем не уступать природе, не совершать того, чего требуют и к чему побуждают страсти, коль скоро никакие награды за такой подвиг не ожидают тебя, когда наступит день смерти и когда ты освободишься от телесных уз.

31. 1. Таким образом, некое среднее состояние, двойственная и неопределенная природа душ создали почву для философии и дали основание для занятия ею: между тем как один боится гибели за совершенные злодеяния, другой питает добрые надежды, если ничего преступного он не совершает и проводит жизнь в соответствии с долгом и справедливостью. 2. Отсюда между образованными мужами и одаренных выдающимися способностями ведется спор о свойстве душ, и одни утверждают, что души обладают смертной природой и не могут иметь божественной субстанции, другие же признают их вечными и не способными переродиться в смертную природу. То, что так случилось, исходит из срединного положения [душ], вследствие чего и у тех есть под рукой аргументы, которыми подтверждается, что души способны страдать и разрушаться, и у этих нет недостатка в контрдоводах, из которыми явствует, что души божественны и бессмертны.

32. 1. Поскольку таково положение дела и поскольку нам было передано Высшим Учителем, что души не далеко стоят от зияющей пасти смерти, но могут все же по благоволению и милости Высшего Повелителя сделаться долговечными, если только они будут стремиться и направлять свои помыслы к тому, чтобы познать Его, — ибо познание Его является как бы закваской [fermentum] жизни и связкой несовместимых вещей, — и если затем, оставив жестокость и бесчеловечность, они вновь станут кроткими, чтобы могли приготовиться к тому, что будет дано им; 2. то почему же вы считаете нас глупыми и безрассудными, если мы вследствие этих опасений предаем и посвящаем себя Богу Избавителю [liberatori Deo]?

Комментарии

1. Арнобий имеет в виду демонов.

2. Платон. Федон. 113а-d.

3. Традиционно считается, что в данном случае Арнобий говорит о позиции неоплатоников.

4. В начале этой главы Арнобий по-прежнему излагает взгляды неоплатоников, говоря от их лица.

5. Платон. Менон. 82-83.

6. Вергилий. Энеида. VI.471.

7. Платон. Федр. 248а-с.

8. Арнобий в данной главе пытается показать следующее: если тело, принимающее душу, виновато в том, что душа не помнит прежней жизни, то тело должно оказывать такое же пагубное влияние на память и далее, то есть человек не должен помнить ничего из своей текущей жизни.

(пер. В. М. Тюленева)
Текст воспроизведен по изданию: Арнобий. Из трактата "Семь книг против язычников" // CURSOR MUNDI: человек Античности, Средневековья и Возрождения, Вып. II. Иваново. ИвГУ. 2009

© текст - Тюленев В. М. 2009
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Николаева Е. В. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Cursor mundi. 2009