Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ЛЮБОПЫТНЫЕ И НОВЫЕ ИЗВЕСТИЯ О МОСКОВИИ, 1689 ГОДА (ДЕ ЛА НЁВИЛЛЯ)

(Окончание.)

СОСТОЯНИЕ МОСКОВИИ С 1682 ДО 1687 Г.

Царь Феодор Алексеевич, сын царя Алексия Михайловича (Alexis Sancueliwich), умер на 22-м году жизни, не оставив после себя детей. Царевич Иоанн и царевна София были его единоутробные брат и сестра. Царевич Петр, хотя младший, и от другой матери, сначала наследовал ему, ибо старший брат Иоанн был не способен к правлению. Но вскоре потом Иоанн был также избран, объявлен и коронован в цари происками сестры своей Софии, хотя он страдал падучею болезнью (falling-sickness) и подвергался ей ежемесячно, как и брат его Феодор, от нее даже и умерший. София, [96] по смерти Феодора простирала честолюбивые замыслы на правление царством, хорошо предвидя, что может сделаться самовластною повелительницею великого государства, по причине слабости Иоанна и малолетства Петра, коим предоставится при ней только титул царей, когда ей достанется вся власть. Казалось, Софии нечего было страшиться, но гвардейские офицеры и знатные люди противостали Царевне, каждый по рассчету своего частного честолюбия, а все потому, что не хотели повиноваться женщине. Царевна преклонила после того на свою сторону Хованского (Couvansky) и возбудила Стрельцов (Estreles), род милиции, подобной Турецким янычарам. Под предлогом мщения за смерть Феодора, который был будто бы отравлен, Стрельцы произвели такое кровопролитие между знатными, что София, видя бунтовщиков зашедших гораздо дальше ее предположений, не посмела сама выйдти к ним из царских палат и показаться, когда бунтовщики без различие резали и грабили виноватых и невинных. Бояре, или сенаторы, и Патриарх, пользуясь тем, спешили остановить кровопролитие, и когда жар мятежа несколько утих, царевич Петр Алексеевич был ими коронован царем ко всеобщей радости Русских.

Петр очень красив и строен собою, и острота ума его дает большие надежды на славное царствование, если только будут руководить его умные советники. Принцесса София не слишком была довольна его избранием, ибо ей хотелось возложить корону на голову брата однородного ей по отцу и по матери, оставшегося без всякой подпоры, хотя по старшинству своему и настоящего наследника. Честолюбие не допустило царевны скрывать свое неудовольствие; она публично противилась коронованию [97] Петра, утверждая, что престол следует старшему брату. Бояре и Патриарх представляли ей неспособность Иоанна, принца больного, слепого (blind) и слабого телом. Для достижения своей цели София решилась снова возмутить Стрельцов, коих всегда от 18-ти до 28 000 находится в Москве для охранения царей. Боярин Хованский, председатель палаты сих воинов, бывши приверженцом Софии, посредством возмущения столь огромного числа войск легко заставил провозгласить и короновать при Петре Иоанна, и даже старшим царем, определив ему царствовать вместе с Петром. Потом тем же самым средством, поелику оба Цари были несовершеннолетние, София захватила правление в свои руки. Можно было после сего полагать, что все смятения кончились и что все останется уже в совершенном спокойствии. Но тогда опять образовался еще заговор в милиции, составленной частью из Стрельцов, частью из граждан, в числе коих находились и богатые купцы, считавшееся в службе, но нанимавшее за себя других. Они давали платье наемным за них воинам, ибо казенная одежда выдается в Московии только сопровождающим царя конным Стрельцам, и жаловались, что платья выходит очень много.

Получив известие о начале нового бунта, хотя не знали еще ему причины, и подозревая великую опасность, Двор удалился из Москвы в Троицкий монастырь, в 12-ти Немецких милях oт столицы находящийся. Через несколько дней по удалении Двора милиция возмутилась и отсутствие Двора умножило смятение и беспорядок. Боярин Хованский допустил Стрельцов грабить и убивать всех противных ему людей, под предлогом, будто они участвовали в погублении царя Феодора. Главный врач покойного [98] царя, обвиняемый в отравлении его, был изрублен Стрельцами в куски, и великий канцлер Юpий Долгорукий (Urrenimik Delgorouka) и сын его были умерщвлены. Словом, столь велики были буйство и свирепость, что неприятно даже об них рассказывать. София, слыша, что происходит в Москве, послала благодарить Хованского за его усердие в отмщении за смерть ее брата, уверяя, что весьма ему за то обязана. Она принуждена была употребить такую хитрость, ибо надобно было обольстить старого безумца, который, был страшен с мечем в pуках. Но ласковость царевны произвела последствия, коих она вовсе не ожидала: Хованский подумал, что после всего сделанного им для Софии и после изъявления ее дружбы и благодарности, он может надеяться достигнуть многого, и даже царского престола. Дело казалось ему весьма легким и сбыточным, ибо он видел, что допустив убийство между знатнейшим дворянством, имевшим власть и силу, и следственно, заступавшим ему дорогу, он получил за то похвалу и даже благодарность, а потому заключал он, и не без основания, что милиция всегда будет ему преданною, когда ей прощены были за него все злодейства и грабежи, и что никто из подчиненных его не откажется быть согласным на что ему угодно, одни из благодарности, другие из надежды выиграть и возвыситься во время смятений. Он особенно старался распространить между Стрельцами нелюбовь к Царям — Иоанну по причине его болезней и неспособности, Петру по его малолетству, и потому что он был подвержен будто бы той же болезни, какою страдал брат его Феодор, следственно, нельзя было надеяться видеть в нем государя достойного и умеющего награждать заслуги. [99] Решась приобресть себе всевозможное возвышение, Хованский думал, что всего лучше и легче будете достигнуть его, если только можно будет ему вступить в родство с царским семейством. Он предположил женить сына своего на принцессе Екатерине, младшей сестре Софии. Дерзость его предложения оскорбила Двор царский. София видела, что такой союз пагубен не только Царям, но и ее власти, а потому и решилась она наказать Хованского за его честолюбие и за все злодейства Стрельцов, хотя прежде сама одобрила большую часть их. В Московии есть обычай праздновать дни рождений в царском семействе. Принц или принцесса, чей бывает день рождения, приглашает вельмож на пир и приветствуется знатнейшим дворянством. Двор назначил праздновать день св. Екатерины в Троицком монастыре и София пригласила на праздник всех бояр, но особенно просила она приехать Хованского, продолжавшего свирепствовать в Москве и по прежнему одобряемого Софиею в его своевольстве. Между тем велела она боярину Василию Васильевичу Голицыну (Воуаг Basile Basilervick Galischin), о котором будем мы говорить далее подробно, не теряя времени послать 200 конных воинов на Троицкую дорогу. Сии посланные захватили Хованского, ехавшего по приглашению царевны, привезли его в одно селение, где прочитали ему и сыну его приговор и отрубили им головы. Стрельцы были поражены известием о смерти их, как будто громовым ударом, но едва прошло первое изумление, перешли они в величайшую ярость, вопия, что потеряли отца своего и хотят страшно мстить за него губителям. Они захватили арсенал и военные снаряды и грозили всеобщим разрушением Москвы. Двор, понимая опасность, [100] грозившую государству, призывал в Троицкий монастырь другие войска, всегда ненавидевшие Стрельцов, и приказал Немецким офицерам, бывшим у Стрельцов, без замедления явиться в Троицкую обитель. Многие на них повиновались приказу, оставляя в Москве своих жен и детей, а некоторые, страшась зa безопасность семейств своих, остались в Москве у Стрельцов. Первые чуть было не раскаялись в своем усердии к Царям, ибо в неукротимой ярости своей Стрельцы хотели идти в предместие Москвы, называемое Кокуй (Kokouui), населенное Немцами, и умертвить всех Немцов. Но благоразумнейшие из Стрельцов уговорили остальных, представляя, что мужья и отцы будут мстить за жен и детей своих, когда придут с царскими войсками, и что тогда нельзя уже будет ожидать никакой пощады и найдти средства к миру. Решились пощадить Немцов и искать средств к примирению с правительством, ибо начальника у бунтовщиков, да и расположения бунтовать вовсе не было. Дело кончилось умерщвлением нескольких Стрелецких полковников и офицеров и посылкою ко Двору с просьбою о прощении. Они получили его без больших затруднений, и вскоре потом Двор прибыл в Москву с дворянами и Немецкими офицерами. Стрельцы встретили Царей кланяясь в землю и моля о помиловании. Цари показали вид, что все ими позабыто, а раскаявшиеся бунтовщики препроводили своих государей во дворец со слезами радости, видя их возвратившимися в столицу в весьма добром расположении. 1 [101]

В тот же день князь Василий Васильевич был возведен в звание Великого Канцлера (Grand Chancellor) и временщика (wrenimienk), или временного государственного министра, то есть, правителя государства на известное время. Сей князь Голицын, бесспорно, один из искуснейших, умнейших и образованнейших людей, кaкиe только есть в Московии и такой даже человек, что составил бы значительное лицо в Европе. Он хорошо говорит по Латински и весьма любит беседу с иностранцами, не заставляя их пить, да и сам он не пьет водки, а забавляется только беседою. Не уважая знатных людей, по причине их невежества, он чтит только достоинства, и осыпает милостями тех только, кого почитает их заслуживающими и ему преданными. Канцлер начал свое управление строгим разысканием виновных Стрельцов, казнил главных зачинщиков бунта и сослал других. Четыре полка были составлены из сих изгнанников и посланы: один в Белгород, находящийся на пределах Татарии (Bialogrod, situated upon the frontiers of Tartary), другой в Симбирск на Волге, в царстве Казанском (Seberka, upon the Wolga in the kingdom of Cazan), третий в Курск, в Украину (Kourskay in the Ukrain), а четвертый в Севск (Sueeka), находящейся в той же самой области. Окончивши cиe важное дело, князь Голицын взял себе места, кои оставались праздными по смерти погибших в [102] смятении бояр, и между прочим Стрелецкий Приказ (Precasinoy Zemeske), или военное управление, в котором нашел он подробные сведения о военных силах Московии, пехоте, коннице, драгунах и иностранных полках. Cиe управление находилось прежде у боярина сенатора Приказа Белорусского, или управления Белою Poccиeю (Prekaz Bialtouski, or Office of the White Roupee), в котором обыкновенно решались дела казаков и Украины. Канцлер избрал Шакловитого (Telickelavitau), достойного человека, одного из государственных обер-секретарей, в главные судьи над Стрельцами, что составляет близкое место к боярину сенатору. Он отдал своему двоюродному брату Приказ Казанский (Precaz Casanskir), или управление дел по Казани Астрахани и Черкасии, а думному дьяку Емельяну Украинцову Морафейский Приказ (Dominiak Emilian Verenxau the Morafeuski Precaz) или управление над областями по Дону (upon the Tanais). Казна (Cassina) или царская сокровищница, была отдана окольничему Талакору начальнику Дувоского Приказа, то есть, палаты коронных доходов (Alkalnik Talakorou of the Duvoski Precaz that is the Chamber of the revenues of the crown). 2 Кратко сказать, все управления, прежде бывшие у бояр сенаторов, которые могли препятствовать канцлеру в его предприятияx, заняты были людьми, которые считались его подчиненными, а не товарищами. Такое самовластие породило против Голицына великую ненависть знатных людей, когда они увидели себя лишенными своих преимуществ и принужденными раболепствовать перед Голицыным гораздо более, нежели перед его [103] предшественниками. Но они ничего не могли ему сделать и Голицын повелевал всем государством, так, как ему казалось лучше и выгоднее. Он заключил вечный мир с Швециею, посланник коей, находясь тогда в Москве, был удовлетворен во всех своих требованиях. Через несколько лет по заключении договора с Швециею, Император и Польша начали войну против Турции. Император хотел увлечь в союз с ним Москвитян, но посольство его ничего не могло успеть. Польша воспользовалась сим случаем предложить вечный мир и склонить Москитян на свою сторону. Для того послано было в Москву посольство, составленное из трех коронных и трех Литовских чиновников: палатина Познанского Гримультовского (Grzemontarvick) и графов Приемского и Потоцкого, со стороны коронной, да Великого Канцлера и его племянника, Огинских (Oquenoki) и графа Сапеги (Sapiha), со стороны Литовской; последний остался в Польше за смертью брата, а пятеро товарищей его прибыли в Москву. После многих конференций, и даже получивши уже за несоглашением свою отпускную аудиенцию, послы успели поладить: Поляки оставили свои притязания на Украину, или казацкие земли, на герцогство Смоленское, и на другие области, завоёванные Москвитянами, а Цари обязались за то воевать Перекопь (Precops) и препятствовать впадениям тамошних Татар в Польшу. Все условия договора были торжественно ратификованы. Послов великолепно угощали, и сами Цари заставили вместо себя пить одного из знатных, принявши сперва чашу в свои руки, честь, которой никогда прежде не удостоивался ни один из послов.

После того Москвитяне отправили своих послов [104] ко всем христианским государям, возбуждая их к союзу против Турков. Боярин Борис Петрович Шереметев (Borice Pietreuvick Gheremitau) послан был в Польшу и оттуда проехал в Вену. Князь Яков Федорович Долгорукий (Kenas Iacob Seudrewick Dolgoroka), спальник, или чиновник царской опочивальни (Espalenick, or gentleman of the Czars Bed-Chamber), послан был во Францию и в Испанию. Он происходит от одного из древнейших знатных родов Московитских. Он был изумлен величием Двора Его Христианнейшего Величества, и объявлял по приезде, что если Цари в лице его и были искорблены во Франции, но ему понравился однакож Французский Двор более, нежели Испанский, хотя там принимали его гораздо лучше. Племянник его, которого оставлял он во Франции учиться Французскому языку, есть единственный Москвитянин, говорящий по Французски, хотя четырех Москвитян знал я таких, которые могут говорить по Латини, учившись сему языку у Польских наставников. Кратко сказать о посольствах Царей, что к каждому государю в Европе были тогда отправлены послы Московские. Между тем все было приготовлено к походу в 1687 году и положено вступить в Крым. Выбор полководца длился несколько времени. Князь Голицын назначал многих в cиe звание, но все говорили, что если он заключил мир и союз с Польшею, то он должен взять на себя и труды похода, дабы доказать тем, что действительно завоевание Перекопи было так легко, как он представлял его себе. Голицын сделал все, что мог, отклоняя от себя сию должность, ибо справедливо предполагал он, что трудностей будет ему весьма много и вся неудача отнесется на его счет, [105] какие ни взял бы он предосторожности и предусмотрительные меры. Войско, ему вверяемое, было, правда, ужасно числом, но составляла его толпа грубых, беспорядочных крестьян, с коими не мог он предпринять и совершить с честью никакого важного воинского дела. Бывши более великим государственным мужем, нежели полководцом, он предвидел, что отсутствие его из Москвы причинит ему более вреда, нежели принесло бы славы самое завоевание Крыма, ибо оно не повело бы его выше, и уже совершенно ничего не прибавлялось к его могуществу от звания начальника войск. Хорошо понимал он, что люди, настоявшие наиболее на вручение ему сей должности, действовали только по зависти, с намерением погубить его, хотя казалось по внешности, что оказывали ему великий почет, придавая титул генералиссимуса.

Вельможи, утвердившие назначение Голицына, были именно те, которые не соглашались на союз с Польшею, ибо они очень хорошо понимали, как трудно будет вторжение в Крым, и старались удалить Голицына из Москвы потому, что в отсутствие его надеялись ослабить его великую власть. Большинство голосов нарекло Голицына полководцом к его великому неудовольствию и он должен был принять на себя и славу и распоряжение походом. Подробности его были следующие. [106]

ПОХОД МОСКВИТЯН НА КРЫМ, С 1687-го ПО 1689 ГОД

После многих споров в совете царском, определили послать многочисленное войско в малую Татарию и выбрали князя Голицына большим воеводою (woivode Bolschoy), или генералиссимусом; боярина Алексея Семеновича Шеина (Alexis Simonewich Chein), воеводу Новогородского (woyevode of Novogrodski), генералом Казанских войск; думного дворянина Иррана Георгаррича Лeppeнmemo воеводою ертаульным (Domini of Uvoranin Irran Georharrich Lerrenteteau woivode d’artaolski), то есть, генералом небольшого числа казаков и других легко вооруженных войск, которые всегда идут впереди армии и могут быть названы собственно запропащими удальцами. Окольничий Леонтий Романович Неплюев, воевода Севский, назначен генералом Севских войск (Aklanick Leaunti Romanorrick Pleuvan, woivode of Serene, general of the forces of Serene), а князь Михаил Андреевич Голицын, воевода Белогородский (Kencas or prince Michael Аndrumich Galischin, vaivode of Bialogrod), войск Белогородских. Он был двоюродный брат Великому Голицыну, и так любил иностранцев, что когда отправился в область, ему вверенную, то повез многих с собою, и между прочим Француза, который учил его Французскому языку. Все силы Белой Poccии находились в армии с их старшинами, а казаки с их гетманом, и потому много было говорено о том, как снабдить войско запасами. Все подданные Царей должны были заплатить по рублю с двора, а как цена рубля равняется пяти Французским ливрам, то можно судить, сколь огромная сумма была тогда собрана. [107]

Князь Голицын испросил, чтобы сын его был определен товарищем его по должности канцлера, и согласие Царевны было новым знаком ее уважения к нему.

Общее место сбора назначено было в Украине, земле Казаков, независимых от гетмана и управляемых своими полковниками. Войска Московские собрались при Артееке, (Arteek), Новгородские в Оске (Auski), Казанские в Руплоске (Rouplauski), Севские в Краснокутске, (Krastenakoust), а Белогородские, оставаясь на границах, находились в Белгороде. Гетман собрал свои войска в Каличе (Calitch), и как всем отрядам велено было явиться на определенные места 1-го марта, то всю зиму 1686 года продолжалось движение войск, и 1-го мая они соединились и составили ополчение из 300 000 пехоты и 100 000 конницы, образуя собою лагерь за рекою Мерлею (Marle). Через несколько дней потом начался поход на Полтаву, город принадлежащий гетману. Дойдя до Скарсина (Scarsin), на реке Авите (Avit), отдыхали несколько дней, ожидая образа Богоматери, который по известиям был чудотворный и о котором один инок передал Голицыну свое видение, возвестившее ему, что без помощи сего образа поход на Крым будет безуспешен и что ему надлежит взять образ с собою. Полководец Московский и воины его ожидали образа две недели и встретили с великими почестями. Июня 15-го достигли реки Самары (Samare-rzeka), которая, как и всевыше упомянутые реки, впадает в Днепр (Boristhenes). Тут устроили мосты и вся армия перешла по мостам. Июня 20-го оставили Самару, имея Днепр направо, и остановились на Татарской реке (Tartarska-rzeka, or river of the Tartar); от нее шли до Мусскау реки [108] (Mouscau-rzeka), а потом до Каменки (Kaminka), до Кускиорды (Kouskiorda) и до Кизи-керменя (Кеrа-chekeza?). Отсюда войско не могло идти далее по причине засухи, которая так была велика, что на 50 миль кругом, по собранным известиям, вся трава выгорела и невозможно было нисколько достать фуража. Весьма изумленный таким неожиданным событием, главнокомандующий переменил намерение, и вместо нападения на Крым с своим полумилльоном войск, решился на поспешное отступление. Он обратился к Кизи-керменю и остановился на берегу Днепра, дабы фуражировать по разливам сей реки и облегчить себе возвращение. Справедливо можно было заключить, что Татары нападут на войско, которое хотя сильно было само по себе, но чрезвычайно затруднялось огромным обозом. Я слышал от Немецкого офицера, что обоз Москвитян состоял из милльона лошадей, что покажется невероятно, но между тем может быть весьма справедливо, ибо Польская армия из 24 000 человек, посыланная в 1686 году к Черному морю, вела за собою около 45 000 телег. Понятно, что множество людей и лошадей должно было погибнуть у Москвитян от чрезмерных жаров и недостатка фуража; многие умерли и сделались неспособными на битву от кровавого поноса, недостатка пищи и худого качества ее, ибо по причине поста, отправляемого в Августе, солдаты Московские принуждены были питаться соленою, полусгнившею рыбою. Однакож отряд из 30 000 человек, предводимый Леонтием Романовичем, начальником Севских войск, получил приказ идти до Запорожья, с намерением заставить Татар опасаться, что Москвитяне не думают отступать. Сын гетмана Ивана Самойловича (Juan Samuelerrick’s [109] son) был также послан с отрядом казаков. Остаток армии перешел к реке Самаре, где Голицын, осмотрев местоположение, решился построить город, дабы держать из него в повиновении Казаков и стеречь Татар, впадающих в Московию с разных сторон. В следующем году сей город был начат, как расскажу я в последствии. От реки Самары двинулось войско к реке Мерле, где ожидали повелений из Москвы о том, должно ли распустить войско. Здесь Голицын, дабы отстранить от себя при Дворе нарекание о малом успехе похода, решился свалить всю вину в неудаче на гетмана Ивана Самойловича. Хотя гетман был весьма силен, начальствуя всею Украиною, которая возмутилась некогда против Польши в царствование Владислава, и хотя мог он выставить в поле 100 000 своего казацкого войска, но Голицын, имея на своей стороне Царевну, решился погубить его. Он писал к Царям, обвиняя гетмана и говоря, что он был причиною всего происшедшего в походе, а с тем вместе просил позволения низвергнуть его и избрать на его место другого. Когда приказ о том был получен, Голицын велел захватить гетмана в полночь тем самым Стрельцам, которые были по его желанию приставлены к нему для охранения, ибо он не доверял своим казакам. Его привели, связанного веревками, на то место, где находилось Московское войско, и которое всегда назначается в Русских apмияx при главной квартире и называется Шатер (Chatra), то есть, палатка правосудия. Туда утром созвал Голицын всех дворян своих. Генералы бояре заняли свои места и гетман был представлен перед них. Прежде всего прочитан был царский указ. Потом свели гетмана с главными [110] казаками, которые протвердили предварительно свой урок и обвиняли его в сношениях с Ханом (Cham) и внушении ему совета жечь траву на степях. Бедный казацкий начальник увидел судьбу свою мгновенно совершенно переменившеюся: вместо вельможного (Vielmozny), то есть «всемогущего», он услышал название: Скурвый сын (Scourwecin, or son of a whore), и раболепные, дотоле подчиненные ему казаки забыли всякое уважение. Один из их полковников, по имени Димитруки (Dimitrouki), обнажил даже саблю и хотел убить его. Но Голицын остановил кровопролитие и сказал, что гетман приведен был для военного суда, а не для убиения. Военный суд наряжен был после того; гетман задержан под крепкою стражею, и курьер послан был к Леонтию Романовичу с приказанием захватить гетманского сына, который находился в его отряде. Несколько верных казаков постарались предупредить сей приказ, желая спасти несчастного. Романовичу не легко было после сего достать гетманского сына, который отделялся от него с своими войсками. Хотя главные казаки соглашались с полученным приказом и готовы были отдать своего начальника, а равно и компанейщики (compachiks), или конные казаки, но сердюки (sardouchiks) или казацкая пехота, окружили его палатку и не позволяли его взять; наконец их уговорили и с общего согласия сын гетмана был отдан в руки Романовичу, который гордился своею добычею, радуясь, что может таким делом восстановить свою доверенность в войске, потерянную после неудачной сшибки с Нурадином султаном у Камистона (Kamistona) на Днепре. С торжеством отправился он с своим пленником в главную apмию, [111] Доставши в свои руки сына гетманского, бояре генералы рассуждали о том, как наказать отца и как избрать на место его нового гетмана. Самойлович был послан в Сибирь, а казаки выбрали Мазепу, писаря (pistazy), или своего государственного секретаря, и провозгласили его гетманом. Сей князь некрасив собою, но человек весьма сведущий и говорит по Латински превосходно. Oн урожденный казак и был пажем у короля Казимира, а потом находился офицером в его гвардии, и потому он большой друг Полякам.

Князь Голицын одобрил выбор казаков, но большая часть их, которую не призывали на выбор, изъявила несогласие. Некоторые казацкие города возмутились и домы нескольких полковников были разграблены в их отсутствие. Новый гетман, стараясь прекратить беспорядки, просил у Голицына несколько войска, который и дал ему 3 000 человек из Смоленских полков и 1 000 конных, для пребывания с ним в Батурине, где обыкновенно живут гетманы.

Приказ распустить войско получен был вскоре после того, с граматою Их Царских Величеств, которая прочитана была перед всеми офицерами и им особенно была приятна, ибо они услышали в ней похвалы за свою службу. Каждый генерал получил золотую медаль, с изображением обоих Царей с одной и Царевны с другой стороны, для ношения на золотой цепи, из коих каждую с медалью ценили в десять червонцев; каждый полковник получил по медали, но без цепи, ценою в червонец; каждый подполковник и мaиop медали в полчервонца и каждый солдат и Стрелец золотую копейку (copique of gold), в 25 пенсов [112] ценою (серебряная Московская копейка стоит один пенс). Посредством сих наград, испрошенных Голицыным от Царей, или лучше сказать, от Царевны, надеялся oн укротить ропот, начавшийся против него в войсках, в чем и успел совершенно. Он возвратил себе также и привязанность знатных, отдавши им разные должности и заплативши им издержки похода, так, что когда прибыл он в Москву, то уже никто не восставал против него. Царевною встречен он был со всеми знаками милости и принял вновь правление делами государства с большим против прежнего самовластием.

Цервое дело, предложенное Голицыным в царском совете были выгоды, какие произойдут от постройки города на берегу реки Самары, где может быть собран для походов запас всякого рода. Предложение было одобрено и окольничий Леонтий Романович был отряжен с 30 000 человек и с приказом строить город. Гетман с своими войсками должен был следовать за ним, а место крепости избрал и назначил Голландский инженер, полковник Вагаль (Wausale). Посланные войска собрались в Ниске (Niski) и пошли на Самару в начале мая. В один месяц город был кончен, ибо он состоит только из ретраншамента, который может останавливать набеги Татар и покушения казаков; его назвали Ново-Богородицкий (Nowobogrodilla), то есть, город Богоматери. Оставив в нем гарнизон, остальное войско воротилось; окольничий Романович за свое старание и труды получил чин боярина. В походе 1689 года на опыте узнали, как полезен был сей город, место снабжения [113] войск всеми необходимыми предметами из его магазинов.

ПОХОД МОСКВИТЯН НА КРЫМ 1689 ГОДА

Князь Голицын видел, что партия царя Петра ежедневно усиливается, и страшась, что ее могущество увеличится еще более в его отсутствие, старался всякими средствами передать начальство над войсками в другие руки. Убедясь, что весьма трудно ему исполнить свое желание, он сам добровольно предложил себя опять в полководцы, справедливо рассуждая, что почетнее для него будет взять то по доброй воле, что как явно видел он, навяжут на него и против желания. Он принял все возможные меры, чтобы вторая кампания была успешнее первой. Бывши более великим политиком, нежели полководцом, и легко получая все, чего требовал, он положил, что войско выступит в поход ранее прежнего. Часть неудачи надобно было приписать медленности воинских движений, a потому всем войскам определено быть на назначенном месте 1-го февраля. Приказ исполнен был в такой точности, что войско пошло со всех сторон в декабре, исключая Сибирь, откуда, по причине войны против обитателей Великой Татарии, соседей с Сибирью, вовсе не было требовано войска. Приготовления были также чрезвычайны, как и в первом походе, но налог на народ не превосходил прежнего, ибо взимаемо было также по рублю c двора. Московские войска сбирались в Сонте (Sont), Новогородские в Рыльске (Riski?), Казанские в [114] Богодухов, (Bogodonka), Белогородские в Каменке (Kamminski), а Севские в Калантаре (Kalentar). Все корпуса находились под начальством прежних генералов, исключая Белогородский, который отдали Борису Петровичу Шереметеву, по причине смерти князя Михаила Андреевича Голицына (Michael Andrewich Galischin). Недолго пробыли корпуса по своим квартирам, ибо общее повеление было идти всем зимою за Мерлу, и весьма благоразумно: многие реки, вскрываясь в марте месяце, весьма разливаются, когда время половодья наступает. Пехота стала лагерем на другом берегу реки, при входе в лес, а конница разместилась по прибрежным селениям. Не дожидаясь оттепелей приехал Голицын и поставил шатер свой на другом берегу реки апреля 1-го; генералы прибыли в то же время, и 6-го апреля Москвитяне двинулись к Самаре, где все их полки соединились. Гетман Мазепа также явился там 13-го. Все войска без замедления перешли за реку. В течение месяца легко достигли бы они Перекопи, но обоз затруднял в походе, ибо каждый солдат имел с собою запас на четыре месяца, кроме разданного до Самары и до перехода в степи; такое громадное скопление запасов составляло обоз огромнейшей; артиллерия, состоявшая из 700 пушек и множества мортир, делалa войскам остановки не менее. Наконец apмия достигла Кизи-керменя (Keratchekesa) и там стала лагерем. Лошади были пущены на паству, потому что трава была еще весьма низка и косить ее было невозможно. Спокойно отдыхали здесь до полуночи, когда вдруг все были испуганы великим шумом в стане, который при ржании лошадей и воплях людей казался ужасным. Думали, что Татары напали [115] нечаянно, но открылось, что лошади вырвались и бегая по лагерю причинили смятение. На другой день увидели, что около 6 000 лошадей из Mосковского отряда убежали в степь, хотя и хорошо были привязаны. Принуждены были дать время на поимку лошадей, которых и привели большею частию в лагерь. На другой день двинулось войско и через несколько дней достигло до реки Каирки, впадающей в Днепр. Здесь захватили Москвитяне партию Татар, и они сказали им, что Хана нет в Перекопи и что он в Буджаке (Budziac), ибо никак не подозревал он, чтобы на него двинулась такая страшная Московская армия, а напротив сказывали ему, что если войско Московское и пойдет, то займется строением крепостей, как делали Москвитяне в прошлом году, и что наконец их выслал султан Калга разведать о походе Москвитян. От Каирки перешли к Каирке Меншенсе (Kairka Menschensa), где Голицын приказал на каждую телегу положить по нескольку дров и взять воды, ибо далее ни дров, ни воды уже не было. Здесь оставили берега Днепра и направились на Перекопь. Два дня шло войско по безводной степи. Мая 13-го передовые известили, что приближается неприятель. Москвитяне приготовились встретить его в порядке, охраняя обоз пехотою, направо ведя артиллерию, а конных оставляя сзади каждого отдела войск. Московские войска, предводимые Голицыным, были в средине; Новогородские направо. Гетман налево, a еще левее его находились Шереметев и Долгорукий (Dolgakourka); Романович составлял арриергард. Татары напали на авангард Шеина, а от него, после небольшой стычки, внезапно бросились с права на лево и накинулись на войско Шереметева, которое было смято и [116] обращено в бегство. Конница смешалась, неприятель ворвался в обоз. Но Голицин послал Шереметеву помощь и Татары принуждены были удалится, оставя Москвитянам свободный проход до Черной Долины (Thorna doliva), где войско стало лагерем для запасы воды, ибо место здесь болотистое, находясь только 5 милях от Перекопи. Небольшой отряд Татар, с султаном Калгою (Sultan Carka), приблизился разведывать о неприятеле, и желая узнать силу и недостатки войска, захватил несколько пленных, от коих и выведал все, что надобно было узнать. Пленных отвезли к Хану, который стоял в трех милях оттуда, лагерем на Калантешеке (Kalantechek), небольшой речке, протекающей по степям и впадающей в Черное море, или Palus Meotides, в 2-х милях от Перекопи. Едва только услышал Хан, что Москвитяне идут на Крым, то явился из Буджака, с 4 000 конницы, защищать свои владения. На Калантешек пришел он только за два дня до Москвитян, перешедши Днепр под Аслан-Керменем (Assenan-Kirman), городом, находящимся на сей реке и принадлежащим Туркам. Мая 16-го apмия Москвитян двинулась и перешла к Зеленой долине (Zelona dolina), в одной миле от Тарна (Tharn). Здесь Хан решился напасть на Москвитян со всеми своими силами, какие успел собрать, простиравшимися от 30-ти до 40 000 человек и явившимися на степи во множестве небольших отрядов. Москвитяне незаметно были окружены Татарами и принуждены остановиться.

Оба воинства наблюдали одно за другим, не предпринимая ничего, хотя Москвитянам и надлежало начинать сражение. Но они были рады ожидать, надеясь в безопасности за крепкими палисадами, [117] привезенные на телегах. Пехота и артиллерия так хорошо защитили свой лагерь, что Татары не могли в него ворваться. Конница не была защищена палисадом, что и побудило три или четыре отряда Татар, из 1 000 конников каждый, напасть на нее. Но Татары принуждены были отступить в беспорядке, ибо Москвитяне тотчас прикрылись своим обозом и из-за него поражали Татар из пушек и ружей, положивши на месте 300 или 400 неприятелей, хотя и сами понесли притом потерю. В то же время с другой стороны, султан Нуредин (Naradin) напал с своим отрядом на казаков Сонтских и Акрерских (Соssаks of Sont and Akrerko), бывших под начальством Емельяна Еверекуна, думного дьяка (Emilian Everecunau Dominidiak), или государственного секретаря. Он, очень плохо зная военное дело, до того испугался, что не устоял против Татар. Они ворвались в обоз, резaли лошадей, грабили возы, прошли даже в средину лагеря и увлекли с собою 20 пушек, положенных на телеги. Кратко сказать, еслибы боярин Долгорукий (Воуаr Rouka) не придвинулся с своим отрядом, казаки были бы решительно разбиты. На Шереметева напал в то же время другой отряд Татар и пробился было до обоза, но он сам умел защититься лучше Емельяна и принудил Татар отступить, показав здесь отличную храбрость, ибо он человек с великими достоинствами, но только смертельный враг Голицына, который не думал помогать ему, даже порадовался бы его погибели. Таким образом Татары были отбиты, успевши однакож пограбить обоз и захватить добычу. Москвитяне двинулись после сего вперед, стараясь достигнуть до пресной воды. На другой день сближались они к Каленчеку, и как они нашли неудобным держать конницу отдельно [118] от обоза и телег, то велено было ее перемешать с обозом, и все дотоле разделенное войско соединилось в одну громаду с 200 000 возов, составляя четыреугольник и прикрывая обоз артиллериею и пехотою, которая несла на плечах палисады, дабы в случае нужды немедленно поставить их на землю. Когда Москвитяне пошли в таком порядке, Татары хотя и явились было, но осмотревши армию со всех сторон, и находя, что конница прикрыта, не начинали битвы, а только держали Москвитян в страхе; потом все они бросились защищать Перекопь от многочисленного неприятеля. В тот день Москвитяне стали на Каленчеке, а на другой день перешли зa cию реку. Не видя здесь Татар, Москвитяне ободрились, и некоторые из них, оставя обоз, взошли на холм, с вершины которого увидели Перекопь в огне. Татары зажгли городской посад, предоставляя потом Москвитянам занимать его. Мая 16-го войско пошло далее и остановилось на расстоянии пушечного выстрела от Перекопи, имея направо Черное море, а налево степи. Татары не стреляли в Москвитян, ибо не могли причинить им вреда, но беспрестанно палили с башни, стоявшей на берегу Черного моря. Москвитяне пришли к Перекопи в 10 или 11 часов утра и все полагали, что в ночь начнется нападение, но вечером, когда офицеры пришли за приказаниями, они изумились, услышав, что на другой день положено отступать. Отступление Москвитян было столь неожиданным делом, что надобно рассказать о причинах его.

Когда Московское войско стало близко к городу, Ногаи и Калмыцкие Татары (Kalmouchs Tartars), подданные Московского Царя, часто выезжали на бой с Перекопцами. Один из Ногаев, служивший [119] Хану, увидел нечаянно знакомого ему Москвитянина и спросил у него: «За что мы ссоримся? За что yбиваем друг друга? Почему не подумает лучше ваш боярин помириться с Ханом?». Москвитянин отвечал, что еслибы боярин был уверен в наклонности на мир Хана, он конечно изъявил бы на то согласие, и если Хан точно хочет мириться, то он может послать от себя и переговорить о том. «Хорошо, — сказал Перекопский Ногай, — ступай же к своему боярину, или генералу, и уверь его, что Хан охотно пойдет на переговор». Московский Ногай явился к Голицыну и рассказал все, что слышал от Татарина. Голицын принял слова его благосклонно и очень был рад воротиться без пролития крови. Составили по приказу Голицына письмо, писанное будто бы от Московского Ногая к его знакомому, в таком смысле, что «я донес боярину Голицыну о том, что мы с тобой говорили, и он очень рад итти на примирение, почему пусть пришлют к нему выборных людей с ханскими предложениями». Письмо было отдано первому показавшемуся из Перекопи Татарину и передано Хану, который советовался в то время с своими мурзами (mulzaz), как им избавиться от страшного непpиятеля. Прочитавши письмо, Хан послал спросить у Голицына, с позволения ли его писано письмо? И получив в ответ: «Да», отправил Суилеха мурзу (Suileck Murza), а Москвитяне прислали одного из главных своих офицеров, Змиева (Еsmеуаn), в заложники. После сего начали договариваться. Москвитяне предложили пять статей: отдать всех Русских пленников, находящихся в Крыму; Татарам отныне не делать нападений на царские области; Хану отказаться от 80 000 крон (crowns) дани, ежегодно [120] платимой ему Москвитянами; Татарам не нападать на Польшу и не помогать Туркам. Мурза подал надежду в согласии Хана на все сии условия и отложил решение до следующего дня, хорошо зная, что такому огромному войску невозможно долго мешкать без фуража и воды. На следующий день он сказал, что Хан согласен мириться, но только на прежних договорах с Царем; что он не только настоит на платеже ежегодной дани, но требует непременно 240 000 крон, не заплаченных ему зa последние три года. Князь Голицын не мог согласиться на такое условие, и рассуждая о неудобстве стоять лагерем на пещаной, безводной долине, решился отступать. Боясь преследований, он взял с собою Мурзу до Каленчека, оттуда послал его в Перекопь и получил своего заложника. Вот краткий очерк событий второго Крымского похода.

После того Русское войско шло три недели до Самары, где оставив тяжелый обоз свой, перешло cию реку и в шесть дней достигло до реки Мерли. Голицын послал между тем курьера к Царям, а другого отправил к Польскому Королю, хвастая, что он бил и поражал Татар в их собственной земле. Царевна, получа cии известия, приказала торжествовать победы по всему государству, и по обычаю послала к войску окольничего с благодарственною граматою и с золотыми для награды. В заключение прислан был указ распустить войско, и только боярин Волынский (Volenski) оставлен был на Самаре, с 5-ю или 6 000-ми человек.

Такова была сущность двух Московитских великих походов в Крым, которые не только не принесли им никакой пользы или славы, но напротив причинили величайший вред государству, что [121] долго будет оно помнить, и погубили полководца Московского вскоре после его возвращения. Все, рассказанное здесь, слышал я от посланников Польского Короля, бывших при Московском Дворе и находившихся при войске Московском во всех походах со времени кончины цара Феодора. Теперь расскажу я подробности смятений, коих был я очевидцом, ибо нередко, переодетый, пускался я в то время ходить по городу, и даже посещал Троицкий монастырь.

ПОВЕСТВОВАНИЕ О СМЯТЕНИЯХ В МОСКВЕ, ПРИЧИНЕННЫХ ЦАРЕВНОЮ СОФИЕЮ, В СЛЕДСТВИЕ КОИХ ВОЦАРИЛСЯ БРАТ ЕЕ ЦАРЬ ПЕТР

Князь Голицын по возвращении в Москву нашел дела совершенно в другом против прежнего положении. Враги его узнали истину об его походе и рассказом о том сделали его ненавистным царю Петру. Он отказал Голицыну в аудиенции, и только посредничество Царевны сделало то, что Царь допустил его к целованию руки. Но oн осыпал его горькими укоризнами и не хотел слышать его оправданий. На несколько дней потом Голицына оставили в покое, но щедрость Царевны в наградах ему произвела новые волнения. Она решилась раздать боярам значительные подарки в награду их заслуг в походе. Царь тому воспротивился и прежде хотел исследовать заслуги каждого и сообразно им назначить награды. Царевна не соглашалась на отсрочку и нашла средства склонить Царя на исполнение ее желаний. Она пожаловала Голицыну 1 500 [122] крестьянских дворов в разных местах; другим генералам дано было по 300 дворов; каждому офицеру по соразмерности его чина; всем дворянам, бывшим в походе, также даны награды, представлено все так, что будто делается собственно от Царевны. Подобные награды никогда прежде не были у Москвитян в обычае, и Цари давали только иногда царский кафтан (Royal vest) тем, кого хотели почтить, но ничего более.

Голицын продолжал управлять с своим прежним обыкновенным полномочием, и подкрепляемый Царевною, покушался даже на важные предприятия. Хотя Гетманы считались подвластными Царю Московскому, но никогда прежде не являлись они в Москву. Голицын, под предлогом награждения Гетмана честью быть представленным Царям, а в самом деле совсем с другими намерениями, приказал Мазепе приехать в Москву, с 500-ми главных его чиновников. Гетман по приезде не мог однакож видеть Царя. Я был у него несколько раз, переодетый, в сопровождении одного из царских лекарей, Немца. Царь Петр находился в одном из загородных дворцов своих, называемом Преображенское (Obrogensko), на берегу реки Яузы, менее мили от Москвы, когда царевна София и Голицын составили заговор, о котором мы здесь подробно расскажем. Царевна предвидела, что со временем, рано или поздно, царь Петр будет причиною падения ее власти и опасным препятствием ее властолюбию, если она заблаговременно не предупредит опасности. Она весьма раскаявалась, что послушалась прежде кротких и умеренных советов Голицына. Размышляя о трудности, с какою испросила она аудиенцию любимцу своему, столь притом неприятную, [123] Царевна была поражена сим событием и упреками, которые слышал Голицын от Царя. И хотя она успела потом уговорить Царя возвратить любимцу ее благосклонность, по ее желанию, но не могла она забыть, как дорого все это ей стоило и какое сопротивление надлежало ей притом преодолеть. Все сии соображения весьма ее опечалили, ибо дотоль управляла она государством безотчетно, как только было ей угодно, но весьма справедливо предвидела Царевна, что в будущем времени нельзя уже надеяться ей такого самовлаcтия, и что лучшее, что она может сделать, было оставлять по немногу власть, по мере возраста брата, не дожидаясь того, когда он сам заговорит ей о том, чего до сих пор хотя он еще и не делал, но не скрывал уже о том своего желания, которое еще более умножала партия Царя, стараясь унижать сообщников Царевны, так, что наконец, действительно, дело кончилось, после многих смятений, удалением Царевны от Двора и заключением в ее прежний монастырь.

Все cии соображения Царевны, честолюбивой и смелой, более нежели можно было ожидать от женщины, решили ее отважиться на все для поддержания себя на степени величие. Во время правления своего делала она что только могла, дабы привязать к себе своих подчиненных, и с таким намерением установила и самые награды войску, хотя под видом возмездия за заслуги, ибо она понимала, что более будут благодарны ей за такие дары, нежели за кафтаны, которыми награждали дотоле Цари, ее предшественники. Она уверяла Голицына, что общие враги их не будут довольны постепенным уменьшением их власти, но пойдут далее; что они захотят заключить ее в монастырь, а такое дело, [124] разумеется, повлечет за собою его неизбежное падение и погибель всех его родных и друзей. Голицын убедился ее словами, и хотя он был скромен и умерен и по природе не терпел никаких насильств, но не мог противиться намерениям Царевны. Он желал только, прежде нежели приступят к делу, послать старшего сына своего, в качестве посла, в Польшу, с большею частью своих сокровищ, сберегая тем пристанище себе при наступлении бури, ибо нельзя было знать, чем должно кончиться предприятие Софии. Но нетерпеливая Царевна все опровергла. Она представила Голицыну, что не надобно терять времени ни одной минуты, и что все его предосторожности суть пустые, ибо в успехе сомневаться невозможно. После того Царевна приступила к исполнению мер, предварительно ею обдуманных, и решилась начать кровопролитие. Она избрала исполнителем злодейства Федора Шакловитого (Theodore Thekelavitau). Он был, как я уже сказал, председателем управления Стрельцов, возведенный Царевною из ничтожных писцов (scrivener) в окольничие, или меченосцы (sword-bearer), достоинство близкое к званию боярина сенатора. Шакловитой обещал в точности исполнить волю Царевны и собрал в замок Кремль (Crim), где обыкновенно живут Царь и Патриарх, и где находятся все государственные Приказы, 600 Стрельцов, удальцов отчаянных, под начальством полковника Рязанова (Rojaunau). Сам он принял главное начальство над убийцами и приказал им следовать за ним в Преображенское. Но пока отдавал он сей приказ, двое из бывших в Кремле Стрельцов, сердца коих затрепетали от ужаса, решились не обагрять рук кровью своего Государя, и предупреждая злодейство, побежали они вперед [125] и дали знать обо всем царю Петру. Он лежал уже тогда крепко спящий в своей постеле. Тотчас послал он за своими дядьями, братьями его матери, и наскоро советовался с ними, что ему делать? Положено было послать в город и достоверно узнать о деле. Один из царских дядьев и князь Борис Голицын отправились с сим поручением; на дороге встретили они Шакловитого, едущего с Стрельцами, скрылись от них и поспешили спасать Царя. Петр едва имел время сесть в коляску, с матерью, супругою, сестрою, и сопровожаемый немногими верными служителями, поскакал в Троицкий монастырь. Заговорщики приехали, спросили о Царе, но Стрельцы, бывшие на страже у Царя, ничего не зная об умысле, с удивлением рассказали им о неожиданном бегстве царя Петра и известили своего председателя, или судью, что Его Величество спешил уехать, как только можно было скорее.

Упустив из рук жертву свою, Шакловитой возвратился по утру к Царевне, которую нашел он совсем не так, как он, испуганною неудачей. Все в Москве изумились известию о бегстве Царя и никто не мог угадать причины его. Но в вечеру стало известно, что царь Петр прислал к Царевне, упрекая ее в злодействе, а она совершенно от всего отреклась, уверяя, что почли заговорщиками и убийцами людей, которые приезжали сменять караулы, и что ее жестоко оскорбляют, почитая способною к такому отвратительному делу, как убийство родного брата. Предлог приеда для смены караулов показался всем слишком недостаточным, ибо смена всегда производилась днем, а Шакловитой приезжал в Преображенское ночью. Но как бы то ни было, царь Петр, достигнув благополучно Троицкого [126] монастыря, писал ко всем боярам, чтобы они явились к нему туда без замедления. Он писал также ко всему дворянству и послал приказы во все города собирать милицию, объявляя по всему государству о заговоре Шакловитого. Менее нежели в неделю собралось в Троицкий монастырь множество дворянства. Немедленно послал Царь указ Голицыну явиться к нему, но Голицын извинился, под предлогом, что его не отпускает царь Иоанн.

Царевна делала между тем все, что только было можно, склоняя Стрельцов на свою сторону. Она созвала к себе их пятисотников и десятников (Piecestniks and Diecestenikes), офицеров нисшего достоинства, которые в настоящем случае могли иметь на солдат более влияния, нежели полковники. Приказав им стать на ступенях дворцового крыльца, она вышла к ним с царем Иоанном, и остановясь на верхней ступени, Царь говорил им следующим образом: «Брат мой удалился в Троицкий монастырь по неизвестным мне причинам; нет сомнения, что он хочет нарушить спокойствие государства, и как мне сказывали, приказал вам явиться к нему, но мы запрещаем вам под смертною казнью повиноваться его приказаниям».

Царевна подтвердила приказ Иоанна. Стрельцы худо их послушались. Они отправились в Троицкий монастырь и уверили царя Петра в своей верности. Видя их поступок, когда притом большая часть бояр присоединилась к Петру, Царевна решилась примириться с ним, для чего и отправила к нему двух своих родственниц, теток, сестер отца, царевну Анну Михайловну: (Ann Michaelwa) и сестру свою Марфу Алексеевну (Marfa Aleyewna). [127]

Не продолжая далее нашего рассказа, надобно сказать читателю, что правление Царевны ободрило и других принцесс царской крови оставить свои монастыри, где они обыкновенно живут, и перейдти в царский дворец, где находилась София, что oна принуждена была допустить, потому что преследуя нарушение обычая жить царевнам в монастырях, поступила бы она против самой себя, ибо завистники ее и недовольные ее правлением могли потребовать тогда возвращения ее самой в монастырь, ею оставленный. Из числа принцесс Екатерина, София, Mapия и Феодосия (Sediassa) были родные сестры по отцу и матери царя Иоанна Алексевича (czar John Alexervick); мать их была из рода Милославских (Mirasselawka). Царь Петр и царевна Наталья была от второго брака Алексеева, с девицею из рода Нарышкиных (Naraskin). Супруга царя Иоанна была из рода Салтыковых, и имя ее Марфа (Martha); от нее родилась царю дочь. Царь Петр женился на девице из дома Лопухиных (Poukin), по имени Марфии, или Марфе (Marfia or Martha). Она так испугалась, бывши принуждена следовать за супругом своим в его ночном побеге, почти полунагая, дабы спастись от смерти (что неизбежно и случилось бы, еслибы не предостерег младший Голицын), что выкинула через несколько дней после того. Однакож родила она сына в прошедшем феврале месяце и рождение сего царевича навсегда уничтожило все притязания царевны Софии. Обращаюсь к нашей повести.

Царевны тетки Софии и сестра ее прибыли в Троицкий монастырь с надеждою примирить племянника с племянницею. Представши пред Царя, он просили его не верить клевете, заставившей его бежать; [128] уверяли его, что тут вышло какое-то недорозумение, которое употребляют во зло, стараясь поссорить его с сестрою, и что он может возвратиться в Москву совершенно спокойно и безопасно. Царь Петр отвечал царевнам, что совсем не пустой испуг заставил его бежать, и что действительно составлен был заговор умертвить его супругу, его мать, его дядьев и его самого. Потом представил он столько доказательств заговора, что тетки не могли оспорить истины слов его. С ужасом говорили они, что нисколько не участвуют в таком страшном деле, и клялись, что не воротятся после сего в Москву, но хотят жить и умереть с своим младшим братом.

Узнавши о плохом успехе переговоров теток своих с Царем и недоумевая что оставалось теперь предпринять, царевна София явилась к Патриарху, передала ему печаль свою, и так убедила его, что добрый старец предложил ей свое посредничество. В тот же день поехал oн к Царю, рассказал ему о причине своего приезда и говорил все, что только мог придумать для примирения Царя с его сестрою. Но он был весьма изумлен, когда ему сказали, что он сам должен опасаться заговора, ибо в нем участвует Лигомед, или игумен Сильвестр (Ligomede or the abbot Sylvester), и что Сильверсту назначено быть патриархом в случае удачи заговора. Taкие известия весьма встревожили Патриарха, и он почел за лучшее остаться в Троицком монастыре, пока дело объяснится и обстоятельства лучше определятся. Между тем издал он повеление захватить изменника игумена.

В большем прежнего затруднении Царевна собрала всех своих приверженцев и, советовалась с ними, что ей делать? Решили, что окольничего [129] Шакловитого скроют во дворце, игумену Сильверсту дадут средства бежать, а сама Царевна, с Голицыным и другими другими друзьями своими, отправится в Троицкий монастырь и постарается укротить брата, который прислал ужe второй приказ Стрельцам немедленно всем явиться к нему и привезти с собою заговорщиков. Царевна была на половине дороги, когда встретил ее боярин Троекуров (bоуаr Trokourau) и сказал от имена царя Петра, что она должна ехать обратно, ибо ее не примут. Убежденная, что опасно было бы настаивать более, и что у брата, дествительно, ожидает ее плохой прием, Царевна воротилась в Москву. На следующий день остальные Стрельцы и Hемцы все явились в Троицкий монастырь. Бояре по общему совету решились послать захватить всех заговорщиков, которых успеют найдти в Москве. Полковник Сергеев (Sarque), с 300 человек, был отправлен исполнить cие определение. Немедленно по приезде своем в Москву пошел он прямо в царский Дворец, грозно объявляя, что Федька Шакловитой (Fiska Thekelavitau) должен быть ему выдан. По причине открывшейся измены называли Шакловитого уже не Федором, или Феодором, но уменьшительным или ругательным именем, что у Москвитян означает презрение. Царевна сначала оказала было некоторое сопротивление, но видя, что полковник решительно требует исполнения приказа и чувствуя худые следствия дальнейшего сопротивления, выдала ему Федьку и его товарищей. Преступники, закованные в цепи, были препровождены в Троицкий монастырь в простой телеге. С другой стороны, Голицын, видя разрушение всего своего величие и опасаясь за самое личное сoxранение себя, решился добровольно отправиться [130] к Царю. Oн взял с собой сына своего и товарища Алексея, друзей: Толочанова (Talachanau) Восского (Woski), каммергера царского, Ржевского (Riquenski), великого казначея, Романовича, губернатора Севского, клеврета своего и советника, Змиева, своего приверженца, который был генерал коммиссаром в apмии, и особенного приятеля его, воеводу Касагова (или дьяка Казакова, Kassantau?). Но врата Троицкого монастыря оказались недоступны ему и друзьям его, и в то же время, когда не позволили им явиться к Царю, прислана была к ним стража, с повелением никуда не выходить, ни Голицыну, ни сопровождавшим его, из своих квартир.

Едва только приведен был Федька в Троицкий монастырь, его препроводили в большую залу, куда Царь созвал всех бояр. Федьку распрашивали четыре часа и потом увели в одну из монастырских башен, где пытали его, или лучше сказать, секли. Такое наказание называется у Москвитян кнут (kenouse) 3. После нескольких ударов кнутом, Федька признался, что хотел умертвить Царя, мать его и трех ее братьев. Его отвели в темницу, где изложил он на бумаге все подробности заговора, оправдываясь тем, что его вовлекли другие в cиe жестокое дело, и сказывая, кто именно вовлек. Царь, хотя жестоко оскорбленный свирепством сестры своей, не хотел однакож подвергнуть публичному позору принцессу царской крови, а князь Борис Алексеевич Голицын употребил весь свой кредит у Царя, [131] желая спасти своего родственника, казнь коего обесславила бы весь род его.

После Федьки многие другие из числа заговорщиков были допрашиваемы. Их подвергали необыкновенной пытке, гораздо более кнута тяжкой: преступнику бреют голову и капают на нее горячую воду. Мучение злодеев было до того нестерпимо, что они тотчас сознались в своем преступлении, и подобно Федьке открыли имена всех своих сообщников. Два дня прошло после сего в совещаниях о том, как наказать злодеев. Князь Голицын, сын его и друзья были осуждены в ссылку, и приговор им был прочитан государственным секретарем на ступенях дворцового крыльца. Стоя выслушал его Голицын, окруженный стражею, которая привела его из квартиры. Приговор Голицына состоял в следующих словах:

«По повелению Царя осуждаетесь вы ехать в Каргополь (Karga), город, лежащий близ полюса, и оставаться там на всю вашу жизнь, лишенные милостей Е. Ц. В., милосердие коего есть однакож таково, что он определяет вам по три пенса в день на пропитание, хотя правосудие повелевает ему обратить все ваши имения в казну».

Несчастный князь Голицын слушал приговор опустя голову и отвечал только, что ему невозможно оправдаться пред Е. Ц. В. Он удалился немедленно и был препровожден одним из полковников в место его ссылки. Государственный секретарь отправился в Москву описывать его дом и все сокровища. Найдены у Голицына великие богатства: 100 000 червонцев в сундуке, зарытом в погребу — добыча из имения гетмана Самойловича, и 400 чаш (vessels) серебряных, по 40 фунтов каждая. Жена Голицына [132] и невестка его сосланы вместе с ним и с сыном, и им было позволено взять с собою всем четырем только тридцать рублей.

Когда прочли осуждение Голицыну, боярин Романович, воевода (woywode) Севский, приведен был к ступеням крыльца и осужден на ссылку в Пустозерск (Postozora), город, гораздо севернее Каргополя, на всю жизнь, а имение его было также конфисковано. Венедикту Андреевичу Змееву (Wedenik Andrewic Esmeyan) приказано жить в деревнях его впредь до повеления; Касагов (Kassantau) был лишен всех его должностей и также осужден жить в своих поместьях. Толочанов (Talachanau) определен на всю жизнь воеводою в Переяславль (Prziacelavaka), город неподалеку от Киева на Днепре, а великий казначей послан воеводою в новый город на реке Самаре. Нa другой день Федьке отрубили голову, и два Стрельца, уличенные в замысле убийства, потерпели такую же казнь. Полковник, предводивший отрядом убийц, был высечен кнутом, а потом отрезали ему язык и сослали его на всю жизнь в Сибирь, с дачею на пропитание по одному пенни (по гривне) в день; пятерым Стрельцам, также отрезали языки и послали их в Сибирь добывать зверей.

Когда совершились все cии наказания, царь Петр велел известить о том Царевну, приказывая ей оставить дворец и удалиться в монастырь, который построила она в Москве. Она отказалась повиноваться приказу брата, не думая исполнять того, что было ею нарушено в обычаях земли и желая удалиться b Польшу. Но когда уведомили о том царя Петра, он послал приказание начальнику Стрельцов препроводить Царевну в монастырь волею или неволею, [133] поставить кругом места заточения ее стражу и не допускать к ней никого, что и было исполнено. Через два дня потом царь Петр возвратился в Москву и въехал в столицу верхом, причем ничего замечательного не было; восмнадцать тысяч вооруженных Стрельцов находилось при въезде Царя. Через четверть часа потом прибыли в коляске мать и супруга Царя и обе приехали прямо во дворец. Царь Иоанн встретил брата на дворцовом крыльце; они обнялись. Петр просил Иоанна быть ему другом. Иоанн отвечал уверением, что он всегда сохранял к нему дружбу. Потом Цари удалились в свои покои, и с тех пор ничего уже не было слышно об Иоанне, хотя именем его начинаются все государственные акты.

Так кончилось правление царевны Софии, несколько лет бывшей повелительницею обширного государства Московского. Увлекаемая безмерным честолюбием, она хотела захватить в свои руки неограниченную власть, данную ей во имя братьев, и быть независимою и самовластною, но кончила падением и заключением на всю жизнь в монастыре, с 800-ми монахинь, которых нарочно вызвала она из Киева, надеясь придать себе тем более важности, ибо тут у нее вовсе не было благочестивых намерений. Она полагала, что тем приобретет себе привязанность Киевлян, покорившихся Москвитянам в 1666 году, когда Киевский палатинат был ими завоеван. [134]

ПРИЧИНЫ СМЯТЕНИЙ В МОСКОВИИ

После подробного изложения заговора против царя Петра прилично будет показать, что смятения, обуревавшие Двор, и те, которые впредь могут случаться, происходили и будут происходить от ухищрений царевны Софии, ум и дарования коей совсем различны от ее наружного вида. Она весьма безобразна собою, необыкновенно толста, с головою огромною, как кадушка; на лице у нее волосы, на ногах наросты, и ей теперь, по крайней мере, сорок лет, но как некрасива она собою, так, напротив, хорош и проницателен ум ее, и хотя никогда не читала она Макиавеля, но по природе знает его правила, и особенно то, что можно все предпринять и не считать самого убийства преступлением, если тем приобретаема власть. Еслибы не старалась она захватить себе правления и не покушалась заместить собою брата Петра, нет сомнения, что против нее не составилась бы сильная партия в его пользу. При конце жизни царя Феодора, предвидя, что Феодор недолго проживет при болезненном состоянии своем, София решилась оставить свой монастырь, не смотря на строгий обычай, по коему все члены царского семейства женского пола обязаны провождать жизнь в монастырях и в безбрачном состоянии. 4 Для сей цели начала Царевна оказывать необыкновенную любовь к своему умирающему брату и скорбеть о своем несчастии, что не может видеть брата, столь нежно ею любимого, и помогать ему в его болезни. Когда Феодор сделался уже весьма не здоров, София беспрестанно посылала спрашивать об [135] нем, не оставляя никакого случая изъявлять свою к нему привязанность и печаль о том, что принуждена быть с ним разлученною. Такими средствами приготовила она путь своим замыслам, оставила монастырь, под предлогом, что хочет ходить зa своим больным братом, и исполнила свое намерение, никого другого к нему не допуская, находясь беспрестанно при нем, давая ему сама все лекарства. Она предвидела, что чем более сделает для него, тем более пpиобретет любви его и других. Она внушила таким образом благоприятное о себе мнение знатным которых старалась обласкать, и народу, слышавшему об ее поступке и за то извинявшему ее удаление из монастыря. Однажды вырвавшись на свободу, она решилась уже никогда не возвращаться в свое монастырское уединение и сделаться повелительницею других, чего нельзя было eй достигнуть без значительного числа друзей. Взоры ее устремились тогда на князя Голицына, как самого способного быть начальником других ее сообщников.

Он был человек великих достоинств и происходил от последнего Литовского Герцога из рода Ягеллонов. Царедворцы сначала были весьма довольны выбором его при Феодоре, думая, что он удовольствуется только именем первого министра и разделит с ними власть. Голицын, хитрый, более нежели все Москвитяне, сложенные вместе, сохранил власть свою во все царствование Феодора. Когда Феодор скончался неожиданно, Хованский, смелый вельможа и непримиримый вpaг Голицына, произвел волнение и погубил всех знатных, которые могли противиться ему в намерениях его завладеть престолом, под предлогом мщения за смерть Царя, будто бы отравленного. Мы видели, что когда [136] Хованский не страшился никого и думал уже обладать престолом, он был захвачен и наказан за свою жестокость и свирепость.

Смерть сего бунтовщика укрепила правление Софии, которая отдала звание великого канцлера любимцу своему, и в сем звании никто в Московии не управлял государством до него столь самовластно. Царевна София думала, что после сего может она приступить ко многому. Слыша о дальнейших замыслах Царевны, решавшейся умертвить обеих Царей и захватить себе престол, и бывши хитрым политиком, Голицын ужаснулся жестокости такого дела, которое и в случае успеха могло восстановить против Царевны и против него всех. Как ни тайно было бы совершено злодейство, но оно могло когда нибудь открыться и послужило бы поводом к восстанию недовольных в роде Хованского, под предлогом мщения за смерть Царей и защищения престола. Голицын предлагал Coфии избрать путь не столь кровавый, хотя не менее надежный: женить царя Иоанна. Когда потом у Иоанна родится сын, царь Петр естественно лишится всех своих приверженцов. Царевна сочетается в то время браком с Голицыным, а дабы еще более придать прочности делу, в патриархи изберут Сильверста, инока Греческой религии, но по рождению Поляка, который немедленно предложит посольство в Рим для соединения церкви Латинской с Греческою, что, еслибы совершилось, доставило бы Царевне всеобщее уважениe. Тогда царя Петра можно принудить постричься. Или избавиться от него способом еще более легким и не столь ненавистным в глазах народа, как предлагаемое Coфиею злодейство. Когда все так исполнится, надобно будет оклеветать жену Иоанна, [137] касательно рожденного ею сына. Доказательства на все приискать будет легко. Последует развод, заключение Царевны в монастырь, вторая женитьба Царя и, разумеется, детей у него не будет. Без всякого страха и опасности можно будет Софии править государством во все время жизни Иоанна, а по кончине его София наследует престол, по причине пресечения мужеского рода в царском семействе.

Царевна весьма охотно одобрила все cии предположения и предоставила Голицыну исполнять их. Ей и в мысль не приходило, что у Голицына были свою дальнейшие замыслы, а именно, что присоединив Москвитян к Римской церкви и надеясь пережить Софию, не сомневался он, что Папа назначит его законного сына наследником, вместо тех детей, которых мог он прижить с Царевною.

Голицын начал свадьбою Иоанна, и как цари Московские никогда не соединяются браком с иностранными принцессами, то и приказано было всех красивых Русских девушек представить ко Двору. Здесь осматривают их обыкновенно мать, сестры и родственницы Царя, с опытными лекарями и хирургами, выбирая ту, которая лучше всех. Не трудно было Cофии выбрать такую девушку, которая была способнее для ее намерений, и по вступлении в супружество с Иоанном, она родила, но только дочь, а не сына, чем ниспровергнуты были замыслы Голицына. Между тем приверженцы Петра, узнавши все ухищрения Царевны, составили противоположный заговор. Находя себя бессильными привесть его в исполнение, склонили они на свою сторону другого князя Голицына, Бориса, родственника любимцу Софии, который [138] презирал его за пристрастие к гульбе. Сей Голицын сделался любимцем царя Петра. Когда, под видом оказания особенной чести, принудили Великого Голицына принять на себя начальство над войсками во втором Крымском походе, в отсутствии его выбрана была невеста Петру и он женился, не смотря на несогласие Царевны. Такой смелый поступок усилил партию царя Петра, и все молодые царедворцы, отцы коих были согласны с Софиею, перешли к нему. Голицын, по возвращении своем, видя все свои замыслы разрушенными супружеством младшего Царя, супруга которого была уже тогда беременна, по неволе приступил к заговору Софии. Когда предприятие не удалось, как мы уже о том говорили, Голицын имел время убежать, но Царевна противилась тому, уверяя сначала, что никто не осмелится обвинить ее в преступлении столь ужасном. Голицын намеревался тогда послать старшего сына своего, в виде посланника, в Польшу, придавши в свиту его другого сына и внука, и отправив с ними свои богатства, дабы следовать потом за ними, когда заговор не удастся. Надеялся oн, что Король Польский окажет ему свое покровительство, если он будет обещать ему снарядить на свой счет несколько войска в его владениях, с коими можно бы напасть на Казаков и Татар, дополняя силою, чего не исполнит хитрая политика. Все могло исполниться по его желанию, ибо польза была тут взаимная, но Царевна, не думая сама бежать с ним, замедлила удаление своего любимца до последнего дня, когда неотвратимо уже было его бедствие. Все еще мог бы он и тогда спастись бегством, имея и в то время в руках дела и государственные печати, когда от Москвы до ближайшего Польского города пути всего [139] только сорок миль. Можно быть уверенным, что он убежал бы тогда, как прежде предполагал, но увидя жестокость и быстроту мер против Cофии, лучше захотел он подвергнуться всем ударам судьбы и самой казни, нежели оставить свое семейство гневу и мщению неумолимых врагов, когда в то же время он видел бы себя бедным изгнанником в чужой земле, бывши некогда в Московии на высоте счастия.

НЫНЕШНЕЕ СОСТОЯНИЕ МОСКОВИИ

Когда Голицын отправился в место ссылки своей, Нарышкин (Naraskin), дядя царя Петра по матери, увидел только одно препятствие в возвышении своем, именно, младшего Бориса Голицына, любимца царского, которого трудно было ему низвергнуть, ибо oн был причиною спасения и успеха в деле юного Царя. Но как Петр и любимец его были весьма неопытны в политике, то не трудно было старой лисице внушить своему племяннику, что любимец его находится в больших связях с Великим Голицыным, о чем можно судить по той ревности, с какою старался он спасти жизнь его. Царь представил напротив, как бессовестно было бы ему подозревать верность человека, который спас ему жизнь. Нарышкин явился к Царю, сопровождаемый дочерью и сыновьями, и со слезами на глазах сказал, что если он не соглашается отставить теперь одного Голицына, своего любимца, то в последствии [140] уговорят его возвратить и другого, Великого Голицына. Человек, более царя Петра опытный, не поколебался бы такими словами, но Царь весьма смутился и обещал сослать любимца своего на всю жизнь его в деревни. Услышав о том, Голицын тотчас уехал в свои поместья, не дожидаясь царского приказа. Едва сказали Царю об его удалении, он начал посылать к нему курьера за курьером, спрашивая о причине бегства его от царской особы. Любимец отвечал, что если рассматривая его прежнее поведение Государь не убедился в его верности, то он после сего никогда не хочет являться к Двopy. Царь так тронут был его ответом, что послал двух бояр приветствовать его, и через несколько дней потом, нетерпеливо желая его видеть, сам послал к нему еще двух других, изъявляя желание об его возвращении, что Голицын и исполнил. Царь оказал ему такую почесть после его приезда, что она испугала Нарышкина и его партию, и заставила их искать дружбы и сближения с любимцом царским, который несколько времени представлял важное лицо при Дворе, рассыпая милости царские своим друзьям. Но потом увлекся он советами других, и не имея дарований своего мудрого родственника, начал низвергать знатных людей, отдавая места их подобным ему самому весельчакам (drunkards), что и привело его самого в немилость у Царя. Опасение о том: не думают ли возвратить и царевну Софию, и решение Царя возвести Голицына на место его родственника, которое прежде предоставлялось Нарышкину, заставили всех обратиться к партии Нарышкина, сыновья которого заняли важные места. Когда старшему сыну Нарышкина дано было звание великого каммергера, коего желал себе [141] Голицын, то он до того оскорбился, что не скрыл своего негодования и укорил Царя в слабости характера. Враги его воспользовались его неосторожностью и уговорили Царя изгнать любимца и казнить Великого Голицына. Но те, кто радовался падению умного министра Софии, вскоре раскаялись в его погибели, ибо Нарышкин, ныне всем управляющий, вельможа необразованный и грубый, и вопреки всякой политике и благоразумию начал он уничтожать все, что предшественник его, сей великий министр, предполагал столь благоразумно сделать для славы и чести народа, когда напротив Нарышкин обращает Москвитян к их прежним грубым обычаям. 5

Русские всегда запрещали иностранцам приезжать в свое государство и не позволяли отправления службы божественной католикам. Польский посланник с большим трудом мог получить позволение основать у себя на дому часовню. И хотя издавна Москвитяне знают грамоту, но нельзя и в сем отношении не пожалеть о Голицыне, ибо он построил огромное здание для коллегиума, где определил содержать 20-ть Греческих ученых людей, с множеством книг, приказав дворянам отдавать детей своих учиться в cиe заведение; испросил позволения некоторым посылать детей своих в Латинские Польские училища, а кто хочет воспитывать [142] дома, отдавать их в Москве Польским учителям; иностранцам разрешил ездить в Московию, а Москвитянам за границу, что до него строжайше наказывалось. Он хотел также посылать дворян путешествовать за границу и изучать военное искуство в иностранных государствах. Он думал учредить постоянное войско, вместо крестьянских полчищ, которые оставляют свои земли без обработывания, когда идут на войну, и вместо сей тяжкой и бесполезной обязанности располагал обложить народ умеренною податью с каждого дома на содержание войск. Думал он также отправить министров для всегдашнего пребывания при разных Дворах и дать полную свободу вероисповеданиям в Московии. Он допустил в Mocковию Иезуитов и часто беседовал с ними, но вскоре после его падения их выслали за границу, с объявлением от Царей Императору и Королю Польскому, которые присылали их, что отныне навсегда запрещается им приезжать в Московию. Согласно сему объявлению, в Марте 1690 года отказано было послу Польского Короля, требовавшему от имени государя своего позволения проехать иeзyитам через Московию. Потому патер Гримальди, назначенный от Императора для посылки в Китай и живущий ныне в Польше, позволения на проезд получить не мог. Мне трудно было бы исчислить все, что надобно бы прибавить здесь к говоренному уже мною о князе Голицыне. Довольно сказать, что он хотел населить пустыни, обогатить нищих, превратить трусов в добрых солдат, хижины в чертоги, и все сии предприятия погибли в Московии с князем Голицыным. Собственный дом его был одним из великолепнейших в Европе, покрыт медными листами и внутри [143] украшен дорогими коврами и прекрасною живописью. Во время его управления до 3 000 домов каменных было построено в Москве. Такое число не покажется великим, если мы скажем, что в Москве находится до полумилльона жителей, и что ее составляют три города один в другом; каждый из них огражден огромною стеною, со рвом, наполненным водою, что составляет защиту Москвы от нападения Татар. Первый из сих Московских городов называется Кремль (Kzim), второй Белгород (Bialogrod), то есть, Белый город, а третий Новгород (Novogrod), то есть, Новый город.

Любопытнейший предмет для иностранца представляет построение в Москве, в Декабре месяце, (временных) деревянных домов (балаганов) для (торговли) Восточных и Европейских купцов. Князь Голицын построил на Москве реке, впадающей в Оку, каменный мост о 12-ти (?) арках, и вышины необычайной, по причине больших половодьев; сей мост есть единственный каменный во всей Московии, а строил его Польский монах.

НРАВЫ И ОБЫЧАИ МОСКВИТЯН

Москвитяне, говоря собственно, cyщиe варвары, недоверчивые, лживые, жестокие, развратные, обжорливые, корыстолюбивые, нищие и трусы. 6 Все они суть [144] невольники, исключая тpи иностранные семейства: князя Черкаского (Sirkache), прежде бывшего владетеля земли сего имени, весьма богатого, да Голицыных и Артамоновича. Они так грубы и невежливы, что Немцы, которых много живет между ними, ничего не могут с ними сделать. Они неопрятны, хотя и часто моются в банях, нарочно для того построенных, где натапливают так жарко, что никто кроме Москвитянина не мог бы такого жара перенести. Мужчины и женщины ходять в одну баню, которая обыкновенно ставится на берегу реки, для того, что кто не стерпит жара, идет и бросается прямо в холодную воду, зимою и летом. Хотя Москвитяне очень крепки, но к холоду они слабее однакож Поляков. Пища и питье у них самые грубые. Любимая еда их огурцы и Астраханские дыни, которые мочат они на зиму, заквашивают и солят. Телят не едят они вовсе. Мужчины одеваются почти так же, как Поляки, но богатые зимою носят суконные платья, делаемые из Голландского сукна, с дорогим меховым подбоем, и шапки с драгоценными каменьями, или вынизанные жемчугом, ибо жемчугу у них очень много. Летом одеваются в платья из Китайских и Персидских шелковых тканей.

Женщины одеты по Турецки. Самая беднейшая старается сделать себе шапку из Персидского штофа, более или менее дорогого. Богатые вынизывают свои шапки жемчугом или драгоценными камениями. Зимние платья женские, или кафтаны (sultanees), делаются из штофов с золотом, подбитых куницами, а летом из Китайских тканей (Chinese damask). Под своим головным убором Москвитянки тщательно прячут волосы. Ходят они весьма [145] неуклюжо, ибо башмаки их сделаны в роде сандалий и преширокие. Лица они себе красят, а также и брови раскрашивают, как которой заблагоразсудится. Очень робкие в связях с иностранцами, Москвитяне не так отчетливы в поведении с земляками и немного заботятся о мужьях. Москвитяне любят погулять и часто ездят в гости. Экипажи у них самые жалкие и большая часть Москвитян ездят по городу верхом, на плохих лошадях, предшествуемые бегущими впереди, дурно одетыми слугами. Зимою лошаденку запрягают в сани — единственный зимний экипаж. Женщины ездят в дурных экипажах, колясках в роде паланкина, обыкновенно запряженных в одну лошадь. Садится их в такую повозку пять, шесть, как будто в ящик, потому что скамеек внутри нет. Хотя в Москве находится до 500, даже, может быть, до 600 000 жителей, но разве у трех сот человек есть и такие коляски, да найдется еще разве с тысячу маленьких телег (chariots), запрягаемых в одну лошадь, для переезда из одного места в другое.

Некоторые из богачей имеют коляски в роде Французских, привозимые из Голландии и Данцига. Царские кареты все очень старые, потому что в Московии их не делают, и берегут только те, которые присылаются в подарок от иностранных государей с послами. Некоторые царские экипажи по обычаю Московскому делаются открытые, другие закрыты, а иные в виде паланкинов. Сани царские делают красивые, раззолоченые, обитые бархатом и обшитые галуном; их запрягают в шесть лошадей, шлеи коих украшены бархатом. Такие сани бывают иногда закрыты, со стеклами, обиваются внутри красным сукном и оторачиваются куницами. [146] В таких санях можно лежать и спать во время переездов, ибо зимою в Московии едут день и ночь.

Когда Цари выезжают за город, то вместо саней и колясок употребляют обыкновенные туземные экипажи. Вокруг Москвы построено у них множество деревянных домов, которые называются увеселительными, хотя в них нет ни садов, ни лугов, а просто они окружены стенами, из опасения, чтобы не раззорили их Поляки, или Татары, которые нередко нападали на Москву, лет за пятдесят не более. 7

Пожары случаются в Москве весьма часто, и Москвитяне не берут на себя труда тушить их, пока не потухнет огонь сам собою, истребивши ста четыре или сот пять домов. Правда, что и убытка тут бывает немного, потому что домы Москвитян не лучше свиных хлевов во Франции и в Германии; их продают на рынке совсем готовые. В 1688 г. сгорело в Москве 3 000 домов, и в четыре месяца в прошлом году видел я три пожара; в каждом сгорело по 500 и по 600 домов. Пожары чаще всего бывают от пьянства и неосторожного обхождения с огнем. Пьянство у Москвитян усиливается, особенно перед постом, на маслянице, и тогда несколько дней бывает такая суматоха, что иностранцы не смеют вытти из своих жилищ, потому что тогда заставляют всякого пить водку и другиe, столь крепкие и отвратительные напитки, что никто [147] кроме Москвитянина не проглотит их. Не удивительно, что тогда теряют Москвитяне последнюю каплю разума, какую еще имеют, и режутся один с другим длинными ножами. Стараются унимать их воинскою стражею, но стража бывает не трезвее народа и преступник всегда успевает скрыться. 8 Едят Москвитяне так много, что после обеда им всегда необходимо проспать часа три, и тотчас после ужина они ложатся спать. Зa то они встают весьма рано. Даже и в походах каждый солдат непременно спит после обеда. Летом перед сном они купаются. Дождя они не любят и дождь идет у них редко. Москвитяне носят шапки небольшие, и встречаясь с приятелем каждый снимает шапку, крестится, а потом жмут друг другу руку.

Вера у Москвитян Греческая. Пaтpиapx Московский жил прежде в Киeвe. Он выбирается из митрополитов, утверждается царем и не может быть свергнут ни Царяградским, ни Aитиoxийским патриархом. При выездах всегда предшествует ему человек с крестом в руке. При торжественных процессиях духовенство является в богатых одеждах, унизанных жемчугом. Тогда несут образа, богато украшенные золотом и жемчугом, огромные кресты, до того обременные украшениями, что их с трудом поднимают четыре священника, и евангелия, драгоценнее коих без сомнения не найдете в Европе. Я видел евангелие, отделанное Французским ювелиром, по заказу царя Петра; оно было украшено пятью изумрудами, из коих самый малый стоил [148] тысяч десять крон; золота на нем было четыре фунта (pound). За священниками в процессиях следуют игумны, митрополиты, и наконец патриарх, в жемчужной шапке. Царь должен вести коня его, но заменяется знатными людьми, нарочно для того определенными. Впереди процессии идет сто человек; одни метут улицы, другие усыпают их песком. Голицын, по причине грязи на немощенных Московских улицах, велел выстлать их досками, но после него cия мостовая не возобновляется и грязь бывает ужасная. Праздников у Москвитян весьма много и тогда звонят они целый день в колокола. Пилигримства к святым местам совершаются ими часто. Царь Иоанн, не смотря на болезни свои, проводит большую часть времени в посещении монастырей, хотя ему выгоднее было бы скрываться от народа, ибо на него, почти слепого и весьма некрасивого, жалко глядеть, несмотря на то, что ему всего только 28-м лет. Москвитяне любят строить церкви, и каждый дворянин, воздвигая себе дом, устроивает в нем часовню и содержит монахов, сколько кто может. В Москве считается 1 200 церквей каменных; на каждой по пяти башенок с колоколами; на башенках ставят кресты, из коих главный футов пяти величиною. Самые великолепные храмы Mocковскиe суть: церковь Богоматери и церковь архангела Михаила подле царского дворца. Куполы и башенки их покрыты позолоченными медными листами, а кресты на них красные. Внутренность обеих церквей раскрашена под мозаику. Против них находится огромная колокольня, где висит множество больших колоколов; один из них 20 футов в поперечнике и 40 (forty) в вышину; стены его 1½ фута толщиною, а весит он сорок [149] тысяч (forty thoosanda weight?). Половина земель в Московии принадлежит монашеству... 9

ПУТЬ ИЗ МОСКОВИИ В КИТАЙ И ТОРГОВЛЯ МЕЖДУ МОСКВИТЯНАМИ И КИТАЙЦАМИ

Меховая торговля издревле началась в Московии, но она весьма изменилась против того, что была прежде и в начале. В старину куницы в Московии были весьма мало известны. Москвитяне торговали только дешевыми мехами, исключая горностаевых, на которые выменивали они, что им было надобно. Дед нынешних Царей, Василий Васильевич (Basile Ваzillewik), прозванный Грозным (Tyrant), да и весьма справедливо (он любил проливать кровь своих подданных и однажды велел кучеру своему ехать с каретою, в которой сидела супруга его, по едва замерзшему озеру, находящемуся в четверти мили от Москвы; карета провалилась сквозь лед и все сидевшие в ней утонули) 10, покоривши царства Казанское и Астраханское, узнал ту отдаленную область, которую называют Сибирь (Ziberia), что на [150] Славянском языке значит: тюрьма, ибо упомянутый жестокий властитель посылал в сию область, тогда не имевшую еще никакого названия, всех, кто ему не нравился. Тогда открыли там множество куниц или соболей (zibelin martins), а также и путь в Китай через обширные пустыни, покрытые непроходимыми и неизвестными лесами, которые, вероятно, простираются до самого Ледовитого моря (frozen sea). Охотники проникли в cии леса, подвигаясь постепенно за ловлею разных зверей, как то: белых лисиц, волков, и других, коими упомянутые, не обитаемые ни кем леса изобилуют, и шкуры коих столь дорого ценятся.

После смерти Грозного, сын его, наследовавший ему, рассудил, что для умножения власти его будет весьма выгодно, если позволит он иностранным купцам торговать в его царстве. Голландцы первые старались пройти морем в Московию, но не получили в том успеха. Англичане были счастливее их и достигли в Архангельск (Arch-Angel), порт, находящейся на море, или заливе св. Николая. Царь, слыша о том, наградил Англичан большими привиллегиями и освобождением от платежа пошлин за привозные и вывозные товары, желая только упрочить их торговлю. Голландцы, раздосадованные выгодами своих соперников, старались всячески повредить им, но Царь, страшась, чтобы не прервалась торговля Англичан с Московиею, запретил Голландцам вход в Архангельскую гавань. Англичане оставались там единственными обладателями торговли до смерти короля Карла I. Уведомившись о казни сего государя, Царь, весьма тем опечаленный, отнял у Англичан все их привиллегии и позволил Голландцам торговать, с [151] платежем 15 процентов на все привозные и вывозные товары. С того времени повели Голландцы свою торговлю, и столь выгодно, что ныне находится в Московии более 200 Голландских торговцев, большая часть коих уезжают зимою из Москвы, по причине жестоких холодов. Тогда в первый раз введены были в Mосковии деньги, которые ныне там сделались так же обыкновенны, как в Польше. В предместиях Москвы живет в настоящее время до тысячи купцов Английских, Голландских, Фламандских и Итальянских. Они торгуют мехами и кавьяром, или осетровою икрою, которую Москвитяне набивают в мешки, солят и провешивают на солнце, и которой у них великое обилие, ибо в Волге и других реках, впадающих в Каспийское море, ловят они бесчисленное множество осетров, возят их водою в Москву, откуда развозятся они по всей Московии и в соседние государства, как у нас сельди. Англичане и Голландцы меняют Москвитянам свои сукна и пряности на хлеб, хмель, смолу и поташ. Фламандцы и Гамбургцы покупают у них воск и железо. Корабли сих народов приходят в Архангельск в июле и отплывают оттуда в сентябре; оставаясь долее, они подвергаются опасности погибнуть в море. Переход из Бергена в Архангельск совершается обыкновенно в 15 и 20 дней, вперед и обратно равно. Торговля cия весьма выгодна, хотя в год приходит в Архангельск не более тридцати кораблей. Персияне приплывают из Испагани через Каспийское море в Астрахань, в конце октября, и оттуда ездят на санях до Москвы в пять недель; назад отправляются они по Волге и совершают путь в тридцать и сорок дней. Голландцы уговорили Великого [152] Голицына послать нескольких из их моряков и мастеров в Астрахань, и они построили там два фрегата, на которых по Каспийскому морю плавали в Шамаху, ближайший из Персидских городов, но месяцов восемь тому Татары сожгли cии корабли, и нынешние Московские министры не думают строить других, что было бы весьма выгодно, ибо Московские суда очень неудобны. 11 Намерение Голицына было уравнять Московию с другими Европейскими государствами.

Добыча соболей производится преступниками, ссыльными в Сибирь, и солдатами, которых посылают туда несколько полков, под начальством полковника, оставляя их там обыкновенно на семь лет. Они обязаны приносить еженедельно известное количество шкурок, наблюдая, чтобы на них не было дырочек и чтобы они не были замараны кровью, от чего, как говорят, собольи шкурки портятся, а потому за каждую дыроватую шкурку наказывают охотника. Можно вообразить, какую надобно иметь ловкость, чтобы попасть маленькою пулею непременно в голову зверка, и потому охота за соболями требует большого искуства и терпежа необыкновенного. В награду за то охотники и начальники их награждаются всеми шкурками, которые добудут сверх положенного с них еженедельного урока в казну. Излишек добычи бывает весьма значительный, так, что полковник в семь лет наживает тысяч до четырех крон, а подчиненные ему офицеры по соразмерности, и даже каждый солдат получает сот шесть или семь крон. [153] Половина жалованья служащим платится в Московии мехами, которые нарочно для того оценяются высокою ценою, какой они не стоят. Полковник получает четыреста крон, a другие офицеры по соразмерности. Голицын хотел было установить, для пользы Царя и служащих, выдачу жалованья сполна монетою, для чего и посылал он продавать меха в иностранные земли, отдавая их там за деньги, или за такие предметы, которые потребны. Что хотел он сделать для утверждения торговли с Китаем, расскажу я подробнее.

Спатарус, мои переводчик, о котором я уж говорил, родом Волох, был изгнан из своей родины, после отрезания ему носа, за то, что открыл Султану тайный договор между Волошским Господарем и Королем Польским, после чего Господарь был низложен и принужден бежать в Польшу. Спатарус удалился сначала к Бранденбургскому Курфирсту, где приняли его весьма ласково, ибо он очень умен и хорошо знает Греческий, Латинский и Итальянский языки. Но Король Польский уведомил Курфирста о поступке Спатаруса и он принужден был бежать. Не зная что ему делать, отправился он в Московию. Голицын принял его и дал ему содержание, а через несколько времени потом отправил его в Китай, дабы открыть средства, коими можно б было учредить сухопутную торговлю между сим государством и Mocкoвиeю. Два года провел Спатарус в путешествии, преоборая великие трудности, но за то собрал он множество сведений о местах, которыми ехал, и по возвращении обнадежил Голицына, что можно устроить путь по Сибири столь же удобный, как во всякой Европейской стране. Следуя его советам, Голицын приступил к [154] устройству дороги со всеми удобствами для проезжающих. От Москвы до Тобольска, главного города Сибири, построили по нескольку деревянных домов на каждых десяти милах, и поселили в них по нескольку крестьян, отведя им земли, с условием, что каждый дом должен содержать по три лошади для проезжающих, взимая за то плату в свою пользу (3 di per horse for every ten mile). По всей Сибирской дороге, так как и по всей Московии, поставили столбы с означением пути и числа миль. Там, где снега столь глубоки, что лошади не могут итти через них, также построили домы, и поселили в них осужденных на вечное изгнание, снабжая их припасами и заведя у них больших собак, на которых можно ездить по снегам в санях. Таким образом сделали удобный путь до Тобольска, стоящего на реке Иртыше (Irstik). Голицын велел устроить несколько магазинов по дороге и в них иметь запасы, а по реке завел большие лодки, в коих можно плыть до Кетилбаса (Ketilbas), озера, находящегося у подошвы гор Прагогских (Pragog), через которые проходит остальной путь. Спатарус уверял меня, что он совершил свое последнее путешествие через Сибирь в пять месяцев, и так легко и удобно, как будто в какой нибудь Европейской стране. Я хотел узнать от него все подробности, а также имена рек, гор и областей, через которые он там проезжал, но Спатарус был в сем отношении весьма скромен и молчалив. Он охотно желал мне сообщить все, но боялся, что если откроют, что я узнал через него что нибудь, содержимое в тайне, то услужливость и откровенность его будут награждены палочными ударами, от которых не избавляется [155] в Московии никто, начиная с знатных до последнего крестьянина. Впрочем он уверял меня, что хотя можно бы еще более улучшить и сократить дорогу, но об ней ныне в Московии не думают. Голландцы, всегда завистливые к другим народам, что доказали они своими распоряжениями на Востоке, стараясь захватить в свои руки всемирную торговлю и исключить из нее всех других народов, убедили Москвитян, после падения Голицына, запретить всем иностранцам путешествие через Сибирь. Они опасались, что если сия дорога будет узнана лучше и по ней откроется легкий проезд, то Французы непременно постараются завладеть ею, станут перевозить много предметов торговли, которые охотно покупают Китайцы и Татары, отдавая за них свои лучшие и ценные товары, а такое дело со временем может нанести вред Голландской торговле через Мыс Доброй Надежды, Батавию, Малакку и другие места в Восточной Индии, которые отняли Голландцы у Португальцов и Англичан. Они предвидели, что удобство и безопасность сообщения по сухому пути, единожды установленному, заставит всех купцов обратиться сюда, избегая тем опасного, подверженного бурям на морях и всякого рода случайностям пути в Индию, не говоря уже об отдаленности плавания. Таким образом через Сибирь могла бы со временем, при пособии Европейцев, образоваться обширная торговля. Москвитян Голландцам опасаться нечего, ибо они ничего значительного здесь учинить и не уразумеют и не могут по своей бедности. Им не чем платить за драгоценные Азиятские товары, а потому ничего они не привозят через Сибирь, кроме небольшого количества шелку, чаю, деревянных изделий и разных безделок. [156] Следовательно, Голландцы могут быть уверены, что Москвитяне в торговле соперники безвредные. Король Польский, через своего посланника, жаловался на запрещение торговли и езды через Сибирь иностранцам, что совершенно противоречит трактату 1686 года, где именно сказано, что подданные Короля Польского могут ездить через Московию в Китай. Весь ответ ему состоял в том, что так Царю угодно. Подобный ответ дан был и Шведскому Королю, когда посланник его Фабриций предлагал о том в 1686 году. Между тем Москвитяне оказали полное согласие на проезд посланников Польского Короля до Астрахани, и довезли даже их туда на свой счет, а из Астрахани отправили их по назначению в Персию.

Польский Король включил вышеозначенную статью в трактат 1686 года по старанию Иезуитов, которые надеялись достигнуть в Китай через Московию. Но Голицын, как ни хотел, не мог однакож доставить им на то позволения, когда граф Сири, посланник Польский в Персию, привез иезуитов с собою в Москву в 1688 году, с просьбою Короля о пропуске их в Китай. Голландский Посланник немедленно под рукою дал знать Москвитянам, что в числе 12-ти иезуитов были о. Авриль и Бовилье, Французы, которых Христианнейший Король посылает будто бы разведать о пути в Китай. После сего Pyccкиe объявили Польскому Посланнику, что он может взять с собою в Персию подданных Польского Короля, но что касается до Французов, Король коих недавно оскорбил царского посла, то им никакой милости не будет, кроме той, что они могут обратно ехать дорогою, которою приехали [157] в Москву. По возвращении иезуитов в Польшу Король Польский препроводил их в Царьград. Но можно надеяться, что по заключении мира, Французскому Королю легко будет принудить Москвитян позволить его подданным проезд в Китай и проложить туда путь торговый.


Комментарии

1. Странную какую-то смесь грубейших нелепостей, лжей и правды составляют записки Невилля. Так, на пример, здесь перепутал он все события 1682 года, заставляя Стрельцов бунтовать до избрания на царство Петра, и происшествия первого бунта перенося к восстанию при Хованском, хотя в то время никакого кровопролития не было. Весь рассказ о замыслах Хованского не имеет никакого основания. Пp. Пер.

2. Непонятная путаница! Пр. Пер.

3. Пропускаем здесь описание того, как производилось тогда в России наказание кнутом. Надобно ли осуждать предков наших за жестокость пыток? Они существовали тогда во вceй Европе и всюду были так же беспощадны, как и в России. Пр. Пер.

4. Совершенная ложь! Пр. Пер.

5. Все, что сказано здесь о переменах при Дворе поcле Coфии — грубейшая ложь. Не говоря о том, что тогда только, и немедленно, началось преобразование России, заметим, что Нарышкин никогда не заступал места князя В. В. Голицына; что князь Б. А. Голицын до кончины своей оставался в милости у Царя, и наконец, что любимец Софии казнен не был, но оставался в ссылке до кончины своей в 1713 году. Пр. Пер.

6. Неужели сердиться нам на ругательства Польского шпиона? Пр. Пер.

7. Как же г-н Нёвилль не заметил ни Коломенского, ни Измайлова, которым удивлялись иностранцы, не говоря уже о дворцах Воробьевском, Преображенском, Алексеевском, и других? Пр. Пер.

8. Не любо не слушай, но — лгать не мешай! Наша известная пословица. Пр. Пер.

9. Мы сократили все, что говорит здесь Нёвилль о религии и духовенстве у наших предков. Он клевещет и лжет нестерпимо: и выписанного здесь довольно для доказательства — что слово, то вранье! Пр. Пер.

10. И назвать-то не умеет того, на кого клевещет: Василий — Грозный, и — дед Иоанну и Петру! Пусть так. Пр. Пер.

11. Голицын и не думал строить кораблей, следственно, и Татары жечь их не могли. Пр. Пер.

Текст воспроизведен по изданию: Любопытные и новые известия о Московии, 1689 года (де ла Нёвилля) // Русский вестник, Том 4. 1841

© текст - ??. 1841
© сетевая версия - Strori. 2017
© OCR - Strori. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1841