Во время моего пребывания в Яицком городке неоднократно был я у кочующих в здешней степи калмыков, из коих небольшая часть принята в число Яицких Козаков, и как я только у сих мог наведаться о Калмыцком народе, по тому что большая орда от Яика удалилась, и по причине войны с Кубанцами по большой части перебралась на западной берег Волги: то намерен я здесь внести все то, что только могу заподлинно сообщить о их житии, обыкновениях и о вере.

Калмыки ([Я называю так по Российскому произношению; а по произведению слов должно бы написать Халмаки или Халимаки: ибо Татара их так называют. Халимах на Татарском языке значит отступника. Некоторые Калмыки сие название производят из природнаго своего языка, сказывая, что оно сложено из слов гал, которое на Калмыцком и Монгальском языке значит огонь, и из слова анмак, то есть разделение улусов; и так одинакое имеет основание с именем их братии Монгалов, которое произошло от мен гал. В протчем многия калмыцкия колена приняли себе общее название елюд, или олюд.]) почти все средняго роста, однако больше низких, нежели высоких. Все [456] сановиты, и я не видал у них ни одного урода. Возпитание детей, которое препоручено одной натуре, не может производить инако, как только здоровое и совершенное тело. Они все сухощавы, и я не видал ни одного толстаго Калмыка по крайней мере из простаго народа; напротив того у Киргизцов и Башкирцов, равное житие имеющих, много находится претолстых людей. Телом и лицом Калмыки с природы еще нарочито белы, а по крайней мере все таковы малые дети. Но сие обыкновение у простаго народа, что пускают детей нагих бегать в жаркие дни, и в наполненных дымом войлошных кибитках, и что взрослые, имея только на себе портки, спят летом нагие, бывает тому причиною, что телом они смуглы, однако женщины несколько белее, а между знатными есть нежнаго белаго лица, к чему способствуют больше черные волосы, и они как лицом, так и волосами очень схожи с китайскими женщинами.

Не нужно описывать начертание липа Калмыков, по тому что они довольно известны. Из сообщеннаго некоторыми путешественниками описания должно бы думать, что все Калмыки лицом весьма безобразны и страшны; но многие из мущин и женщин имеют круглое и приятное лицо, да и некоторые столь пригожи, что и в Европейских городах не стали бы ими гнушаться. Однако все имеют [457] косые лузги и брови, и короткой плоской нос. В протчем мне казалось, что Джингоры ростом больше и лицем пригожее, нежели Торгоуты, и уповательно оное произошло от того, что Джингоры сильно смешались с Татарскою кровию чрез похищение Татарскаго женскаго пола.

Что касается до черных волос, с коими и младенцы у них родятся, то не приметил я в том никакой отмены, и подлинно не видал ни одного темнорусаго Калмыка. Взрослые мущины с природы нарочито бородаты; но они обыкновенно оставляют только небольшие усы и клочок бороды на нижней губе. Старые люди, а особливо духовные, кроме усов, на концах верьхней губы висящих, и клочка бороды на нижней губе, оставляют еще волосы в низу подбородка: а протчие отчасти вырывают и отчасти бреют. Калмыки так же, как и Татара, имеют обыкновение очищать тело от волос.

Теперь начну я говорить о их нравах, которые во многих делах показались мне лучше, нежели как многие путешественники их описали. По крайней мере они в том гораздо превосходнее других степных народов. Вообще можно товарищество, приятство, откровенность, услужливость и веселое свойство, чем они отличаются от флегматических Киргизцов, назвать хорошими их свойствами; [458] напротив того праздность, неопрятность и коварство, которое они во зло употребляют, почитаются главными их пороками. Все те народы, которые имеют своевольную, безпечную и степную жизнь, от природы склонны к праздности: но Калмыки по их бодрому духу действительно могут назваться трудолюбивыми. Напротив того ни мало не наблюдают чистоты, и может быть так же, как и у Французскаго простаго народа, причиною тому больше возпитание и легкомыслие, нежели леность; ибо Калмыцкия жены изправляют всякия домашния дела с прилежанием, и для того Киргизцы охотно их ищут. Что касается до их душевных сил, то хотя и весьма ограничено их знание, однако от природы имеют бодрой дух и хорошей разум; да и легко бы сделались они сельскими жителями, естьли бы их своевольное житие в том не препятствовало.

Хотя они с природы угрюмы, однако живут между собою согласнее, нежели как при их своевольном житии думать бы надлежало. Они между собою обходительны и ласковы. Они всем делятся, и никто про себя не бережет из пищи. Естьли курят табак, едят или пьют, то все бывают участниками; как например: осталась одна трубка табаку, то дает один другому курить. Естьли подарят одному из них табаку, плодов [459] или других снедных вещей, то уделяет он своим приятелям, да и всем около стоящим. Естьли которая семья накопила столько молока, что можно высидеть из него вино, то созывает соседей, и вместе с ними разпивает. Однако сия щедрость бывает у них только на такия вещи, которыя можно употреблять в пищу. Напротив того из своих пожитков ничего не дарят. Хотя прежде описывали их великую склонность к воровству, однако они ничего не похищают у своего ближняго, разве что имеется вражда между их улусами. Так же приписывали им склонность к грабежам; но к тому по большей части их возбуждает мщение и вражда. Однако и сие делают они не явным насильством, но употребляют к тому свою хитрость искусным образом. Мне разсказывали, что тот улус, которым прежде владел Назармамут, а ныне повелевает оным безпокойный и к войне склонный его наследник Бамбар, наипаче вдался было в грабежи, и что во всех других улусах, естьли наблюдают хотя малую осторожность, можно быть безопасну от похищения своего добра.

Я еще не говорил о Калмыцкой одежде. Всякую тканую материю должны они покупать, по тому что больше не умеют, как только выделывать овчины и звериныя кожи, и валят войлоки на подобие епанчи, которыми они от [460] дождя покрываются: и простый народ обыкновенно употребляет, а особливо зимою, такое одеяние. Муское платье состоит из верьхняго Польскому подобнаго кафтана с узкими рукавами, и полукафтанья или бешмета, которой застегивают и опоясываются кушаком. Зажиточные Калмыки так же носят короткую спереди разпашную рубашку, и сшитые из холста или китайки портки. Скудные носят только узкие кафтаны или шубы без рубах и подпоясываются кушаками: однако они так же веселы.

Женское платье мало разнится от мускага до сапогов простирающагося кафтана, выключая только сие, что оно делается из легкой и лучшей материи, при том же несколько длиннее, красивее и рукава уже. Но знатные сверьх бешмета надевают еще богатой так же длинной камзол без рукавов, и по том верьхнее платье или шубу накидывают на одно или на оба плеча. Но как у женскаго пола делается нижняя одежда и рубаха разпашная, и только застегивают пуговицами, то женщины могут грудь обнажать до пояса; по чему летом в жаркие дни девки и молодыя бабы ходят с обнаженною грудью.

Едва можно ли бы было отличить женской пол от мускаго, когда бы головной убор не был довольным признаком, по которому легко узнавать девок. Все мущины [461] голову бреют, и оставляют только на маковке прядку волос, которую обыкновенно в одну, а знатные в две и три косы плетут. Торгоуты по большой части носят зимою и летом небольшия круглых шапки с опушкою; а Дзюнгоры обыкновенно носят войлошныя шляпы, которыя от китайских разнятся только меньшею обширностью и плоскими полями; но у всех обыкновенно находится на верьхушке большая кисть. Как шапки покрывают голову только до ушей, то у всех Калмыков так, как и у Татарскаго народа, торчат уши далеко от головы: а сие у Калмыков тем еще приметнее, что они все от природы имеют большие уши.

Мальчикам еще с младенчества начинают брить голову; напротив того женский пол весьма бережет свои волосы. Девочки бегают как фурии с разтрепанными волосами; но на 10 и 12 году, ибо тогда девка почитается у Калмыков за взрослую, плетут волосы с косоплетинами во столько кос, во сколько хотят или могут, и обертывают около головы. Ежели девица выдет за муж, то разплетает все косы, и опять заплетет только две большая косы, коим должно висеть чрез оба плеча на перед, и простыя бабы во время работы обыкновенно прячут в сошитые из китайки черезы. Бабьи и девичьи шапки почти одинакия; но простыя бабы носят [462] шапки только тогда, когда они в порядочном наряде, или хотят куда ни будь итти. Женская шапка состоит из круглой, овчиною опушенной, небольшой плоской верьхушки, которая покрывает только самую верьхнюю часть головы, у знатных есть богатыя из шелковой материи, и при том несколько выше простых шапки с широким на переди и на зади разрезным заворотом, который обложен черным бархатом. На верьхушке так, как и у муских шапок пришита большая кисть, которая по большой части бывает краснаго цвета. Такая шапка у знатных называется халбан, а у простых майгалгу. В протчем все девки и бабы носят серги.

Калмыцкая жилища так, как и у всех Азиатских степных народов, состоят из войлошных кибиток, Россиянам довольно известных; но как они подлинно остроумно сделаны; то в угождение иностранным опишу здесь несколько обстоятельнее ([Означенныя на девятой таблице фигуры, из коих одна представляет кибитку снаружи, а другая в прорезе, могут служит к изъяснению сего описания.]). Основа войлошной кибитки состоит из шалаша разделеннаго на семь частей и больше; а каждая часть составлена подвижно из 30 ивовых в дюйм толщиною жердочек на подобие решетки. Естьли сию части разнять, то длиною [463] будут в сажень, а шириною в пять футов, и можно их так плотно сдвигать, что одна жердь ляжет на другую. Помянутыя части ставят кругом, сколь велика должка быть кибитка, и в том месте, где сойдутся, связывают волосяными веревками где должно быть дверям в кибитке, там вставливают раму с простою или створчатою дверью, и привязывают к ближним жердям шалаша: при том же от дверей обвязывают шалаш во круг толстою волосяною веревкою, чтобы он сделался круглым и крепче стоял. По том состоящей из двух неплотно сложенных обручей круг кладется на верьхушку шалаша, а именно: на концы трех длинных ивовых жердей верьх шалаша составляющих. После того верьхние концы всех протчих жердей просовывают между обручамы круга, а нижние концы ставят на развилины, и привязывают веревочками; и так основа кибитки совсем готова бывает, и части оной красят обыкновенно краскою. Вершину покрывают большим принаровленным войлоком, так как епанчою от дождя, и войлок опутывают веревками. Бока у кибитки летом бывают отверсты, но естьли настанет стужа, то прикрывают войлоками и рядниками из камыша, и опутывают во круг веревкою, а двери завешивают войлоком. Отверстие находящагося на верьхушке кибитки деревяннаго круга, так как [464] труба, не закрывается, но от ветру и дождя привязаны к оному перегнутыя на крест ивовыя ветьви, на которыя кладут часть войлока с той стороны, с коей ветр дует, или когда дрова сгорели, закрывают войлоком все отверстие для теплоты.

В средине кибитки завсегда стоит большой железной таган на огне или на перетлевающих угольях. На таган ставят большия плоския чугунныя чаши, в коих обыкновенно варят себе кушание. На Российских железных заводах льют множество таких чугунных чаш, и продают степным народам. Кроме больших и малых чугунных чаш домашняя их посуда состоит из деревянных блюд, питейных чашек, так же из больших и малых коженых мешков и других сосудов, и напоследок еще из большаго чайника, который у простаго народа сделан из кожи, а у достаточных обыкновенно бывает деревянной чистой работы, и обложен медными или серебряными обручиками и бляшками. Постеля обыкновенно находится на супротив дверей позади того места, на котором они огонь разводят, и состоит из войлошных тюфяков и подушек, а кроватей они не имеют.

Домашнюю работу изправляет один только женский пол. Мущины упражняются только в починке и делании кибиток; а протчее время препровождают они в осматривании своих [465] стад и в зверином промысле, так же в гулянии и в разных забавах. Напротив того женский пол должен доить скотину, выделывать мехи, шить, и протчую изправлять домашную работу. Женщины должны снимать кибитку, укладывать все вещи, и опять оную ставить. Естьли Калмык хочет куда ни будь ехать, то жена должна ему оседлать лошадь и привести к кибитке. По тому женщины столь много имеют дела, что очень редко бывают праздны, и конечно не тратят времена на свои наряды и щегольство.

Калмыки летом имеют от многочисленной скотины великое изобилии молока, которое тогда и составляет большую часть их пищи. Они имеют больше лошадей, нежели рогатаго скота, и кобылье молоко для них гораздо приятнее, по тому что оно закиснув становится столь крепко, что две или три чашки онаго могут сделать человека несколько пьяным. Коровы и кобылы их не дают молока, когда нет при том телят или жеребят. Для того держат оных во весь день близь кибитки привязанных на длинных веревках, и только ночью пускают сосать маток, которыя пасутся вблизи, и не отходят далеко от своих детенышей; и так хозяйки не бывают принуждены ходить далеко за дойною скотиною. Кобыл обыкновенно доят всякой час, и они дают всегда с бутылку молока; а коров [466] доят только несколько раз в день. Для того приводят матку к детенышу; и как скоро он начнет сосать, то его одержав, доят молоко обыкновенным образом: однако должно иметь осторожность, а особливо с кобылами, чтоб они не зартачились, и давали бы молоко. Довольно, естьли коров только покажут теленка, и ежели он в родах или вскоре после того умрет, то однако дает она молоко; ибо сняв с теленка кожу набивают и привязывают к другим, или к кибитке: и когда хотят корову доить, то ей показывают набитую кожу.

Свежее кобылье молоко гораздо жиже коровьяго, и несколько противно вкусом, Напротив того естьли оно закиснет, то имеет весьма приятной винокислой вкус. На нем садится сметаны очень мало, и по тому не можно из него пахтать масло, хотя некоторые писатели оное и утверждали: но тем больше содержится кислых и делающих человека хмельным существенных частиц. По чему летом употребляют почти одно только кобылье молоко в простой напиток и к курению вина. Но в зимнее время, когда немногия кобылы молоко дают, питаются коровьим молоком, хотя оно, по объявлению всех Калмыков, содержит в себе гораздо меньше спиртных частиц. И закиснув имеет не токмо неприятной, но и весьма противной вкус и запах. [467]

Молоко для заквашивания льют по малу в большие коженые или другие сосуды, которые зимою ставят близь огня на землю или в выкопанную ямку. Нечистые сосуды довольно могут способствовать к закисанию. Однако некоторые заквашивают оное засушенным и крепко посоленным кислым тестом. Калмыки сверьх того еще кладут несколько оставшагося от прежней гонки вина, которое они сами зберегли, или от соседей своих достали, либо несколько скиснувшагося молока, которое находят в желудке убитаго ягненка. С назначеннаго к винокурению молока не снимают сметаны, но паче все вместе мешают, и как они летом льют молоко в коженые мешки, то в оных ежедневно взбалтывают два раза. Таким образом закислое кобылье молоко по Калмыцки называется чагань, а кислое коровье молоко арянь ([По Татарски кумыс. Пресное кобылье молоко называется по Калмыцки гуюн-узюн, а свежее коровье молоко укирен-узюн.]), и отчасти его пьют, а отчасти копят для высиживания вина.

Естьли соберут столько молока, что можно из него гнать вино; то зимою дают киснуть ему несколько дней, а летом по крайней мере один день, и делают приготовление к винокурению, которое производят одни только женщины следующим образом: разклавши [468] малой огонь, ставят на таган большой чугунной котел ([Зри вторую фигуру на девятой таблице.]), которой сперьва моют водою, и по том льют в него столько кислаго молока, что остается он почти на два пальца не полон. В такой чугунной котел входит до трех Российских ведр и больше. Накрывают оной деревянною несколько выдолбленною крышкою, на которой сделаны две четвероугольныя продушины, и края обмазывают глиною, а за неимением оной илом или коровьим калом. Ставропольские Калмыки зимою вместо глины замазывают тестом из отрубей. После того взяв малой котел, у котораго должно быть большое отверстие и малинькая продушина, накрывают крышкою, замазывают, и ставят в корыто снегом наполненное. От большаго котла к малому приставливают кривую деревянную трубу из двух жолобов составленную, и кожею или кишками обтянутую. Один конец трубы примазывают к отдушине малаго котла, а другой конец к продушине большаго котла, и по том сделав небольшую крышку из теста или глины, кладут подле другой продушины большаго котла, и разводят сильной огонь. В незакрытую продушину большаго котла смотрят, когда молоко начнет сильно кипеть, и при том изпущать густой пар, который скоро [469] синим огнем загарается. Тогда закрывают продушину помянутою малою крышкою, замазывают, и огонь уменьшают. Напротив того отдушинка на крышке малаго котла бывает отверста, не смотря на то, что в оную много парами выходит; ибо Калмыки говорят, что без сей отдушинки гонка вина бывает неудачна. Чрез полтора часа пар уменьшается, и тогда уже вино высижено. Естьли гонят вино из коровьяго молока, то выходит худаго вина или раки меньше четвертой доли, а из кобыльяго молока третья доля против всего количества молока; но такая рака очень редко, а из коровьяго молока выгнанная, никогда столь крепка не бывает, чтобы она загоралась, разве передвоена будет.

Как скоро перестанет вино течь; то снимают трубу с крышками, и выливают вино вдруг в большую деревянную чашу, а из сей в коженую стойку. По том хозяин кибитки созвав к себе соседей, и налив не много вина в чашку плещет на огонь, а остатки в трубу кибитки; после того отломив верьхнюю шишку у малой глиняной крышки, выливают на оную несколько капель. На последок налив теплаго напитка полную чашку, которая мерою больше бутылки, подносит по старшинству лет всем гостят. Калмыки говорят, что высиженное из молока вино не столь крепко, и не так скоро [470] разбирает, как Российское вино; но естьли его напьются до пьяна, то двои сутки бывают они как одурелые, и до трех дней дурь из головы не выходит, хотя бы они и все то время спали.

Оставшееся чрезмерно кислое молоко, по Калмыцки буза называемое, они не бросают, но употребляют разным образом, а именно: смешав оное с пресным молоком хлебают, так же употребляют на выделку овчин и мерлушек, или примешав коровьяго молока варят до тех пор, пока сделается густо, по том выливают в мешки, выжимают воду, и комками или лепешками сушат на солнце. Первое называется шуурмык, а другое торосун. Они делают и маленькие сыры из овечьяго молока, и называют есгя. Все такие сыры едят они по большой части зимою, и при том с маслом. Все Калмыки утверждают, что овечье молоко со всем не годится к винокурению, и делают из него только сыр и масло таким же образом, как из коровьяго молока, а именно: налив преснаго молока в котел варят долго, по том прибавляют несколько сметаны, закислаго молока, по их арян называемаго, и от того все в один день закисает. По том сие молодо пахтают, выливают в корытцо или чашу, находящееся на верьху масло снимают, солят и хранят в коженых сосудах. Естьли им покажется, что не весь [471] жир вытопился из молока, то еще варят и делают то же, что выше сказано. Сие масло называется у них тоазун.

Летом никогда не бывает у них недостатка в мясном кушании: ибо они ходят на охоту, так же убивают поврежденной или охрамелой скот, и по тому довольно имеют мяса. Собственной скот без нужды убивать, выключая токмо пиршества, почитается за необыкновенное дело; однако богатые и знатные Калмыки то делают. Мясо малых зверей и птиц, а особливо естьли они жирны, почитают Калмыки за приятное кушание; а наипаче любят они язвецов, сурков и сусликов. Бобр, кроме того, что он весьма жирен, почитается за превосходную и целительную пищу. Сверьх того не редко едят они диких лошадей, диких коз и кабанов, так же всяких больших хищных и малых шпиц. Напротив того не любят волчьяго мяса, и говорят, что оно горько, так же не очень охотно едят лисиц и малых хищных зверей. Естьли они летом имеют довольно всякаго мяса, то режут оное в узкия полоски, и сушат на солнце, или в мокрую погоду в кибитке у огня, в запасе на зиму или в поездку. Хлеб и крупу покупают они у Россиян, и употребляют онаго не много. Известно, что они не упражняются в земледелии; однако сказывают, что ныне некоторые из Ордынских Калмыков [472] поселились близь Каспискаго моря для рыбной ловли, и начали разводишь табак, которой они весьма любят Так же собирают некоторые дикие коренья на пищу, как то на пример, коренья шишковатаго медвежья уха ([Phlomis tuberosa.]), что у них бодмонсок называется, которые они сушат, толкут и варят молошную кашу, коренья чины, или земленые орехи ([Lathyrus tuberosus.]), по их шнок называемые, варят с мясом; так же коренья подсолнишника ([Umbellata.]), котораго не случилось мне видеть. Вместо чаю, которой они по Монгальскому обыкновению варят с молоком и маслом, собирают ростущую в степи на тощих местах траву малаго солотковаго дерева с гладкими стручками ([Glycirrhiza aspera. Зри в прибавлении §. 121.]).

Я многократно спрашивал, каким образом Калмыцкия жены выделывают всякая кожи, и нашел, что почти везде выделывают одинаким образом. Естьли они хотят хорошенько выделать самыя малыя и тонкия мерлушки ([Самая малая и тонкая мерлушка по Калмыцки называется хурусга, со взрослых ягнят нека, а овчина скаксак.]), то вымыв в теплой воде начисто, вешают на воздухе, чтобы несколько провяли. По том скоблят тупыми ножами с мясной стороны, чтобы оставшееся мясо и перепонки [473] снять долой, и чрез то очистить кожу, дабы молоко тем лучше в оную входило. После сего разстилают кожи на войлоке для проветривания, и три дни сряду намазывают, намачивают по три раза в день оставшимися от вина молошными дрождями, или кислым коровьим молоком, в которое кладут несколько соли. На четвертый день высушив совершенно, мнут руками просто, и на колене до тех пор, пока сделаются со всем мягки. По том мерлушки коптят, чтобы они от дождя или от сырости не скоро портились. На такой конец разкладывают в яме небольшой огонь, и бросают туда гнилое сухое дерево, сухой коровей помет и другия большой дым производящия вещи: но овечей помет гораздо способнее к тому признавают. Около ямы втыкают колья на подобие пирамиды, которую покрывают кожами, дабы дым внутри держался. По том верьхния кожи вешают на низ, а нижния на верьх, чтобы все равно окурились: и сие курение с час продолжается. После чего кожи опять становится несколько жески, то их еще мнут, и делают мягкими, по том натирают толченым мелом, скоблят ножами, гладят, еще набеливают мелом, и напоследок выколотив всю пыль, шерсть вычищают.

Естьли они не хотят много трудиться, а особливо над большими кожами; то [474] намазывают несколько раз разведенною густо в солевой воде золою, и сия, так сказать, размазня делается то едчее, то слабже, смотря по толстоте кожи. На другой день скоблят мясную сторону, намазывают несколько раз кислым молоком, сушат, мнут и белят мелом. Некоторые окурив такия кожи, моют, несколько раз намазывают вареного бычачьею и бараньею печенью, которую квасят несколько дней в кислом молоке, пока она от кислоты разпустится, и по том еще скоблят. Кожи делаются от того мягче, но запах от них бывает несносной. Все мехи для своего домашняго употребления шьют Калмычки разтеребленными жилами из лошадей, быков и сайгаков; и для того сперьва жилы сушат, колотят и раздирают на тонкия жилки, которыя в шитье бывают крепче ниток.

Конские и воловьи кожи употребляют Калмыки на делание разных коженых сосудов, и выделывают оныя следующим образом: сперьва варят свежия кожи в воде до тех пор, пока шерсть облезет. Из воловьих, а особливо из хребтовых кож бывают наилучшие сосуды. Некоторые Калмыки держат кожи в золе, чтобы шерсть облезла. Как вареныя, так и лежавшия в золе кожи скоблят они с обеих стороне ножами до чиста, и моют в чистой воде: но после сего иные держат еще с неделю в кислом и несколько соленом [475] молоке, и сим же образом выделывают и тонкия звериныя кожи на сапоги и ремни. Но чтобы сделать хорошие и роговым подобные сосуды, то выняв кожу из воды разстилают на солнце; и тогда женщины такое дело знающие вырезывают лоскуты для составления сосуда потребные, сшивают звериными жилами, и по том сушат на малом огне. Таким образом делают они не токмо сосуды с широким горлом, которое во время сушения выделывают руками так, как хотят; но и опуклые и седельныя фляги с узким горлом, и для того держа над огнем безпрестанно и с великим трудом их надувают, или насыпают песком, либо пеплом, и снаружи украшают всякими полосками и чертами. Они умеют изкусно делать и большие коженые чайники с узкими горлышками, как у наших чайников. Правда, что такие засушеные сосуды можно в доме употреблять; но для большой крепости, чтобы они не делались ни от холодной, ниже от горячей воды мягкими, и чтобы не имели худаго запаха, то их должно еще больше окуривать. Но как они принуждены в степи собирать гнилые коренья и сухой коровей кал для употребления вместо дров, то окуривание таких сосудов откладывают до тех пор, пока в степи наберут довольно гнилых кореньев и сухаго коровьяго кала: по том выкопав яму, отыкав кольями и покрыв окуривают сосуды [476] несколько дней сряду, от чего делаются они прочными и столь же прозрачными, как роговые. Я видел у них такие сосуды мерою до пяти и до шести ведер.

В разсуждении упражняющихся в разных делах, и в трудной работ Калмычек препровождают сами Калмыки праздную и спокойную жизнь: но как их можно почитать за военных людей, которые свое имение и фамилию должны защищать, то кажется их праздную жизнь по примеру других политичных народов похулить не можно. Однако мущины кроме оружия имеют попечение о своих стадах, починивают кибитки, или делают новыя, которыя отдают в приданое за дочерями. Они помогают женщинам валят большие войлоки (Стуурга) для покрывания кибиток, или малыя войлоки (ишигя) вместо ковров употребляемые, да и в другой тяжелой работе. Они валяют войлоки следующим образом: весною или летом снимают с овец острыми ножами столько шерсти, сколько им надобно, разстилают оную на старых войлоках или рогожах, и во круг сидящие люди, коих от 10 до 12 человек бывает, разбивают прутьями и пыль выколачивают. По том настилают ровно на такой войлок, какой они делать хотят, выкладывают крашеною шерсть узоры, поливают кипетком, и вместе с подложенным войлоком бережно свертывают, и обвивают [477] веревками из конских волосов. После того все при том находящиеся люди садятся на цыпки в два ряда, и положив свернутой войлок в промежутках, бросают оной попеременно с колен на землю из всей мочи, и сие бросание продолжается несколько часов, от чего шерсть довольно сваливается. Напоследок развязав сверток, валяют новой войлок еще руками и чтобы он везде был плотен и ровен.

Калмыцкое оружие состоит по большой части в копьях, стрелах и луках, сделанных из дерева, а особливо из ясеня или еще из рога, которые за лучше и по тому драгоценные почитаются. Стрелы употребляют они разнаго вида, а именно: короткия деревянныя с шишкою на конце, коими бьют птиц и зверков: еще легкия стрелы с узким железным копейцом, также с малым на долотцо похожим, а большия военныя стрелы с большим остроконечным копейцом. Все такия стрелы опушивают они орлиными перьями, которыя берут только из хвоста ибо перья из крыльев к тому не способны, по той причине, что опушенныя ими стрелы косо летают. Разныя стрелы кладутся в особливыя перегородки в калчане привязанном по правую сторону седла, а лук висит в сумке по левую сторону. Зажиточные Калмыки охотное употребляют огнестрельное оружие. Каждый вооруженный Калмык имеет кольчуги, [478] которые достают они по большой части от торгующих Трухменцов. Я видел у них кольчуги Персидском работы, которые ценили с лишком в 50 лошадей, и сделаны из полированной стали. Но есть и простые кольчуги, кои выменивают они на шесть и на восемь лошадей. Совершенное ополчение состоит из круглаго шишака, от котораго во круг шеи до самых плечь, а спереди до бровей висит железная сетка, так же состоит из кольчуг с рукавами, простирающимися до самой кисти, а сию снаружи покрываешь особливой кольчужной лоскут с крючками, которые кладутся между пальцами. Напоследок наружная сторона руки от локтя до кисти прикрывается двумя стальными бляхами, которыя застегивают плотно посредством пряжек, и служат к удерживанию удара в сражениях.

Мелкия к оружию и на другия надобности потребныя железныя вещи делают Калмыки сами; так же есть у них и серебреники которые делают всякую мелочь к женскому убранству, украшают деревянные чайники серебреными обручиками и личинками зверков, и воронят железо по Брацкому обыкновенно. У кузнецов и серебреников потребная збруя очень проста, раздувальной мех состоит из коженаго мешка с трубкою, у котораго между двумя тесничками находится продушина; и во время разширивания наполняется мех [479] воздухом; по том закрыв продушину мех сжимают.

Звериная ловля произходит у Калмыков разным образом. Они изкусно умеют ловить зверей всякими пастьми и петлями: так же очень метко стреляют из луков и из ружей. Знатные из них ходят на охоту с соколами, а наипаче с балабанами, коих в тамошней степи довольно находится, и которых нарочно к тому приучают и весьма высоко ценят. Так же держат они дворовых собак, которыя телом очень тонки, шерстью гладки, но уши, ляшки и хвост у них хохлатой, и к охоте нарочито способны.

Богатство и все имение Калмыков состоит в стадах. Они держат множество лошадей и овец, а верблюдов и быков гораздо меньше. Их лошади ростом не много меньше Киргизских, легки и видом посредственны. К тяжелой возке они неспособны и дики: но в быстром бегу никаким лошадям не уступят. Как они летом и зимою привыкли сами пастися в степи, то можно их так же, как Киргизских и Башкирских лошадей, разводить без кормления, да и трудно приучать к овсу и сену; и ежели кормить их таким кормом, то при умножении силы владеть ими будет не можно есть также Калмыки, которые имеют по тысячи лошадей и больше, а протчаго скота по пропорции. Молодых жеребцов по [480] большой части кладут следующим образом: сперьва конец мошны отрезывают прочь, держат крепко жилки от семянных сосудцов, и оголившияся яйца отвертывают ногтями, и оторванной конец жилы прижигают каленым железом. Таким образом кладут они молодых быков и баранов. Жеребцов от кобыл ни в какое время года не отлучают для того, чтобы у них всегда были дойныя кобылы, и не имели бы они недостатка в молоке.

Калмыцкия овцы с Киргизскими одинакаго рода, то есть с большими курдюками; однако гораздо меньше, и между Киргизскими и Российскими почитаются средняго роста. Голова у них не столь велика, уши меньше, однако повислыя, шерсть не так мохната, и редко бывают с рогами. Шерсть на них белая, но голова только с черными пятнами. Сей род овец водится и у Ставропольских Калмыков, да и везде, где только держат Калмыцких баранов, и овечьи стада завсегда ходя на воле пасутся, и зимою утоляют жажду снегом. Калмыки держат так же в стадах своих малое число коз с повислыми ушами: при том же они часто бывают комолыя, и шерстью обыкновенно пестрыя с косматыми ляжками.

Верблюдов держат Калмыки меньше, по тому что они не скоро у них плодятся. Но у Калмыков есть верблюды одногорбые и [481] двугорбые. Они имеют их не токмо довольно для своего употребления, но и могут еще продавать; по тому не мало гоняют их в Оренбург и променивают Бухарцам на другие товары. Для множества ростущих соленых трав в населенной ныне Калмыками степи урожаются верблюды очень хорошо. Но зимою должно стараться о них гораздо больше, нежели о протчем скоте, и покрывать их камышевыми рединками или старыми войлоками.

Калмыки со стадами своими зимою кочуют в полуденной стороне Волжской степи и вдоль берега Каспискаго моря, но всегда в некотором отдалении от реки Яика, при которой тогда кочуют Киргизцы, их вечные неприятели. При Касписком море имеют они довольно камышу для употребления вместо дров, и снегу там выпадает столь мало, что скотина сама находит себе корм на полях. По наступлении весны подаются они по малу к северу, и стараются в то время, когда Волга уберется в свои берега, и оставляет в лощинах богатой корм, сыскать холмистыя и ключами изобильныя места в средней степи; и кроме вышепомянутаго степнаго хребта славны песчаные холмы, ринпески называемые, о которых ниже упомянуто будет, на еще богатая ключами страна Калмыками сон-худок, то есть сто ключей проименованная. Калмыки ищут для кочевания таких ключами [482] изобильных мест, в коих ростет осока, а наипаче тростник. Да и конечно там выступает вода из земли, естьли только выроют на несколько футов глубиною. В так называемых ринпесках вода стоит в выкопанных колодезях почти наровень с краями: да и есть такия места, в коих находится солоноватая вода. Где есть уже известные Калмыкам старые колодези, там они вырывают несколько глубже для чистой воды. Но не смотря на то в степи много таких мест, где скотину должно гнать больше 20 и 30 верст для снискания воды.

Когда Калмыки таким образом странствуют со стадами своими для снискания новых пажитных мест, то верблюды в таких случаях бывают им весьма полезны. На них навьючивают не токмо все принадлежащие к составлению кибитки, но и всякую посуду и чемаданы с платьем и мелочными вещами: словом сказать, все то, что они только имеют. Но одногорбые белые верблюды, коих они Бухарскими называют, употребляются только для возки духовных книг, изтуканов, то есть бурханов и протчих по их закону священных вещей. Все такия вещи укладывают в телегу, которую везут белые верблюды. Они украшают навьюченных верблюдов колокольчиками, и там почти ничего нет приятнее, как встречаться с такими странствующими Калмыцкими семьями. [483] Жены и дети гонят стада, и поют веселыя песни, а мущины разъезжают по сторонам, и забавляются охотою. Сей народ по большой части препровождает жизнь в веселости; и коль бедственно кажется нам их житие, толь благополучными они себя почитают. Хотя их пища и жилище кажется очень не здорово, однако многие из них будучи еще в силах доживают до чрезвычайной старости.

О их болезнях подробно объявить я не могу, да и число болезней при простом их житии конечно гораздо меньше, нежели у политичных народов. Но как их пища по большой части состоит в мясе, которое часто едят они уже протухлое, то легко можно вообразить, что бывают они подвержены жестоким горячкам. В Калмыцкой орде случается прежестокая прилипчивая и в осьмой день жизнь прекращающая горячка, которую они хатун абечин называют; и естьли она случится в какой семье или аймаке, то неотменно из каждой кибитки один и более умирает. Тогда кочующие в соседстве семьи обыкновенно удаляются от зараженных такою горячкою.

Короста в простом Калмыцком народе почитается за обыкновенную болезнь, которая приключается зимою от их пищи и худаго жития. Между ими вселилась и нечистая болезнь: но оспа очень редко случается, и тогда уже бывает она прежестокая. Оспа примечена [484] и между Ставропольскими Калмыками, где там она гораздо прилипчивее, и безпорно причиною тому их мясная пища. Дым в кибитках и несносный зной от солнца в желтоватой степи обыкновенно причиняют им глазную болезнь; и потому многие Калмыки завешивают себе глаза флером.

Может быть описание до лица и домашняго их дела касающееся покажется чрезмерно пространным; то начну теперь говорить о всеобщем их состоянии. Калмыцкия колена издревле были подданными главным начальникам коих право и власть над подчиненными наследственно разспространяется, и ныне еще весь Калмыцкой народ разделен по таким Князькам, которые именуют себя Нойон, и постановленному над ними Хану мало повинуются. Такое множество народа, которым повелевает Нойон, или князиок, называется Улус, а разделен на кочующия неподалеку одна от другой толпы или Аймаки, и сими управляют дворяна, по их Сайсанг называемыя. Каждый Аймак разделяется для паствы скота на артели или хатуны, из 10 и 12 кибиток состоящие, ибо хатун собственно значит котел, и так самое слово доказывает артель, которая варит в одном котле. К каждому хатуну определены надзиратели, которые главному Сайсангу их Аймака, а сии своему Нойону повиноваться должны. Нойон получает [485] ежегодно от своих подданных десятую часть от всего скота: он имеет власть за преступления подвергать их по своему изволению разным телесным наказаниям; да и резать им нос, уши, или отрубить руку, но только не может он явно казнить; однако Нойоны делают то тайным образом, для изтребления противников. Оставшиеся после Нойона дети обыкновенно делят улус по себе, естьли отец не сделал другаго разпоряжения, и некоторые из них не вступили в духовной чин. Такой раздел улуса бывает между ими неровной. Поздравление пришедшаго к Нойону Калмыка в том состоит, что он правую свою руку прижимает к челу, и головою прикасается к лону Найона, который напротив того треплет Калмыка по плечу. Простые для поздравления употребляют между собою слово менду, то есть здравствуй. У Калмыцкаго народа кроме выше помянутых чинов есть еще другие, коих всех я не знаю, а в такие чины жалует Хан и Нойоны, то есть самовластные господа своего улуса. Обыкновенно в каждом Улусе бывает главный Сайсанг, и называется уже Тархан. Находящиеся при Хане и при перьвых Князьках знатныя особы именуются тайши, а дайчин значит предводителя Аймака или отделенной толпы. Аргачи судейские товарищи или помощники: Найречи секретарь: Дарага или дарга стряпчей или [486] отправленный за делом от одного улуса к другому, или в Российские города, и к каким ни будь начальникам.

Подлинно примечания достойно, что Калмыцкие Князьки издревле помышляли о законах, и сделали такия учреждения, которыя могут посрамить узаконения тех Европейских земель, которыя политичными почитаются, и вольных Азиатских народов варварами называют. У Калмыков есть уложение на Монгальском языке ([Калмыки всегда употребляют Монгальское письмо, да и язык их схож с Монгальским. Помянутое уложение по их обыкновению утверждено в змеином году, в пять добрых дней средняго осенняго месяца.]), которое во время Галдана Хана дватцатью четырьмя Монгальскими и Укрятскими Князьками в присудствии трех Кутухт или главнейших духовных сочинено и утверждено. В их уложении человеческая жизнь почитается весьма высоко, и по тому не предписано ни обыкновеннаго, ниже чрезвычайнаго мучения или изтязания, дабы чрез то невинных принудить к признанию в преступлении, о котором они никогда не помышляли. Но за всякия в Калмыцкой жизни случающияся преступления положены состоящия в имении, а очень редко телесныя наказания, и не токмо Князькам, но и всем простым предписаны правила, как им во всех случаях поступать. В оном [487] уложении находятся многия примечания достойных статьи, о коих неотменно упомянуть надлежит. С начала описаны наказания за измену и междоусобную вражду Князьков и улусов, и за такия преступления положено лишать всего имения, или смотря по богатству Князьков. По том следует наказание за отлучку в военных походах. Наказание для предводителей и рядовых, которые на сражении худо поступали положено нарочито велико смотря по имению преступников, и при том еще наблюдается сие особливое обстоятельство, что отнимают у таких обыкновенное оружие, и надев на них женское платье водят кругом. За убийство положено великое наказание, однако не наказывают на теле, ниже лишают жизни: да и не казнят за убиение родителей. Естьли произойдет брань или драка, и один будет убит, то все бывшие при том зрители должны себе в наказание заплатить по лошади. Естьли кто в игре или зачинщик драки будет убит, то убиец должен взят к себе жену и детей убитаго и их кормить. За побои и раны смотря по чину претерпевших оныя людей и в рлзсуждении разнаго причиненнаго насильства положено разное наказание, и точно предписано, сколько должно заплатить за зуб, ухо и за каждой палец у руки. Родители или свекры, которые бьют своих детей без причины, так же подвержены наказанию. За обиду и [488] безчестие определены пристойныя наказания; а особливо естьли кто из мущин дернет другаго за бороду или за хохол на голове, оторвет кисть от шапки, бросит песку или плюнет в лицо и проч; а ежели кто женщину дернет за косу, хватит за груди и проч., то положено в таком случае сходственное с возрастом наказание. За прелюбодеяние и блядовство, с невольницами или рабынями добровольно чинимое, хотя и есть наказание, однако очень умеренное. Естьли разказывать малыя наказания положенныя на препятствующих в звериных промыслах, так же и на тех, которые в стану огонь погасят, или нашед потерянную часть мяса необъявят, и на многие другие сим подобные случаи; то было бы очень пространно. Тягчайшее телесное и в лишении пожитков состоящее наказание положено за воровство. Кроме платежа за украденную вещь и положенной придачи из скота, еще предписано вору за кражу малых вещей из посуды или платья отрубить палец у руки, естьли он не похочет откупиться пятью лошадьми или быками: да и за кражу игол и ниток положено наказание. В прибавлении, которое сам Галдан-Хан сочинил, предписано следующее: не токмо надзиратели ста кибиток или одного аймака должны ручаться за воздержание своих подчиненных от кражи, но и надзирателям Хатунгов, естьли они не донесут [489] по надлежащему, рубить руку, а простых сажать в оковы: и естьли кто три раза будет уличен в воровстве, у того должно отнять все имение. Наказания по большой части состоят в положенном смотря по имению и преступлению числе крупнаго и мелкаго скота, которой достается отчасти Нойону, отчасти духовенству и отчасти челобитчику, а у знатных состоит наказание в определенном числе кольчуг, шишаков, и проч. Естьли какой князь учинит злодейство, или неприятельское нападение; то вместо тягчайшаго наказания повинен он дать сто кольчуг, сто верблюдов и тысячу лошадей. Все протчие князьки должны все против такого злодея стоять; и естьли он разорил целой улус или большой аймак, то отняв у него все имение разделить одну половину по себе, а другую отдать претерпевшим разорение. Так же за некоторыя преступления повинен преступник лишиться одного или двух своих детей. Самое малое наказание состоит в отдаче козы с козленком или в малом числе стрел.

В помянутом уложении еще узаконено, чтобы сговоренную девицу не моложе 14 и не старее 20 лет выдавать за муж порядочным образом; и ежели тот, за котораго она была сговорена, взять не захочет, то наперед объявив о том Нойону выдавать за другаго. Число скота, которое должен получить отец [490] невесты от жениха, также приданое которое повинен дать за дочерью, определяется по чину. Сверьх того узаконено, чтобы в состоящем из сорока кибиток аймаке по крайней мере четыре человека женились в году: и каждому из них должно из общаго имения сорока кибиток дать десять скотин для выкупа невесты, и за то взять из приданаго худыя вещи из платья.

При сем случае должно еще упомянуть о судебной и обыкновенной клятве у Калмыков. Простая клятва в том состоит, что они целуют дуло у ружья; а естьли сего нет, то прикасаются языком к стреле, и острым концом приставливают к голове. В важных делах дают клятву следующим образом: взяв топор или какую ни будь железную вещь разкаливают и виноватый принужден несколько сажен нести оную на концах пальцов для оправдания себя в том, в чем его уверяют. Меня уверяли, что многие умеют носить разкаленое железо толь изкусно у что весьма скоро пальцы переменяя их не ожигают, и сие служит доказательством невинности.

Теперь следует говорить о Калмыцкой вере и как о духовных, так и о светских с верою сопряженных обрядах. Что касается до их так называемаго учения веры, то они имеют оное с братиею своею Монголами, так же как письмо, язык и житие по большой [491] части сходственное. В их законе почти таким же образом, как в Индийской или Браманской вере находится целое учение о строении света, и прошедшее и будущее состояние онаго сплетено из превеликаго множества басен и ослепляющей лжи. В оном находится древнее ученее о странствовании душ в толь пространном разумении, что все у них из человеков сделавшиеся божки были до своего превращения в божество подвержены по сему закону всякой строгости, и перебывали во всех животных телах, а по крайней мере они то думают о многих своих главных изтуканах или бур ханах. Удивления достойно, что Калмыцкая вера во всех наружных обрядах, так же во мнениях о переменах света и во многих других вещах великое имеет сходство с некоторыми Христианскими развратно толкующими сектами; а особливо Браманская и Ламайская вера весьма сходственна с Несторианским разколом. Некоторые духовные у Калмыков обряды, кои намерен я описать, подтвердят сие дерзкое мнение. Но сперьва из Ламайскаго духовнаго в безчисленных письмах разсеяннаго учения приведу те известия, которыя выбрал я из разных переводов краткаго Монгальскаго духовнаго писания; а оные переводы сообщил мне находящейся в Ставрополе протопоп крещеных Калмыков Андрей Чубовской, который их язык совершенно знает. Я [492] внесу все то, что только мог по случаю сведать о их пространном баснословном учении, и думаю, что чрез то умножится приобретенное поныне спознание о их заблуждении, и откроется участие, которое Браманский закон в том имеет ([Мне заподлинно сказывали, что находящиеся в Астрахани Индейцы, в числе коих есть и Брахманы, не токмо признавают Калмыков за свою братию, но и некоторых Калмыцких бурханов, а особливо бурхана Аюшу и Джакджиммуни почита ют за богов. Так же письмо Индейцов имеет великое сходство с Тангутским. Естли все сие правда, то сие служит неопровержимым доказательством, что Ламайская вера и Калмыцкия Монгальския колена произошли от Индейцов.]).

И так сперьва следуют пространныя Ламайския басни о строении света. Они сказывают, что с начала было превеликое пространство, по их шуби шаягар называемое, котораго ширина и глубина простиралась на шесть милионов и сто шестнадцать тысячь Калмыцких бер ([В такой бере содержится до осми верст.]) или миль; но не определяют времени, когда оное произошло. В таком пространстве собрались златоцветныя облака, кои столь много дождя изпустили, что из того сделалось неизмеримое море. По малу собиралась на сем море пена, так как на молоке; и ея чрезмерная величина так же означена в их книгах. Из оной пены произошли все [493] животныя и люди, а из человеческаго рода их бурханы или боги. По том из десяти небесных стран поднялась на море буря, от которой в верьхней тверди сделался столб, простирающийся глубже основания великаго моря. Сей столб называют они сюмер сула, и считают в его окружности несколько тысячь бер или миль. Около его ходят населенныя планеты. Но как солнце, луна и звезды произошли в верьхней тверди небесной, о том в их знатнейших духовных книгах не находится никакого известия. В протчем они говорят, что солнце состоит из стекла и огня, и в окружности имеет несколько сот их бер. Они присовокупляют стекло к существенным частям солнца для того, что есть зажигательныя стекла, которыя конечно на возтоке давно известны были. Луну почитают несколько меньше солнца, и по их объявлению состоит она из стекла и воды. Число звезде полагают они до десяти тысячь милионов, и звездочеты могут быть согласны с их мнением. Солнце в Калмыцком строении света имеет свое течение около большаго средняго столпа, сюмер сула называемаго. У сего столпа считается четыре стороны разнаго цвета, а именно: серебреная, голубая, золотая и красная сторона. Естьли солнце обратит свои лучи на серебреную сторону, то начнет разсветать, ежели станет освещать голубую [494] сторону, тогда склоняется день к полудню; естьли же солнце сияет на золотую сторону, то уже самый полдень, и когда оно оборотится к красной стороне, тогда начинается вечерняя заря, и продолжается до тех пор, пока оно скроется за столп, и следовательно ночь настанет.

Около помянутаго столпа ходят четыре большия земли или света, а между сими малыя попарно, и следовательно малых находится восемь. Между большими стоит наша земля по правую сторону (не знаю, в каком разумении сие сказано), и по их называется самбутул, для того, что на ней ростет много особливаго дерева ясамбу барарха, котораго они сами не знают. Напротив нашей земли стоит такой свет (улымшибыту тул), в котором живут великаны. По сторонам один свет называется укир-едекчи тул, по тому что в нем живут только коровы; а другой свет именуют они муу-до-уту-тул, в котором обитают имеющие малинькую душу люди; но они живут по тысячи лет, не зная никакой болезни. Естьли приближится кончина, то за семь дней до оной бывает слышан некий глас, который называет человека по имени, и предвещает смерть: тогда приготовляющейся к смерти созывает своих сродников и приятелей, и с ними прощается. [495]

Все помянутые светы или земли почитают они весьма великими, и никакая тварь, кроме одних только бурханов, не может по их мнению переходить из одного света в другой. Но опричь сих светов считают в неизвестном обширном пространстве еще семь других жилищ, восемь малых морей и много облаков, на которых живут их воздушные духи; и вся такая система окружена превеликим железным кольцом, и тем утверждена. О всех безразсудных выдумках имеют они обстоятельныя сказки.

На нашей земле, по их мечтанию, выходят из четырех превеликих гор четыре главныя реки а именно: Ганга, Шулда, Бакчу и Айпара. Между горами пасется слон по четыре месяца в году, о котором они много чудес разсказывают, и называют его газар-сакиин-ковен, то есть защитник земли. Он длиною и вышиною несколько миль, бел как снег; у него тритцать три красныя головы; у каждой головы шесть хоботов, на всяком хобот шесть колодезей, на которых находится шесть звезд, и на каждой сидит украшенная девица из поколения воздушных духов. На средней голове слона обыкновенно ездит больший дух защитник земли хурму-сту-тенгри называемый, когда он хочет переселиться из одного места в другое. [496]

Калмыцкое учение повествует, что по сотворении нашего света жили люди по осмидесяти тысячь лет. Они были преисполнены святости, питались невидимыми дарами благодати, риди дянар называемыми, и чудную имели силу возноситься на небо. В то время было странствование душ, и все люди были хубюльганс, то есть перерожденные ([Перерождение в человеческих телах по Дамасскому учению не почитается ныне за общее всем смертным, но будто бы как редкое преимущество дано одному только знатнейшему духовенству, так же имеющим дух святости и Нойонам или княжеским особам.]). В оной же век света Калмыцкие бурханы или боги, коих числом тысяча, преселились на небо.

По том настал неблагополучный век. Земля произрастила некоторое так как мед сладкое растение, в их книгах шиме называемое. По том нашелся прожорливый человек, который отведав онаго, объявил и протчим людям. От того вся бывшая по сие время святость и сила в людях возноситься на небо со всем изчезла, долголетная жизнь и великанской рост начал уменьшаться, и они долгое время пребывали в темноте, пока солнце и звезды на небе возсеяли.

Как люди несколько времени питались оным растением, и напоследок онаго не стало, то принуждены были употреблять в пищу земляное масло, которое видом было [497] красновато и очень сладко: но и сие перевелось, и люди по нужде избрали себе в пищу тростник особливаго рода, которой они сала-семис называют. Тогда начали они собирать сие растение в запас; но вместо того, чтоб ему умножаться, напоследок со всем не родился: и тогда было такое время, в которое все добродетели из света удалились, напротив того люди вдались в прелюбодеяние, смертоубийство и в прочие пороки. Они начали отправлять земледелие, и разумнейшаго из всех избрали себе начальником, который должен был между ими делить землю и протчее имение, и напоследок сделался Ханом.

По их мнению и ныне еще продолжается такое время. После перваго или золотаго века уже многие из тысячи бурханов в оном веке живших опять явились на земле для изправления человеческаго рода. В то время, когда люди уже не могли жить долее сорока тысяч лет, явился Эбдекши бурхан ([разоритель]) в Енедняйском (может быть в Монгальском) царстве и проповедовал веру. Когда люди жили по тридцати тысячь лет, то последовал за оным алтач джидакти бурхан, то есть златый и нетленный; а как человеческой век простирался еще до двадцати тысячь лет; то в мир пришел В герел-сахихчи-бурхан, то есть охранитель мира ([О сем или о предъидущем имени можно думать, что под оным разумеется темное и превратное предание о спасителе Mира. У Калмыков есть такой бурхан, (зри таб. 10) который изображен с разрезанными руками и подошвами, и представляет одного из помянутых бурханов.]), а по нем последовал [498] бурхан Мафсушири. Напоследок в то время, когда люди жили еще по сту лет, сошел на землю большой бурхан джаджиммуни, основатель нынешней Ламайской веры, и проповедовал оную шестидесяти народам, кроме Калмыков. К великому несчастью каждый народ неприлежно слушал его учение, и толковал в другую сторону, по чему и произошло столь много вер и языков, сколько находится народов.

Теперь следует Ламайский апокалипс или предсказание о будущем. Век и рост людей и всей твари с нашего времени начнут по малу уменьшаться, так что наконец лошадь будет не больше зайца, а человек не выше аршина, и не проживет долее десяти лет, а уже на пятом месяце от роду будет вступать в бракосочетание. Тогда появятся между ими тяжкия болезни и мор, от чего большая часть из них изтребится. Но пред последним концом мира слышан будет глас от воздушных духов; после чего полетят с верьху на землю всякия смертоносныя вещи. Остальные и в ужас приведенные карлики возьмут с собою на 7 дней пищи, и скроются в темных пещерах. Земля покрыта будет мертвыми трупами, и вся обагрянится кровию. [499] По том пойдет пресильный дождь, и сею водою все мертвые трупы и нечистоту унесет в отдаленное море: а другой благовонный дождь очистит землю, и напоследок низпадет с неба всякое одеяние, пища и проч. Люди начнут опять жить добродетельно; и таким образом пройдет много времени, в которое люди будут опять жить по осмидесяти тысячь лет. По прошествии сего времени начнет уже помянутый человеческий век уменьшаться, и новорожденный святым сиянием блестящий, ростом превеликий и несказанно красивый бурхан майдарин ([Зри обыкновенное изображена сего бурхана, фиг. 1. на 10 табл.]) придет в мир. Люди будут ему чудиться и спрашивать причину его роста и красоты: и как он им объявит, что столь совершенным сделался помощию добродетелей, преодолением всех страстей и воздержанием от смертоубивства; то люди обратятся на истинной путь, и добрыми делами достигнуть до такого же совершенства. В сем заключается Калмыцкое перерождение всех вещей: но о сих переменах и эпохах нашего мира, которых еще отчасти ожидать должно, повествование их столь весьма пространно и непонятно, что я из сообщенных мне известий не мог онаго совершенно понять. Эпохи света, которых продолжение весьма не равно, называют они общим именем галап, от [500] слова гал, то есть огонь; ибо многия эпохи должны по их мнению кончиться огнем. Они считают седмью седьм эпох, которыя окончаются огнем: после каждых седьми огненных эпох будет одна такая, которая кончится потопом а после всех сих настанет такая эпоха, которая окончается бурею. Все сию малыя эпохи разделяют они на четыре главнее периода у кои по их аху галап, ебдереку галап, хоазим-галап, и токтоху-галап называются. В первой эпохе заключается то время, в которое жизнь человеческая после минувшаго уже 80 тысячьлетняго века уменьшится до десяти лет. В сем первом периоде случится 20 малых эпох; во втором периоде человеческой род изтребится, по тому что он и проименован разрушающим (ебдереку-галап), после того настанет такое время, в которое земля будет пуста, и такой век называется пустым (хоазим галап). Напоследок возтавшая буря (кимандраль) принесет назад души из ада; и сей период почитается последним. При всем вышеписанном ни время, ни место точно не определено.

Выше уже сказано, в которое время Бурханы или Калмыцкие боги исключены из смертных. Число их столь велико, и о каждом разсказывают так много, что превеликия книги написать бы можно было. Но повествования их столь затменны, и по большой части Калмыцкие духовные так мало просвещены [501] учением, что без перевода и сношения многих их писем не возможно найти связи. В протчем известно, что сии бурханы произошли отчасти из благочинных людей или обманщиков, которых души по их сказкам перебывали во всех телах до своего новаго рождения, а отчасти произошли из выдуманных людей и безобразных в древния времена почитаемых идолов. Но кроме сих бурханов веруют ли Калмыки в высочайшее вечное существо, или начальныя действия толкуют по Епикурову мнению; того не мог я точно изведать: однако из вышеписаннаго можно понять, что они держатся Епикурова мнения. Нынешния благополучныя времена и злоключения зависят от бурханов, так же от добрых и злых воздушных духов. Кажется, что между бурханами есть степени чиноначалия, а по крайней мере властию и делами весьма разнятся. Мне казалось, что они обиду бурхана ([Зри обыкновенное его изображение фиг. 2 на 10 таб.]); признают главнейшим, хотя Джакжимуни ([На той же таб. фиг. 3.]) мнимаго основателя Ламайскаго суеверия все вообще почитают. Изображение его гораздо чаще попадается между Калмыцкими изтуканами.

Примечания достойно, что почти все бурханы, выключая только далай ламу ([Там же фиг. 10.]) и еще некоторых по виду духовных изтуканов, [502] представляются в женском образе с долгими у их ушей пронятыми мочками в Индейском убранстве, и при том еще либо поджав ноги под себя, или инако сидящие Однако я видел и стоячих изтуканов ([В числе сих находится примечания достойный изтукан, имеющий много рук и лиц, и представлен на 10 таб. фиг. 4. Но имя его мне не известно.]). Таким же образом представляется и Калмыцкой адской бог ерлик-хан ([Так же фиг. 5.]), о котором пространнее объявлено будет. По большой части изтуканы опоясаны тем поясом (оркинджи), которой почитается за знак чести у Ламайскаго духовенства; так же многим придан колокольчик и короткой жезл, которой их духовные во время божьей службы обыкновенно держат в руке, или кладут пред собою. Добродеющим бурханам всегда придается скромный и приятный вид, а злым страшное лицо. Два свирепые изтукана, коих мне случилось видеть, изображены на 10 таб. фиг. 6 и 7. Несколько бурханов видел я в отменном виде, а протчие почти все одинако изображены. В Яицком городке имел я щастие видеть множество таких изтуканов, которые все вылиты из меди, густо позолочены, и такой же чистой работы, каковы суть сообщенныя при сем изображения. Особливо была примечания достойна малая серебреная изкусно сделанная фигура, [503] которая на таблице под нумером седьмым поставлена, и по настоящей ея величине изображена. Пустая нога у всех бурханов обыкновенно закрывается с низу медною досчечкою, или задвижкою; и у каждаго бурхана в оной ноге находится сделанный из пеплу, и завернутый в бумажку или бересту с написанными Тангутскими словами малинькой цилиндрик, или по крайней мере свернутое Тангутское письмецо. Сделанные из пеплу цилиндрики безспорно почитаются у них за мощи святых тел, в коих бурханы прежде сего были видимы. Ниже сказано будет, что ныне пепел таких людей, о коих думают, что они опять родятся, обыкновенно отсылают в Тибет к главному начальнику веры, дабы оной пепел мог когда ни будь служит вместо мощей. Естьли у котораго изтуканчика в низу задвижка вынута, то Калмыки почитают такого за поруганнаго, и уже не покупают; но как Киргизцы при раззорении Сюнгорскаго владения, весьма много похитили бурханов и продавали на Российских пограничных торжищах, то Калмыки у Российских купцов охотно, и при том по высокой цене скупают, естьли только внутри бурханов все цело и не тронуто.

Кроме литых изтуканов есть еще на китайской бумаг и на других материях нарисованных лица, и я удивлялся, что некоторые очень чисто написаны. Сверьх того есть [504] и глиняные бурханы, которые либо выкрашены красною краскою или позолочены паталью. Таких бурханов обыкновенно хранят они в простых медных коробочках, или ставят в сделанных нарочно для того пирамидах ([Такая пирамида, в которой находится за стеклом глиняной болванчик, изображена на 10 таб. фиг. 8.]).

О жилищах разных бурханов не могу я ничего больше сказать как только, что они по мнению Калмыков обитают на светилах, звездах и в других частях небесной громады. Джакджимуни еще и ныне живет на земле. Ерлик хан имеет свое жилище во аде, которым он самовластно управляет. Многие другие бурханы живут на небе, куда проведена золотая дорога чрез высокую гору. Над сею горою колеблется яшмовой облак, на котором обитает воздушный бурхан адабаши называемый. При подошве горы водится множество лисиц которыя на беззаконных грешников нападают, и не пускают в оныя райския жилища. Под золотою дорогою есть еще серебреная проложенная на возтоке солнца к тому отменному обиталищу, где Абида бурхан насаждается блаженством. По том следует медная дорога к жилищам ниже упомянутых 33 добродетельных воздушных божков, содержащих рай для душ младенческих и полуправедных. В низу горы находится [505] железная дорога, по которой ходят во ад.

Сперва приведу я здесь две повести, которыя могут подать изъяснение о истории Калмыцких божков, а именно: о Бурхане Джаджимуни разсказывают, что когда еще его душа пребывала в зайце, и встретился с ним помирающий с голоду человек, то он сам ему отдался добровольно на съедение. Дух защитник земли толь чудился сему преизрядному делу, что для вечной памяти изобразил он зайца на луне; и Калмыки думают, что еще и ныне его видят.

Другая повесть достойна примечания по тому, что в письмах Езуитских миссионеров находится со всем ей подобная сказка из Индейской веры. Но наперед должен я объявить, что Калмыки себе воображают ([Я говорю о простом народе и о нижнем духовенстве. Но между Калмыками есть и такие, которые сим басням не верят.]), будто бы безпрестанно на воздухе летают злые духи и посланники их адскаго бога. При том же они говорят, что известный чудный змей, котораго они луу-хан называют, во всю зиму пребывает в воде, а весною вздымается сие чудо на воздух, и тогда адский посланник на нем ездит. Естьли молния блеснет, то Калмыки думают, что оный змей разевает пасть, а ежели гром гремит, то злый дух хлещет его плешью так больно, что он ревет. По [506] их сказкам некогда случилось, что три бурхана Мафзушири, Джакджимуни и Маидарин сидели вместе, и по Калмыцкому обыкновению зажмурив глаза молились с великим усердием; то злый дух к ним подкравшись изпустил из себя дермо в ту святую чашу, которую Калмыцкие духовные во время идолопоклонной службы ставят пред собою, и о которой еще ниже упомянуто будет. Как скоро вышеписанные божки увидели, то между собою разсуждали, что естьли сию ядовитую материю выплеснуть на воздух, то все вещество от того изчезнет, а ежели выкинуть из чаши на землю, то все животныя изтребятся; и так напоследок согласились сами оное выпить. По порядку случилось божку Джакджимуни быть последним; и сказывают, что у него от сожрания оставшейся на дне вонючей гущи сделалось синее лицо; по чему и ныне еще пишут его на картинах с синим лицом, а в литых изтуканах представляют с синею лаком покрытою шапкою.

Я уже часто упоминал о воздушных духах и которые по Ламайскому баснословному учению совершают великая дела, и общим именем Тенгри называются. Калмыки уподобляют их Ангелам. Некоторые из них добротворящие, а другие злые духи: но как те, так и другие не могут равняться с бурханами, и при том они не безсмертны. В протчем [507] разделяют их на разные роды, кои все мне не известны, и определяют им жилища в других светах, да и в обширном пространстве. Также знают, сколь они велики, и как долго живут. Близь нашей земли обитают четыре такие воздушные духа, михараза называемые, и они вышиною только в 125 сажен. Поверьх сих живут вышепомянутые 33 воздушные духа, кои вышиною во 150 сажен; но в числе их находящейся дух Теюс-Бияс-Хулинту еще выше протчих. Иной род духов Хубилгаксам Едлекши называемый ростом до четырех верст, и сии духи живут по десяти милионов 206000 лет. Еще есть такие, коих название для труднаго выговора внести не могу, и рост их в вышину простирается до девяти милионов и 28000 верст. У сих духов день столь велик, что в нем заключается 50 наших лет, и по таким долговременным дням их год считая, должны они пять сот лет прожить. Коль чудны их свойства, толь примечания достойно и сие, как сии духи плодятся. Иные рождают только от того, что друг друга обнимают и целуют; другие же посредством взаимнаго улыбания, а некоторые производят молодых духов на свет одними только взаимными веселыми взорами. Сколько я из речей Калмыцких духовных мог заключить, то они думают, что все грозныя бури и злоключения, к коим и [508] вышепомянутыя неблагополучный епохи принадлежат, произходят от злых воздушных духов. Которые однако подвержены силе некоторых Тангутских молитв и заклятиям, и принуждены уступать. На против того Бурханы и добрые духи, у коих белое лице сияет, защищают людей.

За важное и главное дело Ламайсксй веры до нравоучения касающееся почитается учет о состоянии души по разлучении ея от тела, также о аде и воздаяниях. Я собрал о том многия известия, из коих сообщу только самое достоверное.

Ад находится в средине между небом и землею, и так в неопределенном месте; однако яснее описывает следующее: В большом белою каменною стеною окруженном городе, в котором беспрестанно бьют в литавры, Ерлик Хан ([Зри вышепомянутую пятую фигуру на десятой таблице.]) сильный бурхан, самовластный повелитель ада и судья отлученных дуть от тела имеет свое жилище. По сию сторону онаго города находится пространное море из мочи и кала состоящее, и почитается первым мучительным местом осужденных. Чрез сие море лежит вышепомянутая железная тропинка, столь чудное свойство имеющая, что, естьли беззаконныя души, которые презрели три [509] главныя вещи их веры, или гурбан-ердени ([Гурбан-ердени часто попадается в духовных Ламайских книгах и значит святую троицу; но они разумеют три главные вещи их веры, то есть ламу, бурханов и твердую веру.]) и не почитали духовенства, идут по оной, то она под их ногами сделается так тонка, как волос, напоследок разорвется и беззаконники без всякаго дальнаго суда ввергаются в сие для мучения определенное море. Далее видно кровавое море, в котором плавают головы таких людей, кои в своей жизни заводили ссору и кровопролитие между приятелями и сродниками. По том еще далее видна белая твердая земля, на которой осужденные ищут себе хлеба и воды, и не могут найти, напоследок разбитыя от рытья руки отваливаются у них по плеча и опять выростают для новаго мучения. Сии осужденные суть такие люди, которые в жизни своей не давали духовным ни пищи, ни питья, ниже одежды. Все протчия адския отделенныя места, коих считается осмнадцать, находятся в округ жилища ерлика-хана. В каждом таком месте претерпевают осужденные определенное за их грехи наказание: в каждом есть особливые адские стражи езед называемые, и дияволы для мучения осужденных. Сии злые духи имеют разной страшной вид, и представляются черные с козьими, львиными и протчими [510] звериными головами. В одном месте ада многие ползают без ног за то, что они презирали учение духовных. В другом адском месте сидят богатые, которые живучи в роскоши не подавали бедным милостины, и за то превращены в чудовища, у коих голова и тело величиною с гору, а шея так тонка, как волос. В несносном месте ада, где непрестанный вопль произходит, мучатся такие, кои умертвили своих родителей или других людей, либо скотину или какую гадину: ибо по строгой Ламайской вере почитается за грех с умыслу умертвить и самое малое насекомое, которое мучит людей. Они думают, что все переселяющияся в другия тела души убиенных животных после стараются отомстить. В другом месте находится толпа пересмешников веры, коим дьяволенки безпрестанно сыплют в уши горящую сажу, дабы они не могли слышать и друг друга разуметь. Тех безбожников, которые разхитили святой храм бурханов, сожгли священныя книги и жили гордо, бросают в особливом адском месте в кипящей змеями наполненный котел. В других же местах безпрестанно жарят осужденных на решетке или на вертеле. Еще есть такое место, в котором из нечистаго облака висит сто восемь крюков. На сию крюки вешают грешников, и естьли ветром их сорвет, то падают они на другие в [511] низу находящиеся зубцы, и таким образом все изорваны бывают; по том слышан будет глас, который их опять оживит: но не смотря на то их наказание, продолжается несколько сот милионов лет, и при том таким образом, что иногда бывают разорваны на части, а иногда раздроблены все члены, или разтолчены в ступе. Еще есть железные, темные; однако прежаркие ады. Так же есть студеный ад, в котором грешные люди до возхождения солнца замерзают, и адские духи мучат их до тех пор, пока они опять оживут для новаго наказания. По том находится такое место, в котором наказывают тех, кои щеголяли платьем и жили роскошно. Множество диаволенков разкаливают там железные прутья в горну и оными водят по спине виноватых. Напоследок есть еще такое место, в котором преступников разтирают между железными плитами так, как между жерновами; однако они опять оживают. Так же находится такая страна, в которой согрешившую скотину наказывают тем, что она ест и пьет безпрестанно; однако сыта не бывает. Дивиться не можно, что и скотине есть место в Ламайском аде; ибо она по их вере имеет право входить и в рай бурханов и воздушных духов. Но только для блудодеев нет в сем аде места для наказания, что со строгостию Ламайскаго духовенства весьма не сходствует. [512]

Похождения разлучившейся с телом души, разположены следующим образом: великие и святые жрецы, которые ревностно свою должность наблюдали, и все страсти преодолели, возходят силою своих молитв, из коих главнейшая в шести словах (ом ма ви пад ме хум) заключается, без препятствия на небо к бурханам, где они с другими благочинными душами наслаждаются блаженством, и упражняются в благоугодных делах до тех пор, пока опять придет время им родиться.

Простыя души берет диавольский посланец, о котором выше упомянуто, и отводит их к Ерлик хану. Там должны они оправдаться добрыми делами. Естьли они толь благочестивы, что нет в том никакого сомнения, то с честию отправляют их в страну к бурханам: ибо тогда Ерлик-хан повелевает летучему облаку принять сии души на золотой престол. Естьли же найдутся такие, которые в жизни своей сделали много добра и много худа, то случившийся при том доброжелательный бурхан заступает место стряпчаго для решения спора между грешником и диявольским полномочным. Тогда Ерлик-хан приказывает принести большую книгу беалтан-тоали называемую, в которой записаны добрыя и худыя дела всех смертных. Естьли же и тогда найдется сомнение, то Ерлик-хан берет весы и сравнивает добрыя дела с грехами души, а после того [513] уже и делает приговор. Тогда смотря по обстоятельствам отпускаются души или к бурханам и добрым воздушным духам, или предаются адским стражам для определеннаго наказания: или дают им паспорты для преселения на небо. Ибо Ерлик-хан имет власть оживлять бездушныя тела низпосланием разлученных душ от тела, и возкрешает некоторых добрыя свойства имеющих грешников для того, чтобы чрез то преподать живущим людям душеспасительное наставление; и такие от смерти возставшие сообщают достоверныя известия о аде и о предбудущей вечной жизни.

Однако адское мучение, по Ламайскому мнению, не почитается вечным, и для каждаго наказания определено время, которое почти столь же продолжительно как и безконечное. В протчем часто случается, что всеведущий Бурхан Хомшин-Боди-Сада, который почти также изображается, как Джакджимуни, оказывает милосердие некоторым осужденным, или какой из света преселившийся святой Лама не нарочно зайдет во ад, и силою Тангутских молитв освободя несколько душ от мучения, отпускаешь в блаженныя места. Но можно думать, что сие освобождение бывает только таким, которые не сделали преступления пред духовным саном или Бурханами. Ибо сим преступникам никогда не отпускается наказание. [514]

У них есть такия чудныя книги, силою которых и беззаконники освобождаются от достойнаго изтязания, естьли они только в жизни своей прилежно читали, или списывали, или с собою носили. Одна из таких книг называется непонятное откровение (Дорже-Джодло) или Джобдово таинство. Хотя содержание сей книги мне не известно, однако разсказывали мне ея чудеса, что она прогоняет болезни, продолжает жизнь, сокращает духов, и освобождает от тягчайшаго адскаго мучения.

Из всех вышепомянутых выписей и собранных известий, которыя кажутся пространными, но заключают в себе все естественное пространнаго Ламайскаго баснословнаго учения, довольно явствует, что оное учение, так как и многия другия суеверныя предания суть ничто иное, как выдуманныя жрецами басни и ослепление, дабы чрез то незнающей народ сделать себе покорным. Конечно надлежит приписать то суеверию, которому все непросвещенные люди вообще подвержены, что духовенству Ламайской веры удалось знатных господ и князей сделать себе покорными, и произтекающие от того духовному чину прибытки знатно умножили число жрецов у всех их одноверцов.

Ламайских богоотступных духовных, которые общим именем шубрак называются, не можно лучше сравнишь, как только с [515] Римскими католическими духовными. Главу их, так называемаго Далай-ламу, должно почесть за Папу, но с тою только разностию, что душа Далай-ламы переходить из одного человеческаго тела в другое, и что его действительно за бога почитают. Столицу сей презнатной особы, которой безразсудные Калмыки покланяются так как живущему на земли бурхану, по большой части называют бараун-тала; и другие же понтал или баталай ласау. По объявлении бывших там из Калмыцкой орды отправленных для духовнаго дела посланников, и по усердию своему туда ездивших на поклонение, стоит Далай ламы монастырь, в которой не пускают женскаго пола, на высокой горе; и сказывают, что сия гора прорыта таким образом, что посреди онаго река течет. В сем монастыре находится до семи сот небольших идольских мечетей. Об одежде Далай ламы можно из сообщеннаго рисунка ([Зри на 10 таблице десятую фигуру.]), сделаннаго со слитаго изтукана, иметь лучшее понятие, нежели из пространнаго описания. Имеющая острую верхушку камилавка пришита к воротнику, и так можно оную назад скидывать. Сия святая особа завсегда носит одежду желтую; ибо желтой и красной цвет за святой у них почитается.

У Торгоутских Калмыков находится Лама или наместник Далай-ламы, и на место [516] онаго всегда поставляется из знатных духовных. Как пришли Сюнгорские улусы, то и у нах находился начальствующий Лама; но не мог я доподлинно наведаться, естьли ныне такия две главныя духовныя особы у соединенной и под Российским покровительством состоящей орде. Одеяние сих Лам разнится от одежды Далай-ламы только тем, что верхнее платье у них с рукавами, которое надевают они в студеную погоду. Простый народ почитает их за бурханов, и как знатные, так и подлые с простертыми руками им покланяются так как бурханам. Благословение Ламы в том состоит, что он налагает только руку. Я сам видел много литых изтуканов Далай-ламы, которые изображены с таким же протяжением руки, как цорджи или епископы обыкновенно благословляют. Лама имеет свой собственной из несколько тысячь кибиток и при том по большой части из духовных состоящей улус, и сверьх того еще получает от нижняго духовенства ежегодную дань лошадьми или верблюдами.

Первый чин духовенства по Ламе считается Цорджи, и значит почти тоже, что у нас епископ. Такие Цорджи обыкновенно носят одеяние желтаго или краснаго цвета, и нижнее платье у них с рукавами. Однако они также как ламы завсегда носят духовной красной орден оркимджи называемой, и ходят без [517] штанов для того, чтобы при изпражнении не прикасаться к телу, и тем бы себя не опоганить.

Нижайшие духовные, или нижней чин духовенства составляющие, называются геллунг, и живут разсеявшись по всей орде, так что иногда у одного Геллунга считается прихожан 150 и до 200 кибиток, и каждый Геллунг отправляет в своем Аймаке божию службу. Сии Геллунги живут только тем, что прихожане дают им небольшие подарки, а особливо по праздникам. В протчем сии духовные и самые нижние причетники уволены от всех светских податей. Геллунг поздравляет своего князя только тем, что погладит по своему усу, и сей знак почитается за отменное поздравление.

Каждый Геллунг имеет у себя много учеников, манджи называемых, коих обучает он Тангутскому языку и Ламайской богословии. Должность учеников в том состоит, чтобы они во время идолослужения пели, и знали употреблять потребныя при том орудия. Каждый Геллунг обыкновенно имеет при себе помощника или диакона, по их гядзюль называемаго. Хотя Геллунг может из своих учеников ставить в диаконы или Гадзюли; но из сих уже посвящаются в Геллунги токмо в стану самого Ламы, и при том бывает особливая церемония. [518]

Еще должно упомянуть о нижних причетниках, гепкю называемых, и можно их сравнить с нашими понамарями. Помянутые Гепкю находятся только при знатном духовенстве, где для множества собранных Бурханов обыкновенно разставлена бывает особливая великолепно украшенная кибитка, Бурхан-Ирг называемая, над которою такие причетники имеют смотрение. Все сии нижние духовные, начиная с Геллунга, платьем ни мало не разнятся от простых Калмыков, только что всю голову бреют до гола, и не отращивают обыкновеннаго хохолка, которой с церемониею снимают у своих учеников во время их принятия в училище; также они не носят кисти на шапке. В протчем как знатные, так и все нижние духовные должны наблюдать чистоту и воздержание; однако Манджи или ученик может с позволения Геллунга оставить чин духовной и жениться.

Как идолослужение у Калмыков везде отправляется на Тангутском языке, котораго ни один неученой Калмык не разумеет, то жрецы по крайней мере должны оной читать уметь, и во время случайнаго служения наперед приготовлять потребныя молитвы и песни. Сверьх того у всех духовных находится множество Монгальских писем, в которых описаны церемонии идолослужения и другия обыкновения, как на пример при погребении, посещении [519] болящаго и проч. Ибо они имеют особливые обряды и Тангутския заклинания, тарни называемыя, которыя, по их мечтании, имеют силу изцелять от всякой болезни. Они почти никаких лекарств не знают, а читают только молитвы, и привешивают ладонки или иныя какия фигурныя вещи. У всякаго Калмыка висит на груди коженая ладонка, которую получает он от своего жреца. Я видал большие лоскуты сотканные из хлопчатой бумаги, на которых напечатаны ничего незначущия фигуры, и разкрашены разными красками. При каждом лоскуте находится Тангутской стишок и описание на Монгальском языке, и оное от всего полезно. Такие лоскуты у Калмыков называются бу и почитаются за драгоценное сокровище. Жрецы имеют вырезанныя деревянныя формы, коими они помянутыя фигуры или бу печатают.

Ни один жрец Ламайской веры не может быть без звездочетных книг, из коих должен он предсказывать щастливые дни и часы для всякаго дела; по чему каждый Калмык до начатия какого дела советуется со своим жрецом. Сказывают, что они имеют такую книгу, из которой предвещают смотря по полету некоторых птиц. Заподлинно я знаю, что живущая в степях белая сова по Татарски тумана, а по Калмыцки цахан-шубго называемая, которую птицу убить за грех себе [520] вменяют, почитается за щастливой и нещастливой знак, смотря по тому, в которую сторону она полетит. Естьли сия птица пустится в левую, то есть нещастливую сторону; то Калмыки всячески стараются ее обратить в правую сторону, думая тем поправить свою судьбину.

У Калмыцких жрецов есть еще по их мнению преважная и пространная книга, бодимер называемая, в которой пространно описано житие их идолов. Но мне так же выхваляли книгу, ертюнцюн-тоали именуемую, то есть сокращение всего Ламайскаго баснословнаго учения.

Простые жрецы обыкновенно имеют у себя идолов, и живут в белых войлошных кибитках для того у что по их закону не должно ни в каких других кибитках держать бурханов. Как у простых Калмыков напротив дверей находится постеля, то вместо оной у жрецов поставлены на том месте ящики, в коих хранятся духовныя книги и идолы. Наилучшие бурханы поставлены поверх оных в особливых футлярах; а пред ящиками стоит столик или жертвенник, на котором находится до девяти медных или серебреных чашечек, такилин-цогаця называемых, да еще лампада или фонарь. На том месте, где разкладывают огонь, вкопана в землю чаша с долгою железною ручкою. В сию чашу, цогаця называемую, вливает Геллунг [521] несколько от всякаго напитка, которой хочет он употреблять, и то делает вместо жертвоприношения; а никогда в оную не плещет из чужих чаш, не сказав наперед сих слове: ом а хум, что по их толкованию значит: да будет все сие чисто, подаждь боже изобилие, и благослови сие питие. Но у них много таких кратких молитв. В такой кибитке с бурханами обыкновенно спит Геллунг и его помощник Гядзюль и несколько учеников на посланных на земле войлоках без дальных околичностей; однако Геллунг всегда занимает место по правую сторону от дверей.

Калмыки обыкновенно празднуют три дни в каждом месяце: ибо они наблюдают течение луны, и с новомесячия начинается у них месяц, то первый праздник так называемый бывает в осьмой день после новомесячия; вторым праздничный день (лю) пятаго надесять, а третий (хоим) тридесятаго числа. В сии дни ни один ревностный Калмык ничего не употребляет кроме молока и все препровождают день у кибитки своего жреца, куда для слушания божией службы созывают их тем, что по утру бьют в бубны, или трубят в деревянные и медные рожки, по их бюря называемые. Одни только знатные и грамотные смеют входить в кибитку, а простой народ обоего пола сидит во круг оной, и перебираешь четки (аркин) при каждой пронизке [522] говорит вышепомянутыя шесть слов, и еще про себя читает короткую молитву наизусть выученную и ему невразумительную. Тем больше шумят сами духовныя особы во время идолослужения. Сверьх того пред кибиткою вывешивают они на шестах длинныя лопасти из хлопчатой бумаги сотканныя, на которых написаны Тангутския молитвы: ибо они думают, что веяние сих написанных молитв приносит такую же пользу, как и чтение оных. Пред бурханами горит свеча; а вышепомянутыя на жертвеннике поставленныя чашечки наполнены то водою, то сушеным мясом, сыром и другими снедными вещами, большия же чаши наполнены всякими на жертву приносимыми съестными припасами. Каша, молоко и протчее поставлено на земли пред бурхановым жертвенником. У Калмыков почитается за прегрешение перешагнуть чрез такую чашу; и когда мне случалось то делать неумышленно, то они смотрели на меня свирепым видом. Богатые жрецы ставят на жертвенник пред бурханами сделанныя из ладону свечки, по их кюкши называемыя. Напротив того скудные жрецы только при начатии продолжающегося почти во весь день идолослужения сыплют несколько ладану на жаровню поставленную на таган. В сии дни украшенные бурханы бывают разставлены на ящиках позади жертвенника и одеты лоскутами зеленой, красной или желтой [523] камки, во что их обыкновенно завертывают и кладут в ящики. Сверьх сего бывают развешены в кибитке все находящаяся у жреца святыя на бумаге изображения, так как освященныя знамена.

Отправляющий идолослужение жрец сидит на обыкновенном своем месте с непокрытою головою и обнаженною грудью, имея висящей чрез плечо красной кушак, по их оркимжи называемой, а на шее четки употребляемыя простым народом во время моления. Сии четки, еркин называемыя, у них без креста, а в протчем совершенно схожи с употребительными у Христиан четками. Пред жрецом стоит скамейка, на которой поставлена чашечка с водою, также находится на ней хорошей колокольчик (хонхо) и малинькой скипетр (очир), с которым изображены бурханы, и еще положены две медныя тарелочки (денгжа). Подле его сидят и стоят по порядку его помощники и ученики с бритыми головами и красным чрез плечо повешанным кушаком. Они отчасти поют из всего горла по предложенным им листочкам, а отчасти они обучены употреблять инструменты, умножающее шум пения. Сии инструменты наипаче состоят из больших литавр, кенгергя называемых, которыя или повышены в кибитке, или положены на скамейке, а бьют в них кривыми палками. Также употребляются при том [524] яничарския чашки (ценг), в которыя жрец, не имея при себе помощника, сам бьет, и еще играют в отменныя громкия сиповки (бишкур), сделанныя из человеческой берцовой кости с медною оправою и муштучком. Легко можно себе представить, какой ужасной шум производят такие инструменты в стану самого Далай-ламы, когда стоящие около его жрецы кричат из всего горла, держа тогда колокольчики и скипетры в левой, а инструменты в правой руке между двумя средними и большим пальцом. Я видел еще употребительные в таких случаях колокола, у которых коженой песком насыпанной мешок служит вместо языка, и производит громкой зык. Сказывают, что во время идолослужения Далай-лама сидит со своими епископами неподвижно, которые правою рукою благословляют так, как изображен изтукан ([Смотри на 10 таблице девятую фигуру.]).

Сие шумное пение иногда прерывается такими молитвами, которыя жрец читает протянув руки, зажмуря глаза, и при том часто кланяясь. У них много перемен в идолослужении, которыя уповательно предписаны для известных им причин. Но для подробнаго спознания толь пространной веры требуется много лет и знание как Тангутскаго, так и Монгальскаго языка. [525]

Кроме сих молебных людей, в которые имел я случай видеть отправление идолослужения, празднуют Калмыки еще три большие праздника, в которые произходят всякая веселости отчасти мною описанныя в надлежащем месте. Первый и главный праздник, в которой начинается у них новый год, называется цахан сара (белый день) или хабюрюн-турн сара (первый весенний день) и бывает в Апреле во время новомесячия. В Июне по возхождении новаго месяца бывает небольшой праздник, которой они сага-сара или сюни-турун-сара (начало лета) называют. Во время сего праздника Калмыки носят две недели к своему жрецу столько муки, сколько кто может, и дают делать из густаго теста круглые острую верхушку имеющие папушники; и я видел у Геллунгов сделанныя для того медныя на деревянную ручку насаженныя формы (простыми ничего незначущими фигурами. Такая форма называется цецянгкяль; а узорчатые папушники, которые стоят неколько времени пред бурханами, и по том всякой бросает в воду, называют они цаця; но сие название значит и другое, а именно: естьли человек когда ни будь занеможет, то по преданию духовных книг и по научению жреца дают изображать на густом месте корову, собаку, человека или другую фигуру, какая смотря по его болезни предписана; по том ставит на [526] некоторое время пред бурханов, и напоследок бросают в огонь или в воду для умилостивления злаго духа болезнь ему причинившаго; и все такия фигуры так же цаця называются.

Третий большой празднике бывает в Ноябре во время новомесячия, и называется увилин-турун-сара или суланк-сара, то есть начало зимы; ибо в сей праздник жгут пред бурханами святыя свечи, сула называемыя и странствующими из Тибета привозимыя. Я не мог наведаться о бываемых по сим праздникам особливых церемониях: но только упомяну еще о некоторых примечания достойных обстоятельствах обыкновеннаго идолослужения.

Ни что так не удивительно в Калмыцкой божией службе, как употребление малаго на подобие кофейника сделаннаго сосуда, по их бумба называемаго, которой в тот день, когда бывает идолослужение, обвивают белою перевязкою, украшают павлинными перьями, и ставят подле фанаря на бурхановом столе. Сей сосуд бывает наполнен подслащенною сахаром водою, которой Калмыки чудную силу приписывают. Мне сказывали, что по праздникам и молебным дням каждой правоверный и в то время неоскверненный Калмык дает себе лить на ладонь несколько капель сей воды, и будто бы предохранительное лекарство от всякаго зла лижет с великим усердием. Больному обыкновенно дает жрец ежедневно по [527] нескольку капель оной воды. Геллунг, то есть жрец, увидя, что я положил несколько денег на стол пред Бурханами, сделался толь простосердечен, что и мне дал отведать оной воды, уверяя при том чрез толмача, что оно моему здоровью полезно будет. Однако он не хотел в данную для того чашку влить святой воды, пока не выполоскали пред его глазами. Вообще все то, что стоит на Бурхановом стол, почитается свято, и в молебные дни не дозволяется прикасаться. Как я хотел взять рукою одного Бурхана, чтобы лучше осмотреть, то Геллунг сперва наложил мне на руки шелковой лоскут, в котором изтукан был завернут; а сам он наперед умывал руки, гладил по бороде и пил святую воду, а по том уже прикасался к Бурханам.

Еще удивительнее мне казались святыя их пилюли, шалир называемыя и привозимыя из Тибета. Только богатые и знатные Калмыки получают их от своих жрецов, и завсегда носят с собою для употребления в смертельных болезнях. Сказывают, что имеют силу разлучать душу с телом и делать святою. Сии пилюли видом черны, а величиною с горошину. Я думал, что они составлены из яду, но меня уверяли, что они только слабят.

У некоторых старых жрецов видел я Молитвенное колесо, куруду называемое, и [528] состоящее из пестраго цилиндра с железною осью, в котором находятся писанныя молитвы. Оно прикрепляется к небольшому деревянному станку, и вертится посредством намотаннаго шнура; ибо у них, как то уже выше сказано, всякое движение молитв имеет такое же действие, как бы и чтение оных.

Такие малые вертящияся около палочки, которую держат в руке, сделанныя с отвесом коробочки с молитвами дают жрецы тем безразсудным людям, кои для спасения предпринимают странствование или уединенное житие. Сии суеверные пустынники или странственники называются сюсукта, и должны питаться только молоком и кашею или кореньями. По окончании странствования препровождают они жизнь в святости, виставливают у своей кибитки голубой флаг изписанной Тангутскими молитвами; и когда молятся, то вертят оныя коробочки, но при каждом обороте должны они проговорить вышепомянутыя шесть слов (ом ма ви пад ме ху) молитву составляющих.

У Торгоутских калмыков также водится, что мужья вдавшись в чрезмерное благочестие, или гнушаясь светским житием, оставляют жену, детей и имение, и вступают в духовной чин. Но прежде их не постригают, пока не выживут определеннаго времени под искусом: по том срезывают у них хохолок [529] на голове и ставят в Гядсюлы или драконы. Все Дзюнгоры, у коих я спрашивал, меня уверяли, что сие делать у них не дозволяется. Напротив того Торгоуты клятвою утверждали, что то почитается Богоугодным делом.

У Калмыков есть чародей или шаманы, только они не причисляются к духовным особам, но паче состоят в презрении, и за такое их непозволенное чародейство обыкновенно бывают подвержены наказанию. Чародей называется бе, а чародейница удугун. Сказывают, что они по всякой месяц чародействуют только однажды, и при том в ту самую ночь, в которую покажется новый месяц. Они не употребляют больше ничего, как только чашку с водою, окунывают некоторую траву, и сперва опрыскивают кибитку. По том взяв в каждую руку коренья зажигают, и протянув руки коверкаются разным образом; при чем безпрерывно поют сию слова джи ейе ио ио до тех пор, пока взбесятся: и тогда ответствуют на вопросы о пропавших вещах или о предбудущих случаях.

Теперь объявлю я сопряженныя с их верою светския обыкновения. Естьли женщина хочет родить, то призывают жреца, которой должен у кибитки прочитать надлежащия Тангутския молитвы. Между тем ея муж разставливает сеть около кибитки, и принужден, пока родится младенец, ходить во круг [530] оной, безпрестанно хлопать кнутом по воздуху и говорить сии слова: гарт четкир, то есть прочь чорт; а сие делает для того, чтобы не допустишь диавола. У знатных особ ставят около кибитки столь много жрецов молитвы читающих, что сии караульные в состоянии прогнать злаго духа. При родах не токмо бывают бабки, но и мущины, которые младенца принимают и обмывают. Роженица иногда на другой день после родов выходит из кибитки и всякую изправляет работу; но с начала должна ходить с покрытою головою, и до сорока дней не дозволяется ей быть при отправлении божией службы.

Простые Калмыки дают новорожденному младенцу имя, какое они сперва услышат достопамятное слово, и наименование того человека или зверя, которой сперва встретится с отцом родившагося младенца, у знатных выбирает жрец имя из своих книг, и естьли оно отцу не понравится, то дает другое наименование. Когда уже младенцу исполнилось четыре года от роду, то приводят его к Геллунгу, который прочитав над ним несколько молитв срезывает не много волос у него на голове: и матери обыкновенно хранят, а иногда и носят такие волосы в висящей на груди ладонке; но я не знаю, что значит сие введенное у них обыкновение. [531]

О бракосочетаниях Калмыков могу я сообщить только слышанное от других известие, по тому что я не имел случая сам видеть. Мне разсказывали следующия обстоятельства: многие Калмыки сговаривают своих детей не токмо в младенчестве, но и во чреве, и при том с таким договором, естьли у одного родится сын, а у другаго дочь, то неотменно должны они сочетаться браком, и сие обручение содержат ненарушимо. Молодых людей обыкновенно сводят тогда, когда уже им от роду 14 лет или более. Еще за два года до свадьбы дается жениху вольность ходить к невесте, и с нею играть: но естьли она обрюхатеет еще до свадьбы, то принужден он задабривать ея родителей подарками. Не смотря на то, давно ли произходило обручение, или не давно, однако должно еще до свадьбы договориться с невестиным отцом и матерею о даваемом числе лошадей и другаго скота; напротив того ея родители приготовляют в приданое за нею платье, потребные в дому вещи и постелю, состоящую из узорчатых и по краям обшитых шелковою или бумажною материею войлоков и таких же одеялов; сверьх того дают еще новую из белаго войлока сделанную кибитку. Пред свадьбою наведываются у Геллунга о благополучном к тому дне. Когда должно быть свадьбе, то невеста со своими родителями и [532] сродниками пойдет к жениху. Поставя новую кибитку, Геллунг читает при всех поезжатых некоторыя Тангутския молитвы над женихом и невестою после чего по его приказанию разплетают у невесты все косы, и заплетают волосы только в две косы так, как носят бабы. По том Геллунг сняв шапки с жениха и невесты отходит с Гедсюлом в поле, и там окуривает оныя ладоном, читая при том молитвы; а возвратясь оттуда отдает шапки дружке и свахе, которые и надевают оныя на голову жениху и невесте. По том подчивают гостей, и невестин отец обыкновенно дает скота на пиршество. Как гости разойдутся, то невеста остается в кибитке у жениха, и ей несколько времени не дозволяется выходить из кибитки, ниже к ней приходить, кроме матери и сродниц. Сказывают, что на свадьбах у князей произходят великия увеселения, а именно: бывает знатное пиршество, при котором случае находится предводитель у тех, которые носят кушание в больших деревянных сосудах. Предводитель едет напереди на бурой лошади в великолепном платье; чрез плечо повешен длинной кушак из тонкаго полотна, а у шапки висит черной лисей или куней мех. В день бракосочетания во всех улусах читают духовныя особы молитвы, а светския на свадьбе веселятся, бегают на [533] лошадях в запуски, борются, стреляют из луков, и проч.

Калмыкам по их вере не позволяется иметь много жен. Но сей закон не толь строго наблюдают, чтобы знатный или начальник иногда не имел у себя двух или трех жен. Однако сии примеры редко случаются. Хотя и не позволено им разводиться с женою, однако то часто бывает, а особливо у знатных. Естьли Калмык имеет причину быть не доволен женою, или она сама хочет развестися, то ему вольно раздать ее донага и прогнать плетью. Естьли же он хочет разстаться с нею честным образом, то позовет ея сродников к себе на пир, даст жене оседланную лошадь и столько скота, сколько хочет или может дать, и с сим добром от себя отпускает.

В тот час, когда болящий находится при последнем издыхании, должно дать знать о том Геллунгу. Как у них считается в сутках 12 часов, то Геллунг добирается, в котором часу больной умер, и по тому назначает из книг, как с покойником поступать, и в которую сторону нести от стана. Тогда убивают скотину, едят и пьют а по том сродники выносят умершаго в назначенное место. Погребение произходит у них шестеричным образом. Первое или самое простое погребение в том состоит, что [534] тело выносят в степь, кладут головою к востоку без всякаго одеяния, и при том таким образом, будто бы он спит, подложа руку под голову. По обеим сторонам головы и у ног втыкают в землю четыре кола, к которым привязывают четвероугольные Тангутскими молитвами изписанные синие китайчатые лоскуты вьющим флагам подобные. Второй образ погребения в том состоит, что тело относят в находящейся по близости лес или кустарник. Tретие погребение: бросают в воду. Четвертое: зарывают в землю. Пятое: накладывают кучу камней. Шестое: сожигают. Во всех пяти первых случаях погребения у простых или и у нижних духовных бываемаго втыкают шесты с вышепомянутыми лоскутами так близко к покойнику, как только можно. Но кроме сих употребительных при усопшем молитв сродники заставляют духовных отправлять службу и молиться за усопшаго; а сие бывает на другой день после смерти больному приключившейся. Сие служение обыкновенно продолжается 49 дней; и по том сродники получают от жреца еще три молитвами изписанные лоскута, которые они также вывешивают у могилы, и больше о покойнике не соболезнуют. Однако они могут еще и долее продолжать такое служение по усопшем. Вообще они разсуждают по смертном часе, был ли умерший [535] благочестив или беззаконник. За весьма худой знак они почитают, естьли к просто положенным телам дикие звери не прикасаются.

Сожигают тела одних только знатных духовных особ, и Нойонов или Князей, о кои их думают, что как их, так и редких благочестивых людей души опять в мир преселяются. Собирают пепел таких созженных тел, мешают с ладоном и отсылают в Тибет к Далай-ламе. Еще разсказывали мне отменное погребение одной Калмыцкой госпожи, а именно: Калмыцкий Князь Ондон, которой еще и ныне жив, имел супругу Трухменскаго поколения. Она при конце своей жизни его просила, чтобы по обыкновению ея родителей похоронили в землю: и так, дабы исполнить по ея прошению, и при том не нарушить Калмыцкаго узаконения, приказал супруг закопать ея тело по плеча, а сверьх непокрытой головы поставить войлочную кибитку, и так оставить; что и учинено. Сей особливой случай разсказываю так, как мне некоторые самовидцы при Яике сказывали, да и сами Калмыки подтверждали.