СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЖАК ВОЛАТЕРРАН

РИМСКИЙ ДНЕВНИК

ОТ 1472 ДО 1484 ГОДА

DIARIUM ROMANUM AB ANNO 1472 USQUE AD ANNUM 1484

БРАК ЦАРЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА III С СОФИЕЙ ПАЛЕОЛОГ

В только что вышедшей книжке журнала «Revue des questions historiques» (1-еr octobre 1887) появилось весьма интересное исследование П. Пирлинга, посвященное браку царя Ивана III с Софией Палеолог: «Le mariage d'un tsar au Vatican. Ivan III et Soe Paleologue». Автор давно уже усердно и с успехом занимается историей сношений Рима с Москвой и составил несколько монографий, имеющих важный научный интерес. Главное достоинство его трудов заключается в новых материалах, розыскиваемых им в западно-европейских архивах и библиотеках. Находки о. Пирлинга часто освещают совершенно темные и полузабытые уголки в русской истории и оживляют интерес к вопросам, которые считались не заслуживающими внимания. Известно, как скудны наши сведения о брачном союзе московского царя с наследницей константинопольского престола. Летописные сообщения слишком кратки и за отсутствием других материалов не позволяют дать более или менее удовлетворительного представления ни о ходе переговоров, ни о других подробностях события, которое однако не могло не интересовать современников, оценивших политическое его значение. И вот в этот-то вопрос пытается пролить свет своим исследованием о. Пирлинг.

Не могу не упомянуть прежде всего о горьком уроке, который русский ученый найдет в начале исследования. Это урок горький, потому что его нужно принять без возражений, как вполне справедливый. «Брак Софии Палеолог, — говорит автор, — по преимуществу занимал, как оно и справедливо, русских. Нет [681] русской истории, даже сокращенной, в которой бы об нем не упоминалось. Ученые сочинения трактуют об нем пространно. А между тем — кто бы поверил этому — хотя один и тот же вопрос так часто является под пером многих писателей, не было даже попытки приложить к нему историческую критику. В начале нынешнего века Карамзин воспроизвел текст русских летописей, присоединив к ним изуродованные отрывки Волатеррана по цитатам Рейнальди: в самых новых исследованиях появляются те же самые ошибки. Можно подумать, что позднейшие сочинители, не дав себе труда посмотреть в «Annales Ecclesiastici» и в издание Муратори, с спокойной совестию довольствовались цитатой знаменитого русского историографа». Действительно, нужно согласиться, что в русской исторической литературе после Карамзина весьма мало подвинулась вперед разработка занимающего нас эпизода.

Семья царского дома Палеологов, после падения Константинополя, состояла из двух братьев, Дмитрия и Фомы, которые владели уделами в Пелопоннесе. В 1460 году Дмитрий Палеолог отведен был в Константинополь, где ему назначили пенсию, а дочь его взяли в гарем. Фома же Палеолог бежал под защиту венецианской республики на остров Корфу, а оттуда направился в Италию 16 ноября 1460 года. В Риме ожидал его радушный прием, приготовленный друзьями его и соотечественниками, кардиналами Виссарионом и Исидором. Первый произнес по этому случаю горячее воззвание о крестовом походе. Фоме предоставлено было помещение в Santo Spirito in Sassia, где и до сих пор, как увидим ниже, хранится память о семье Палеологов. Папа назначил Фоме ежегодный пенсион в 3 600 дукатов, коллегия кардиналов с своей стороны 2 400, и Венеция 500. Кроме того, со стороны римской церкви оказана была Фоме особенная честь: ему поднесена была в тот год золотая роза. Прожив в Риме около четырех лет, Фома умер 12 августа 1465 года. Его семейство, к которому теперь перешли притязания Палеологов, состояло из двух сыновей и двух дочерей. Старшая дочь Елена умерла в 1474 году, вторая же вместе с братьями Андреем и Мануилом воспитывалась в Риме на счет папы, по плану, составленному кардиналом Виссарионом.

Новые данные, сообщаемые в исследовании о. Пирлинга, касаются главным образом лиц и отношений, стоящих в связи с браком Софии Палеолог. Прежде всего, в венецианском архиве (Pregadi, Secreti XXIII, f. 18) находятся следы переговоров о браке между кипрским королем Иаковом II и Софией — в 1466 году; у летописца Франци (Migne, Patrologia t. 156, p. 998), свидетеля весьма авторитетного по вопросам, касающимся семьи Палеологов, ибо он состоял в штате царевны Софии, есть весьма [682] определенное известие об обручении ее с князем Карачиоло или Парачиоло итальянского происхождения (в 1467 г.). Затем, в 1471 году архиепископ Никосии, Людовик Фабриций, от имени короля кипрского Иакова II, снова домогался «руки дочери Морейского деспота, которая жила в Риме под опекой никейского кардина» (т. е. Виссариона), (Melanges Historiques, V. p. 432). Но, как известно, с 1469 года начались сношения между Москвой и Римом по тому же вопросу, при чем между прочим выяснилось, что София отказала королю французскому и герцогу миланскому, просившим ее руки. Пока не отыщутся новые материалы, всякия соображения по поводу свидетельства Франци об обручении Софии, или ее замужестве, до брака с Иваном III, будут лишены твердых оснований.

В русских летописях (П. С. Р. Л. т. VIII, 154; Никоновская летопись, VI, 7-8) отмечен исходный пункт переговоров: «Зимой 1469 года (11 февраля) пришел из Рима от кардинала Виссариона грек по имени Юрий и принес к великому князю письмо» и проч. До сих пор только предполагалось, что Виссарион был главным деятелем в устройстве брака, ибо, кроме означенного известия русской летописи, ничем это не подтверждалось; в изданных сочинениях Виссариона нет даже намека на брак Софии с Иваном III. Отцу Пирлингу удалось розыскать письмо Виссариона к приорам и коммуне города Сиенны, от 10 мая 1472 года, в котором он говорит: «В Болонье я встретился с послом государя великой Pоссии, который направляется в Рим, чтобы заключить брак между племянницей греческого царя и государем своим. Это предмет моих забот и попечений (res est nostrae curae et sollicitudinis), ибо я всегда питал благорасположение и сострадание к царевичам, пережившим страшную катастрофу и считал своим долгом помогать им ради того, что нас соединяют одинаковые узы с нашим отечеством и народом. Итак, если невеста будет проходить через Сиенну, прошу вас оказать ей блестящий прием, дабы ее спутники могли засвидетельствовать о любви к ней итальянцев. Это послужит ей в честь в глазах ее супруга». Приведенным письмом подтверждается, таким образом, справедливость сообщения русской летописи, что переговоры о браке начаты были по почину Виссариона.

Главным доверенным лицом со стороны царя Ивана Васильевича в сношениях с Римом был Иван Фрязин, о котором летопись не сообщает почти никаких данных, за исключением того, что он был московский денежник и иностранец, принявший православие. Исследование о. Пирлинга дает об этом лице совершенно новые и интересные сведения, заимствованные частию из венецианского, частию из других архивов. [683] Его полное имя Жан Баттиста делла Волпе; происходил он из Виченцы и принадлежал к благородной и состоятельной фамилии. Это был весьма предприимчивый, ловкий человек, ум которого постоянно был занят смелыми проектами. В 1455 году Волпе предпринял путешествие на восток, к татарам и русским; в 1469 году русская летопись упоминает об нем как о лице, достигшем расположения царя и занимающем место денежника. Такова была его оффициальная роль, но зa ней скрывалась другая, характеризующая Волпе как политического деятеля, игравшего некоторую роль в Восточном вопросе. В русской летописи под тем же годом, где сказано о прибытии в Москву грека Юрия с письмом от кардинала Виссариона к Ивану III, отмечено также появление родственников Ивана Фрязина, Карла и Антона. Последний, приходившийся племянником нашему Ивану Фрязину, делает важные сообщения венецианскому правительству в то самое время, как дядя его, весной 1470 года, отправляется в Рим в качестве посла по делу о браке.

В венецианском архиве (Senato, Secreti t. XXV, p. 8) сохранились весьма любопытные следы переговоров, веденных от имени Жан Баттиста делла Волпе. Антон Джисларди сообщает, что дядя его, проведший 16 лет между татарами и московитами, находит возможным поднять на турок хана Золотой орды, который может выставить до 250 тысяч войска. В Венеции придали весьма серьёзное значение этому сообщению и снарядили секретаря сената, Жана Тревизана, в Золотую орду, поручив ему сначала побывать в Москве и лично переговорить с делла Волпе. Джисларди должен был сопутствовать Тревизану. Оба эти агента жили в Москве во время, пока сам делла Волпе занят был устройством брака. Потому ли, что венецианская республика не предоставила в распоряжение Тревизана крупных сумм, или потому, что проект делла Волпе был просто произведением его фантазии, вопрос о поднятии татар на турок оставался без движения. Тревизан жаловался своему правительству, что он не знает как поступать, ибо делла Волпе не оказывает ему никакой поддержки.

Между тем, делла Волпе, Иван Фрязин тож, получив важную миссию от Ивана III, сам два paзa путешествовал в Рим, при чем имел полную возможность дать подробные объяснения о своем политическом проекте. Но он намеренно избегал Венеции, имея теперь в виду извлечь более выгод, сообщив свой план римской курии. Действительно, в июне 1472 года, устроив брачное дело, по которому и прибыл в Рим, Волпе затронул также вопрос о татарах. По его словам, хан готов выставить против турок страшное войско, если ему обещана будет ежемесячная субсидия в 10 тысяч дукатов. Но требовалось [684] предварительно снарядить в орду посольство с подарками для хана и его приближенных на сумму в 6 тысяч дукатов. Сопоставляя это с предложениями, сделанными Волпе венецианской синьории, через Джисларди в 1470 году, мы не можем не вывести заключения, что весь проект Волпе был ни что иное, как ловкая денежная операция, сулившая ему обогащение. В Риме отнеслись недоверчиво к проекту; в Венеции также поняли, что посылка Тревизана была напрасна и распорядились отозвать его из Москвы. Само собой разумеется, Волпе поплатился бы за свои проекты еще в Италии, если бы его не оберегал титул доверенного лица московского царя. Но когда Иван III узнал о политических переговорах Волпе и о сношениях его с Тревизаном, то не на шутку рассердился на своего свата и подверг его заключению. Вот объяснение немилостей к Волпе и Тревизану, последовавших тотчас же после венчания Ивана III с Софией Палеолог, и о которых довольно глухо говорит русская летопись.

Итак, характер Ивана Фрязина выясняется, благодаря исследованию о. Пирлинга. Не можем пропустить и некоторых новых и важных черт, стоящих в связи с церемонией венчания Софии в Риме и снаряжения ее в Москву. Здесь именно мы должны принять без возражений упрек, обращенный к русской исторической науке. В самом деле, «Diarium Romanum» Жака Волатеррана, изданный у Muratori в «Scriptores rerum italicarum» сообщает весьма любопытные подробности, которые не были оценены и критически разобраны

«Script rer. italic. ХХIII. an. 1472, col. 88. Сегодня собраны на совет кардиналы. Предметом обсуждения было посольство Иоанна, князя Белой России. Послы пришли во-первых с тем, чтобы бить челом папе, а потом, чтобы помолвить дочь (inde desponderent filiam) бывшего деспота Пелопоннеса, которая воспитывалась вместе с двумя своими братьями, бежавшими из отечества, в Риме по милости апостольского престола. Послам указано жить во дворце Монте Maриo, откуда открывается вид на весь город, пока будут приняты решения относительно брака и церемонии приема посольства, ибо явились некоторые сомнения относительно разностей обряда и недостаточными оказались сведения о вере русской. Поданы были мнения: брак одобрен, разрешено также чтобы церемония обручения совершена была торжественно в базилике апостолов Петра и Павла, в присутствии прелатов. Постановлено, чтобы на встречу послам вышли фамилии папы и кардиналов. Эти постановления обусловлены были следующими мотивами: pyccкиe приняли акты флорентийского собора и имели архиепископа латинского, назначенного от римского престола, между тем, как греки получают своих епископов от константинопольского патриарха. Русские просят назначить к ним посла, [685] который бы, осведомившись об их вере и изучив положение дел, исправил что окажется ошибочным. Они заявляют послушание римской церкви. Наконец, если бы даже pyccкиe были еретиками, брачные союзы с ними допускаемы по каноническому римскому праву (non tamen ex jure poutificio virita cum iis conjugia habentur), тем более, что заблудшиеся чада должны быть привлекаемы почестями и благосклонностию в лоно матери церкви.

Мая 25-го, послы упомянутого князя приглашены были в секретную консисторию, они поднесли пергаменную грамоту с золотой висячей печатью. В грамоте содержалось следующее на русском языке: Великому Сиксту, папе римскому, Иван князь Белой России челом бьет и просить дать веру его послам. Эти последние приветствовали папу, поздравили его с восшествием на престол, повергли к ногам апостольским от имени своего князя почтение и предложили подарки: шубу и 70 соболей. Папа похвалил князя зa его приверженность к христианству, за принятие постановлений флорентийского собора, за недопущение подчинения по делам веры константинопольскому патриарху, назначаемому султаном, зa предложение сочетаться браком с христианкой, воспитанной при апостольском престоле; наконец, выразил удовольствие по поводу изъявления почтения римскому первосвященнику, что у русских равняется признанию полного послушания. За подарки высказана благодарность. При этом присутствовали послы: короля неаполитанского, венецианский, миланский, флорентийский и герцога феррарского».

Этот любопытный документ, имеющий характер протокола, доказывает свое оффициальное значение еще и тем, что действительно в то время был в Риме миланский посол, епископ Новары, Джиованни Арчимбальди, извещавший свое правительство о приеме папой русских послов. По поводу сомнений, которые высказывает о. Пирлинг на счет явной подтасовки фактов, мы ответим ссылкой на целый ряд дипломатических актов XVI века, хорошо известных благодаря его же исследованиям. Разве не тем же духом отличается, например, письмо папы Льва X к великому князю Василью от 1519 года, в котором говорится: «Мы получили достоверные сведения, что ты по божественному попущению восприял мысль возвратиться к единению и послушанию святой римской церкви, и проч.». Разве не всегда в Риме вычитывали больше из писем великих князей, чем сколько в них заключалось? Коллегии кардиналов нужно было в таком именно смысле понять письмо Ивана III, и она, действительно, толкует очень произвольно выражения, например, в следующем случае: высказывать почтение — у русских одно и тоже, что заявить о своем полном подчинении римскому престолу. Весьма вероятно, что Волпе обещал больше, чем имел право. [686] Но признаемся, мы думаем, что римская курия очень хорошо понимала, с кем имеет дело. Когда Волпе, после обручения Софии, предложил папе блестящий план двинуть хана Золотой орды против турок и объявил, что для этого нужно только несколько десятков тысяч дукатов, римская курия в этом случае не вдалась в обман и, нисколько не стесняясь, ответила ему решительным отказом.

Торжество обручения назначено было на 1-е Июня 1472 г. Оно происходило в базилике Петра, т. е. в знаменитом храм св. Петра в Ватикане. Несколько драгоценных подробностей сохранил об этом торжестве Volaterranus (Muratori XXIII col. 90). Невесту сопровождали при церемонии знаменитейшие дамы: королева боснийская Екатерина, Клариса Орсини, мать Лаврентия Медичи, знатной римлянки, флорентинки и сиеннки, равно представительницы кардинальских родов. Обряд совершал епископ, имя которого осталось неизвестно. При совершении обряда обручения произошло довольно важное недоразумение, которое, очевидно, многих обеспокоило. Когда потребовались кольца, русский посол отвечал, что он не принес колец, так как у русских нет этого обычая. Церемония была доводена до конца, но на следующий день в сенате папа высказывал сожаление, что обряд совершен был не совсем законно, ибо недоставало формального на этот счет распоряжения великого княая и что этот недосмотр замечен был слишком поздно (questus est postridie in senatu Pontifex sine mandato ducis sponsam illamesse; me prius animadversum id vitium, quam in dando annulo)...

Совершенно новые и весьма интересные данные открыты о. Пирлингом о проводах Софии из Рима и об ее путешествии. Особенно же ценны сделанные им розыскания касательно приданого Софии Палеолог и предоставленных в ее распоряжение сумм на путешествие. 27-го июня 1472 года ей уплачено было из кассы папы 5 400 дукатов; в свиту ее назначен епископ Антоний Бонумбре, (кардинал Антоний русских летописей), которому дана на путешествие сумма в 600 дукатов. Расположение папы к будущей великой княгине московской усматривается в особенности из теплых писем, которыми он рекомендует ее государям, через земли которых лежал ей путь.

В одной из римских церквей, обращенных в настоящее время в больницу (Santo Spirito in Sassia), есть фресковая живопись, представляющая Сикста IV, окруженного государями, лишенными своих царств. Между представленными здесь фигурами должна находиться и София Палеолог, как можно заключать из надписи: «Andream Paleologum Peloponnesi et Leonardum Toccum Epiri Dynastas a Turcarum tyranno exutos regio sumpta aluit. Sophiam Thomae Paleologi filiam Ruthenorum duci nuptam cum [687] aliis muneribus tum sex mille aureorum dote auxit». Первое упоминание об этой надписи находится у Forcella, Inscrisioni delle Chiese, t. VI. p., 438. Отцу Пирлингу нужно отдать честь, что он обратил внимание на эту надпись и объяснил ее таким комментарием, который выше всяких сомнении: счетными книгами римского двора. Но остается вопрос о фреске, которая никем не была изучена. Если это живопись современная событиям, то она должна представлять портреты Андрея и Софии Палеолог и, конечно, заслуживала бы издания. Предполагая сделать отчет об исследовании о. Пирлинга, мы наводили справки в Риме относительно этой фрески и, благодаря любезному содействию настоятеля русской церкви в Риме, отца архимандрита Пимена, узнали следующее. В одной из палат больницы (Santo Spirito in Sassia) между двух окон, на высоте 9 или 10 метров, занимающая нас фреска представляет папу Сикста IV сидящим на троне. Перед ним три коленопреклонные фигуры с венцами на головах; эти фигуры должны изображать или Фому Палеолога с его двумя сыновьями, или его сыновей и деспота эпирского Леонарда Токка. На втором плане картины, позади упомянутых фигур, находятся еще мужския и женския изображения; между последними должны быть боснийская королева и София Палеолог. Но оказалось, что весьма трудно приспособить фотографический аппарат с надеждой получить удовлетворительную фотографию; копировать же фреску неудобно по той причине, что палата занята больными. Кроме того, некоторые данные (например, костюмы) заставляют предполагать, что фреска сделана не в XV столетии а гораздо позже и, следовательно, едва ли можно смотреть на изображения Палеологов как на портреты.

Напутствованная рекомендательными письмами папы и своего ближайшего покровителя, кардинала Вассариона, София отправилась из Рима 24-го июня. Отец Пирлинг тщательно собирал сведения в архивах разных итальянских городов и нашел любопытные известия о торжественном приеме, сделанном Софии в Сиенне, Болонье и Виченце. Особенно интересные данные находятся в болонских летописях. София была невысокого роста и имела около 24 лет, глаза ее блистали как искры, белизна ее кожи свидетельствовала о знатном происхождении. Она показывалась в публике, одетая в пурпуровое платье и в парчевой мантии, подбитой горностаем. На голове ее была повязка, блистающая золотом и жемчугом. Взоры всех привлекал один драгоценный камень в виде застежки на левом плече. Самые знатные молодые люди составляли ее свиту, спорили зa честь держать узду ее лошади. В Виченце, отечественном городе ее спутника, Волпе, который выдавал себя теперь за казначея и секретаря русского царя, ожидали Софию новые торжества. [688] Тревизано Волпе, двоюродный брат нашего Ивана Фрязина, принимавший Софию в собственной вилле, получил право присоединить к своему гербу изображение византийского орла с короной. В Виченце провела София три дня среди торжественных пpиeмов и пиршеств, при чем 60 кавалеров составляли ее свиту.

Без сомнения, должны существовать следы и дальнейшего путешествия Софии Палеолог через Германию, но они ждут таких же тщательных розысканий в архивах немецких городов, какия сделаны о. Пирлингом в итальянских. 1-го сентября мы находим Софию в Любеке, 21-го в Ревеле, 11-го октября принимали ее псковитяне. Дальнейшие факты, касающиеся Софии Палеолог, исключительно черпаются пока из русской летописи (П. С. Р. Л. IV. 244-246; VI. 196-197; VIII. 154, 169, 173, 175-177; Никоновская летопись, ч. VI. 49, 56 и сл.), и потому мы не находим нужным передавать их. Заметим лишь, что латинские памятники не знают имени Софии, а говорят о Зое; в одном месте русская летопись (П. С. Р. Л. VI. 196) говорит о дочери морейского деспота, называя ее Зинаидой. Таким образом, остается неизвестным, когда и по какому случаю будущая русская царица переменила свое имя.

В исследовании о. Пирлинга находим далее много новых подробностей к объяснению известий русской летописи о немилости, постигшей Волпе, вскоре после брака Ивана III и Софии. Известно, что в Москве находился в то время Тревизан, посол венецианской республики, ожидавший разъяснений Волпе по поводу движения хана Золотой орды на турок. Великий князь ничего не знал о цели пребывания Тревизана в Москве; для него это разъяснилось только тогда, когда прибыла в Москву София и когда люди ее свиты стали гласно говорить о политическом характере миссии Тревизана. Великий князь произвел дознание, следствием чего и было изгнание Волпе из Москвы и заключение его в Коломне. Тревизану угрожала смертная казнь и только заступничество сопровождавшего Софию епископа Антония Бонумбре спасло ему жизнь.

Чтобы разъяснить это дело, царь Иван III отправил в Венецию письмо, содержание которого можно восстановить по документам государственного архива Венеции (Senato, Secreti t. XXVI. 1473-1474 p. 48, 50). Для нас весьма любопытен ответ на это письмо от 4-го декабря 1473 года, — первый по времени оффициальный акт, говорящий о правах русского царя на константинопольское наследство. Поблагодарив царя за то, что он сохранять жизнь Тревизану, хотя его миссия возбуждала страшное подозрение, синьория продолжает: «Мы отправили нашего секретаря (т. е. Тревизана) не с тем, чтобы он переговорами с ханом Золотой орды причинил вашему государству какой либо [689] ущерб или опасность; напротив, вызванное письмом хана, наше посольство имело целью по возможности отвлечь и удалить его от вашего государства и освободить вас от этого тягостного и опасного соседа, направив его силы к областям Черного моря и на берег Дуная на борьбу с общим всего христианского мира врагом, властителем оттоманских турок, захватившим восточную империю, которая, зa прекращением императорского рода в мужском колене, должна принадлежать вашему высочеству в силу вашего благополучнейшего брака».

Царь Иван остался доволен объяснениями, возвратил свободу Тревизану и даже позволил ему отправиться к хану Золотой орды, приставив однако к нему дьяка Дмитрия Лазарева. В то же время было снаряжено московское посольство в Венецию с Симеоном Толбузиным во главе.

Тревизан побывал в орде, привел оттуда двух татарских послов, на подарки которым Венеция израсходовала 2 000 дукатов. Но пока велись переговоры, польский король Казимир успел склонить татар на войну с Москвой, — ту именно войну, следствием которой было освобождение России от монгольского ига.

В заключение автор говорит о важных и безчисленных последствиях брака Ивана III с наследницей Палеологов и заканчивает так: «В глазах современников московская царица, единственная оставшаяся в живых наследница Палеологов, должна была считаться законной наследницей восточной импеpии. Отзвук этого мнения находим в речах папских послов, когда они приглашали царей идти на Константинополь, для завоевания древнего наследства. Эти намеки некоторым историкам показались так значительными, что они высказали предположение о существовании в архивах Ватикана юридического акта, который служил основанием для этих призывов к реваншу. Ничего подобного не нашлось до сих пор в Риме, ни в Москве. Но высокая важность вопроса и скажу даже его современное значение оправдывали бы и новые попытки к поискам. Привлечь внимание ученых к этому вопросу составляло главную цель моей работы».

И так, и по содержанию и по цели, исследование о. Пирлинга заслуживает полного внимания в особенности в России. Нужно надеяться, что значительный успех, которым сопровождались его розыскания в итальянских архивах и библиотеках, послужит для него поощрением и заставит продолжать разработку такой счастливой темы. Но ясно, что не все подробности эпизода могут быть разъяснены на основании западных источников, половина дела остается зa нашими исследователями. Новое освещениe лиц и отношений, даваемое о. Пирлингом, счастливое объяснение и пополнение темных мест русской летописи, богатый [690] указатель литературы, которою у нас еще не пользовались для изучения этого вопроса, все это внушает нам смелость думать, что было бы благовременно теперь вновь пересмотреть русские материалы, относящиеся до брака Ивана III с Софией Палеолог и предпринять тщательные поиски в древних книгохранилищах. Отнюдь не должно думать, что предмет исчерпан и что трудно напасть на нетронутые материалы. Достаточно указать на то, как пользовались до сих пор сведениями, почерпнутыми из Волатеррана. В самой работе о. Пирлинга не все затронутые вопросы вполне освещены и нуждаются в дальнейшем развитии: о легате, сопровождавшем Софию, о Тревизане и проч. Он впрочем и не выдает ее зa окончательную (Р. 354-855. С'est donc un travail preliminaire qui je livre a la publicite, dans le but surtout d'activer les recherches qui se font avec une admirable perseverance, mais dont le succes n'est pas encore complet.).

Но относительно брака Ивана III с Софией Палеолог существуют некоторые задачи и вопросы, которых совсем не имел в виду автор занимающего нас исследования и которые, между тем, имеют важное знание для русской истории. Разумею общий характер господствующих у нас воззрений на Софию, кардиналов Виссариона и Исидора.

Греческая царевна София Фоминична не пользовалась особенною любовью в своем новом отечестве, а потому у московских летописцев мало записано сведений как об ней самой, так и об ее родных и близких. О судьбе ее до приезда в Москву нет почти никаких известий в русcкой летописи. Между тем, политическое значение брачного союза московского царя с наследницей константинопольского престола, хорошо понятое и оцененное современниками, а равно и разнообразные влияния на внутреннюю и внешнюю политику Москвы, которые ей приписываются, не могут не вызывать в историке желания объяснить характер Софии.

Строгий блюститель старины митрополит Филипп пережил много минут томительного беспокойства, когда узнал, что сопровождавший греческую царевну легат папы намерен вступить в Москву с преднесением латинского креста. Бояре и ближние слуги царя не любили гречанку зa то, что она завела новые при дворе обычаи, которыми оскорблено было их самолюбие; царь стал обсуждать важные дела не в думе, а у себя в спальне. В Москву чаще стали наезжать иностранцы, начались новые и большие постройки, москвичи недоверчиво смотрели на новшества и вину их приписывали царице.

В наших глазах София Палеолог уже потому должна стоять выше всяких нареканий, что она действительно оказалась в [691] Москве носительницей обновляющих начал. Не может быть сомнения, что по смерти отца своего в 1465 году, она воспитывалась в римском обряде. По свидетельству кардинала Виссариона, деспот Фома на смертном одре изъявил на этот предмет свою волю. Сохранившийся план воспитания и обучение детей Фомы Палеолога, живших при том на средства римского двора, ясно показывает, что София Палеолог должна была держаться римско-католического исповедания перед вступлением в брак с Иваном III. Несомненно также, что перед отправлением в Москву она должна была получить определенные наставления относительно веры. Но она разрешила трудную задачу совсем не так, как от нее ожидалось. С первого же шага на московской земле она отрешилась от всех внушений и советов, изумив сопровождавшего ее епископа Антония, когда в Пскове стала принимать благословение у русского духовенства, посещать церкви и прикладываться к иконам. И ни одного намека не находим мы в летописи, вообще не очень благорасположенной к «гордой» гречанке, который бы давал повод к сомнениям в искренности и твердости ее религиозных воззрений. В московском царстве София действительно была православной христианкой, зa каковую и выдавали ее в Риме. Об ее такте говорит также и то обстоятельство, что она не пыталась возобновлять сношений с Римом и не настаивала на приглашении в Москву своего брата Андрея Палеолога, который жил на пенсии у папы и пользовался подачками от разных западных государей.

Не может быть сомнения, что мысль о брачном союзе Софии с московским царем первоначально зародилась у просвещеннейшего грека того времени, известного никейского митрополита, а потом кардинала римской церкви, Виссариона. Он принимал самое живое участие в семействе деспота Фомы Палеолога, заботился о воспитании и обучении Софии и ее двух братьев, его перу принадлежит любопытный план воспитания и поведения, приличного детям княжеского происхождения. Виссарион пользовался в Риме громадным значением, по смерти Николая V был самым видным кандидатом на папский трон; никто не мог похвалиться в Риме такой громадной и отборной библиотекой, какая была у Виссариона; около него сгруппировались лучшие гуманисты того времени. Но Виссарион не забывал о своем порабощенном турками отечестве и до последней минуты жизни преследовал планы освобождения его.

Довольно странно то обстоятельство, что в письмах Виссариона не находим ни одного, которое бы касалось брака Софии Палеолог. Правда, далеко не вся его переписка издана, в заграничных библиотеках находится еще не мало рукописного материала, относящегося к биографии Виссариона, но едва ли можно объяснить [692] случайностью то обстоятельство, что Виссарион умалчивает о политической роли России в Восточном вопросе даже там, где он прямо высказывает свои планы и мечты об освобождении греков. Если у Виссариона родилась мысль выдать Софию за московского царя, а в этом не может быть сомнения — то и политическая роль Москвы в Восточном вопросе не чужда была его сознанию. В Риме был сановник, соотечественник Виссариона и также кардинал римской церкви, который мог сообщить ему обстоятельные сведения о Московии и ее обычаях, — это бывший митрополит московский Исидор. Как известно, он должен был бежать из Москвы, где его осудили как изменника зa подписание актов флорентийского собора. Пример был очень внушительный. Не должен ли был Виссарион, снаряжая Софию в Москву, дать ей секретные наставления о вере, или не был ли план воспитания, о котором говорено выше, фиктивым?

Виссарион и Исидор назначены были кардиналами в один и тот же день, 18 декабря 1439 года. Римская церковь выразила этим свою признательность обоим названным лицам за их горячее участие к делу соединения церквей. От них ожидалось еще многого и впереди: одному предстояло привести греков к принятию актов флорентийского собора, другому действовать в том же направлении среди русских и поляков. Известно, что тот и другой ошиблись в своих рассчетах и ожиданиях.

Почти совсем не выяснены ближайшие побуждения, руководившие деятельностью Виссариона и Исидора. Ясно, что им могли быть хорошо известны непреодолимые препятствия, сильное противодействие и ожесточенная борьба против унии в Византии и России. Одним тщеславием, конечно, нельзя объяснить служение их интересам католической церкви. Нужно допустить, что они пришли к мысли об унии не по легкомыслию, но были убежденными поборниками идеи соединения церквей. Раз соединившись с Римом, Виссарион и Исидор словом и делом неуклонно служили интересам Рима и католической церкви, соединяя однако с этим и горячую любовь к отечеству и надежду на политическое возрождение Византии.

Нравственное направление и политическая деятельность Виссариона и Исидора до некоторой степени получают себе объяснение в общем направлении той эпохи. Мы уже говорили, что Виссарион составлял в Риме центр кружка гуманистов. Весьма любопытно, что и Исидор еще до назначения своего на московскую кафедру вел переписку с гуманистами. К сожалению, мы весьма мало знаем об образе мыслей и образованности Исидора, так как и то немногое, что осталось из его произведений, разбросано по разным рукописям. Изданное в Патрологии Миня (т. 159), донесение его о взятии Константинополя турками дает [693] весьма недостаточное понятие о действительном содержании документа, который находится в национальной библиотеке в Париже (Cod. Lat. 3127). Виссарион и Исидор являются в Византии представителями нового политического и религиозного направления, которое разделяли и Палеологи. Всего легче поймем мы смысл этого направления, если сравним его с нашим западническим. Что и Исидор, подобно Виссариону, был далеко не заурядным человеком, видно уже из того, что самая живая струя известий о взятии Константинополя турками, именно оффициальная часть их, вошедшая в записки и сборники позднейшего происхождения, заимствуется из донесений его к папе, из писем к Виссариону и другим кардиналам и из посланий к разным коронованным особам.

Федор Успенский.