ДЖИОРДЖО ВАЗАРИ

ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НАИБОЛЕЕ ЗНАМЕНИТЫХ ЖИВОПИСЦЕВ, ВАЯТЕЛЕЙ И ЗОДЧИХ

VІТЕ DEI PIU ECCELLENTI PITTORI, SCULTORI, ED ARCHITETTORI, SCRITTE DA GIORGIO VASARI PITTORE ED ARCHITETTO ARETINO

ВАЗАРИ.

БИОГРАФИЯ МИКЕЛЬ-АНДЖЕЛО БУОНАРОТИ.

Часть первая.

——

Последователи знаменитого Джотто напрасно хотели удивить свет чудесами, которые может произвести человеческий ум подражая природе: все усилия трудолюбивых художников оставались тщетными, и они так же далеки были от истины как ночь от дня. Наконец Бог послал человечеству всемирного гения, который довел до возможного совершенства вдруг три искусства, живопись, ваяние, архитектуру. Сверх-того этому счастливому смертному дарованы были способности к философии и талант поэтический, так, что в одном человеке совместились все предметы, наиболее уважаемые людьми. Тоскана, за свои прежние труды на поприще художеств, удостоилась чести считать его в числе своих граждан.

Шестого марта 1474 года, в воскресение, около осьмого часу ночи, под влиянием счастливого созвездия, родился в Казентино Микель-Анджело, сын благородной и благонравной женщины и Лодовика Буонаротн-Симони, который, говорят, происходил от весьма древней фамилии графов Каносских. Обстоятельства, сопровождавшие его [26] рождение, наперед, казалось, возвещали о будущих подвигах Микеля в мире искусства. Лодовико Буонароти был в то время подестою в Киузи в Капрессе, близ Вернии. Прослужив положенный срок, он возвратился во Флоренцию и послал новорожденного сына на воспитание за три мили оттуда, в Сеттиньяно, где у Лодовика было наследственное поместье. Сеттиньяно известно своими каменоломнями, которые привлекали к себе множество ваятелей и каменосечцев. Жена одного из них была кормилицей знаменитого младенца, и это обстоятельство имело большое влияние на судьбу его: однажды, в шутку, Микель-Анджело сам сказал, что если в нем есть какой-нибудь прок, так он обязан им благодатному климату Ареццо, где, вместе с молоком кормилицы, получил он резец и молот скульптора.

Семейство Лодовика Буонароти, благодаря плодовитости жены его, увеличивалось с каждым годом; но как имение не получало такого же приращения, то отец принужден был записывать своих сыновей в купцы или отдавать их на суконные и шелковые фабрики. Что касается до Микеля, то его послали к Франческу Урбинскому учиться грамматике. Решительная наклонность к живописи тогда уже обнаруживалась в ребенке: несмотря да запрещение, он посвящал ей все часы, свободные от занятий, хотя и терпел за то строгие выговоры от отца и родственников, которые считали живопись предметов недостойным знатной фамилии. В то время Микель-Анджело подружился с одним из учеников Доменника Гирландайо, Франческом Граначчи, который, заметив в своем друге счастливые дарования к живописи, охотно доставлял ему модели своего учителя, известнейшего тогда живописца в Италии. Наконец Лодовико увидел, что ему не переупрямить своего сына, и, по совету друзей решился отдать его в мастерскую Доменика Гирландайо. Микель-Анджеду бьидо в то время четырнадцать лет. Вот условие, которое отец его заклюяил с Гирландайо.

«Тысяча-четыреста-осемьдесять-осьмого года, апреля первого дня. Я Лодовико, сын Лионарда ди-Буонароти, [27] отдал своего сына Микель-Анджела, на три следующие года, Доменику и Давиду, сынам Томмаза ди-Куррадо, с таковым условием, что во все это время упомянутый сын мой, Микель-Анджело, имеет жить вместе с вышереченными Домеником и Давидом, для обучения живописному ремеслу и для исполнения всего того, что учителя его будут ему приказывать. Вышереченные же Доменико и Давид обязуются, в продолжении означенных трех лет, выдать сыну моему, Микелю, в вознаграждение, двадцать четыре флорина, а именно, в первый год шесть флоринов, во второй год осемь флоринов, и в третий год десять флоринов». Я нарочно привожу этот контракт, говорит Вазари, чтобы показать основательность всех своих известий о жизни Микель-Анджедо. Никто короче меня не был знаком с знаменитым художником: я вел с ним постоянную переписку, был его искренним другом и верным слугой.

Скоро Микель-Анджело блистательно обнаружил свои дарования, и Доменико был принужден согласиться, что новый ученик его, не только обогнал своих молодых товарищей, но нередко сравнивался и с самим учителем. Один из воспитанников скопировал несколько женских фигур с картин Гирландайо: Микель-Анджело взял толстое перо, поправил контур одной из этих головок, и рисунок явился в совершеннейшем виде. Можно судить о гениальности ребенка, у которого достало смеости поправлять работу учителя! Впоследствии этот рисунок принадлежал мне, и, в бытность свою в Риме в 1550 году, я показывал его Микелю. Художник с удовольствием взглянул на опыт своей первой молодости и сказал: «Да! я тогда был умнее нежели теперь на старости лет».

Доменико расписывал фресками большую капеллу Santa-Maria-Novella. В отсутствии его Микель-Анджело нарисовал с натуры фигуры нескольких своих товарищей и подмостки, на которых они работал. Доменико, воротившись, не мог налюбоваться на его работу и в восторге сказал: «Этот мальчик знает уж больше своего [28] учителя». В самом деле, нельзя был не удивляться необыкновенным успехам юного гения, который, казалось, имел все сведения опытного живописца и с каждым днем делал новые чудеса в искусстве. Мартино Тедесио выгравировал на меди «Искушение святого Антония»: лишь только гравюра появилась во Флоренция, Микель-Анджело так верно срисовал ее пером, что его копии нельзя было отличит от оригинала. Потом ему вздумалось напасать этот предмет масляными красками, и, чтобы лучше изобразить всякой род страшного безобразия, сам он ходил на рынок и покупал там рыб, которые отличаются странностью цвету, чешуи или формы. Наконец, одним из его занятий было подражание картинам древних художников. В этом он дошел до такой степени совершенства, что, при самом тщательном рассматривании, не было ни какой возможности узнать копий: они носили на себе все признаки древности, и привели Мякель-Анджело в большую известность.

В то время Бертольдо, ученик Доната, был директором школы живописи и ваяния, основанной Лоренцом Медичи в своем дворце и в садах, близ Площади Святого Марка. Основатель, заботясь об усовершенствования искусств, обогатил свое заведение драгоценнейшими антиками. Бертольдо был весьма опытный художник и пользовался заслуженною славой: он прекрасно поправил хоры Доната, делал бронзовые пушки и многие мелкие вещи; никто из Флорентинцев не мог быть соперником его в этом искусстве. Но теперь Бертольдо уже устарел, и не имел сил деятельно заниматься работами. Лоренцо, которому было больно видеть, что во Флоренции нет искусных ваятелей, просил Доменико Гирландайо выбрать из своей школы лучших учеников, обещая образовать из них отличных художников, которые со временем составят честь и славу Флоренции. Доменико отправил к нему Микель-Анджела и Франческа Граначчи. Они нашли в садах Лоренцовых молодого Торреджяно, который лепил с антиков, данных стариком Бертольдо. Микель-Анджело немедленно принялся за ту же работу, и его первые успехи привели в восхищение Лоренца [29] Meдичи. Через несколько дней художник начал снимать на мраморе копию с античной головы фауна, у которой нос и рот были повреждены временем. Микель-Анджело до тех пор еще не брал в руки резца; он однако ж был столько отважен, что пополнил то, чего не доставало в оригинале: его фаун явился с носом и с прекрасными зубами во рту. Любуясь на эту работу, Лоренцо сказал в шутку: «Ты позабыл, молодой человек, что у стариков всегда недочет в зубах». Микель-Анджело тотчас спохватился, и не успел еще Лоренцо выйти из комнаты, как то выколотил один зуб у своего фауна и очень натурально отделал пустое место, оставшееся в десне. С той минуты Лоренцо решился покровительствовать Микелю, и послал сказать Лодовику, что он готов быть отцом его сыну. Лодовико охотно согласился на предложение: Лоренцо отвел Микелю квартиру в своем собственном доме, и молодой художник был допущен даже ко столу его, где всегда собиралось несколько известных людей. Микелю было пятнадцать или шестнадцать лет в то время. Через четыре года, 1492, благодетель его умер. Получая от него по пяти червонцев в месяц, Микель-Анджело помогал этими деньгами отцу своему, которому он сверх-того выхлопотал место в таможне. Здесь кстати будет заметить, что все вообще ученики, работавшие у Лоренцо, также получала жалованье, по мере своих заслуг и способностей.

Живя в доме Медичи, Микель-Анджело работал очень прилежно, изучал картины Масаччьо, находящиеся в монастыре del Carmine, и, по совету умного писателя Полициано, сделал из мрамору барельеф, представляющий сражение Геркулеса с центаурами. Достоинство этого барельефа таково, что почти невероятно, как он мог выйти из-под резца столь молодого ваятеля. Блистательные успехи Микеля возбудили против него зависть. Торреджяно, которого он совершенно затмил, был так раздосадован, что однажды нанес ему жестокий удар кулаком по лицу. Его за это выслали из Флоренции; но у Микеля на всю жизнь остался на лице след Торреджяновой злобы. [30]

После смерти Лоренца, художник возвратился к отцу, и, чтобы разогнать свое горе, сделал мраморную статую Геркулеса, в двадцать четыре фута, которая несколько лет хранилась во дворце Строцци, а потом была отправлена во Францию, к королю Франциску. Между-тем Петр Медичи, сын и наследник Лоренца, часто присылал за Микель-Анджелом, который, по своим сведениям и вкусу, был необходим ему при покупке древних книг и других редкостей. Однажды, зимою, выпал во Флоренции большой снег: Петру Медичи вздумалось сделать у себя во дворце снеговую статую, и Микель-Анджело выполнил это поручение. Около той же эпохи он вырезал из дерева Распятие для церкви Святого Духа, во просьбе приора, который оказывал ему разные у слуги, — отвел для него мастерскую в монастырской больнице и доставлял трупы для научения анатомии.

За несколько недель до изгнания фамилии Медичи из Флоренции, Микель-Анджело, предвидевший несчастий, каких надлежало опасаться от высокомерия и дурного правления Петра, удалился сперва в Болонью, а потом в Венецию. Но в Венеции художникам тогда нечего было делать: он переехал опять в Болонью, и на этот раз случай как-нельзя лучше помог ему. Мессер Джованни Бентивольи издал закон, по которому все иностранцы, приезжающие в город, обязывались иметь паспорты, а в противном случае должны были заплатать штраф. Микель-Анджело имел неосторожность не взять паспорт, и был приговорен к штрафу. Он не мог внести требуемой суммы, и увидел себя в самом затруднительном положении; но один член Совета Шестнадцати, Альдовранди, выручил его из беды и продержал у себя в течение целого года. Однажды Альдовранди повел Микеля к памятнику святого Доминика, работы Джованни Пизано я Николо далл’Арка. Для полноты монумента недоставало еще двух фигур, и мессер Альдоврандн спросил у художника, неможет ли он изваять святого Петрония и ангела с факелом. Тот отвечал, что может, и с усердьем взялся за работу. Скоро обе статуи были окончены, и [31] составляют лучшее украшение памятника. Альдовранди заплатил за них тридцать червонцев.

Уже год Микель-Анджело жил к Болонье. Мессер Альдовранди чрезвычайно любил его и, очарованный прекрасным выговором молодого человека, часто заставлял его читать себе Данте, Петрарку, Боккачьо, и других италиянских поэтов. Но Микель-Анджело видел, что время его в Болонье гибнет по-пустому, и решился возвратиться во Флоренцию. Здесь он изваял из мрамору изображение святого Иоанна и подарил его Лоренцу, сыну Петра-Франческа Медичи. Вскоре после того он сделал еще статую спящего купидона, во весь рост. Лоренцо, увидев эту работу, удивился изящной отделке и сказал художнику: «Если зарыть тело купидона в землю, и придать ему признаки древности, то в Риме наверное приймут его за настоящий антик и заплатят тебе вдвое дороже чем во Флоренции». Говорят, будто Микель-Анджело воспользовался словами Лоренцо Медичи; но это не достоверно. Купидон действительно был зарыт и выдан в Риме за древнее произведение; однако ж многие утверждают, что плутовство это принадлежит, не самому Микель-Анджелу, а Балдассару Миланскому, который обманул им кардинала Сан-Джорджьо. Впоследствии все открылось, и кардинал, раздраженный своею недальновидностью, взыскал заплаченные за купидона деньги, а статую отослал назад во Флоренцию. Как бы то ни было, эта история увеличила известность Микель-Анджела: его вызвали в Рим, в он там прожил около года у того ж оного кардинала, не получая впрочем никаких заказов, потому что его эминенция был большой невежда. Зато Микель имел случай познакомиться в это время с кардинальским цырюльником, который корчил из себя знатока в искусствах и даже малёвал кое-что водяными красками. Микель-Анджедо дал ему картон, представляющий Святого Франциска, и цырюльник довольно аккуратно выполнил эту картину, попавшую впоследствии в церковь Святого Петра a Montorio. В то же время Микель-Анджело сделал, по заказу римского дворянина, Джакомо Галли, две мраморные статуи, Купидона, величиною [32] в натуру, и Бахуса, в десять пальм вышиной. Бахус держит в правой руке чашу, а в левой кожу тигра и виноградную кисть, которую украдкой обрывает маленький сатир. Тело Бахуса представляет удивительную смесь стройности молодого мужчины с нежно-округленными формами женщины.

Кардинал де-Сен-Дени, которого иначе называют Руанским, поручил Микелю изваять из мрамору изображение Богоматери при теле Спасителя. Художник показал в этой композиции всю силу и могущество своего таланта. Лик умирающего Спасителя исполнен неподражаемой красоты; Его божественное тело, мускулы, жилы, положение рук и ног, все это передано с непостижимою верностью. Трудно представить, каким образом простому смертному удалось извлечь из грубого и бездушного мрамору такое создание. Только на одной этой группе Микель-Анджело и вырезал свое имя: вот, что было к тому поводом. Однажды художник вошел в капеллу Девы Марии della -Febbre, где стояло его произведение, к увидел, что около него собралось несколько Миланцев. Один спрашивал, кто ваятель чудной группы, а другой откачал; «Земляк наш Гоббо». Микель-Анджело промолчал, но в ту же ночь пришел в капеллу со свечей и инструментами, и вырезал свое имя на поясе Богоматери.

Слава Микель-Анджела упрочилась; об его новом произведении неслась повсюду громкая молва; по нашлись и такие люди, которые утверждали, будто-бы лик Богоматери представлен слишком моложавым, в сравнении с ликом Спасителя. Эти невежды не понимали, что женщины чистые и непорочные должны надолго сохранять свежесть молодости, и что напротив-того Иисус Христос страдал и умер как человек.

Один из друзей художника звал его приехать скорей во Флоренцию, уведомляя, что он может получить там от гонфалониера Петра Содерини огромную глыбу мрамору, которая была прежде дана Симону Фиезоле, но испорчена этим художником. Содерини не знал кому отдать работу: он имел в виду Леонарда да-Винчи и Андрея Коитуччи-де-Монте-Сансовино. В это время [33] явился к нему Микель-Анджело и вызвался сделать статую, не прибавляя к глыбе ни куска мрамору. Глыба имела вышину пятьдесят четыре фута: Симон Фиезоле хотел сделать из нее колоссальную статую, но ре съумел и принужден был оставить работу. Содерини охотно принял предложение Микель-Анджела, и художник тотчас изготовил восковую модель, представляющую молодого Давида с пращею. Он велел устроить для себя мастерскую в церкви Святой Марии del-Fiore, и занялся работой, не впуская к себе никого. Статуя была окончена; но мрамор находился в таком жалком виде, что, при всем искусстве Микель-Анджела, на нем остались следы Симонова резца. Как бы то ни было о труде нового ваятеля можно сказать, что Микель-Анджело возвратил жизнь мертвецу. Джулиано и Антонио Галло, посредством весьма замысловатой машины, в 1504 году благополучно перенесли этот огромный колосс на Площадь de’Signori. Спустя несколько времени, художник хотел сделать в статуе несколько маловажных поправок и для того устроил при ней подмостки. Но пришел туда сам гонфалониере. Он начал критиковать статую, и говорил между прочим, что у Давида слишком толст нос. Микель-Анджело заметил, что Содерини стоит близко к статуе и, следовательно, не может судить основательно о произведении, глядя на него снизу; и художник тотчас вскочил на подмостки, притворился, что как бы поправляет замеченный недостаток, а между-тем искусным образом смел пыль с носа Давида на близорукого критика, и потом, сойдя наземь, спросил: — Ну что? как вы теперь думаете о статуе? — «Бесподобно! удивительно! отвечал Содерини: вы возвратили мрамору жизнь». Микель-Анджело вдоволь посмеялся над гонфалониером. Статуя Давида затмила все древние и новые греческие и римские, произведения ваятельного искусства. Содерини заплатил художнику четыреста скудов, и заказал ему еще бронзовую статую Давида, которую отослал во Францию. В то же время Микель-Анджело сделал из мрамору два круглые барельефа, один для Таддео … а другой для Бартоломео Питти, вместо которого [34] он попал однако ж, через фра М… Питти к Луиджи Гвиччардини. После того Микель-Анджело изваял из мрамору статую Святого Матфея для церкви Святой Марии del-Fiore, и, наконец, по заказу фламандских купцов сделал из бронзы круглый барельеф, изображающий Мадонну: купцы заплатили ему сто скудов и отослали барельеф в свое отечество.

Через насколько времени Микель-Анджело, по поручению одного богатого любителя, Флорентинца Аньоло Дони, написал круглую картину: изобразил в ней Богоматерь стоящею на коленях и держащею в объятиях Божественного Младенца, которого она передает Святому Иосифу. Богородица с восхищением смотрит на красоту своего Сына, и приглашает старца, которого лицо исполнено выражения благоговейной нежности и просьбы разделить ее драгоценное бремя. Глубина картины украшена маленькими ангелами в различных положениях. Из всех картин, написанных Микелем масляными красками, это произведшие можно считать самым лучшим. Художник послал его к Дони и требовал семидесяти червонцев. Аньоло знал, что картина стоит гораздо больше, но, как человек расчетливый, дал только сорок червонцев, говоря, будто, моего мнению, очень довольно и этой цены. Микель-Анджело возвратил деньги, и, в наказание скупцу, запросил с него сто червонцев, не то требовал обратно своей картины. Тогда Аньоло отвечал, что он согласен заплатить семьдесят, но Микеля так рассердило его скряжничество, что он удвоил сумму и стал требовать ста сорока червонцев.

Когда Леонардо да-Винчи занимался картоном большого сражения, которое он должен был написать на одной из стен в зале совета, Петр Содерини, уже имевший высокое мнение о дарованиях Микель-Анджело, поручил ему расписать фресками часть залы, составлявшую pendant к работе Леонарда. Микель-Анджело взял сюжет из пизанской войны. Ему отвели мастерскую в госпитале Tintori a Sant’-Onofrio: там ом начал свой знаменитый картон, и не пускал к себе никого, пока не кончил [35] работы. Художник изобразил флорентийских солдат, купающихся в жаркий день в речке Арно. Вдруг появляется неприятель, барабанщики бьют сбор, трубачи возвещают тревогу. Солдаты поспешно выходят из воды, взбираются на крутой берег, вооружаются и спешат на помощь к своим товарищам, которые между-тем открыли уже сражение. Один старик, с венком из плющу на голове, слыша барабанный бой и шумные крики воинов, торопливо схватывает сапоги, но при всех усилиях, не может натянуть их на мокрые ноги; прочие солдаты представлены также в самых разнообразных положениях: ракурсы превосходны. Ни одна группа не похожа на другую: здесь фигуры и черты лиц только означены, там они выражены густыми массами тени и свету. Все живописцы, видевшие это произведение, дивились гению Микель-Анджела, и думали, что ни какой смертный с ним не сравнится. Знаменитый картон, выставленный в зале папы, послужил образцом многим флорентинским и чужеземным художникам: его изучала Аристотель да-Сан-Галло, друг Микель-Анджела, Ридольфо Гирландайо, Рафаэль Урбинский, Франческо Граначчи, Баччьо Бандинелли, Алонсо Беругветта, Андреа лель-Сарто, Франчья Биджио, Джакопо Сансовино, Россо, Матурино, Лоренцетто, Триболо, Джакопо да-Понторио, и Перино дель-Вага, которые впоследствии сделались сами великими мастерами. Потом картон перенесли во дворец Медичи, где он, во время болезни герцога Юлиана, был изорван на несколько лоскутков и растащен по разным местам. Часть этих лоскутьев досталась мантуанскому дворянину Уберту Строцци, который хранил их с величайшим благоговением.

Этот картон, группа Мадонны и колоссальная статуя Давида, так прославили Микель-Анджела, которому было всего двадцать девять лет отроду, что папа Юлий II решился заказать ему свой надгробный памятник. Министры Юлия выдали художнику сто скудов на путевые издержки: он отправился в Рим; но, по прибытии туда, прожил несколько месяцев без всякого дела, потому что его святейшество не давал работы. Наконец, однако ж, Юлий [36] решился выполнить приготовленный Миклем рисунок памятника, и хотел даже перестроить заново церковь Святого Петра, чтобы поставить в ней это произведение. Микель-Анджело немедленно поехал с двумя товарищами в Каррару добывать мрамор. Во Флоренции ему выдали тысячу скудов, и этими деньгами он содержал себя в Карраре около осьми месяцев. При виде огромных глыб, таившихся в каррарских каменоломнях, Микель-Анджелу не раз приходила в голову мысль сделать колоссальную статую в роде тех, какие дошли до нас от древних художников. Добытый мрамор перевезен был морем в Рим, где загромоздили им половину Петровской Площади. Для папы построили подъемный мост, сообщавшийся с дворцовой галереей, и Юлий часто приходил любоваться на работу Микель-Анджело, который за то возбудил против себя целую стаю завистников, наперерыв старавшихся вредить ему. Вскоре художник окончил четыре статуи, и сделал проекты других осьми фигур, назначенных для мавзолея. Памятник должен был иметь четыреугольную продолговатую форму, около ста пятнадцати футов в длину и семидесяти семи в ширину. Внешняя часть украшалась нишами, и они отделялись одна от другой драпированными фигурами, поддерживающими антаблемент. Каждая фигура должна была держать скованного невольника: в этих невольниках олицетворялись завоеванные папою земли; другие фигуры назначалась служить эмблемами искусств, подчиненных владычеству смерти, так же как и сам папа, который поощрял иах. На антаблементе предполагалось поставят четыре колоссальные статуи, изображающие Жизнь деятельную, Жизнь созерцательную, Святого Павла и Моисея. Саркофаг хотел художник поставить также на двух фигурах, из которых одна изображала бы Небо, радостно принимающее душу Юлия, удостоенную вечного блаженства, а другая Землю, оплакивающую смерть первосвященника. Внутренность мавзолея представляла небольшую ротонду, в центре которой предполагалось поместить самый саркофаг. Наконец весь памятник должен был заключить в себе сорок статуй, не считая детских [37] фигур и других украшений. Микель-Анджело велел перевезти несколько кусков мрамору во Флоренцию, где располагал прожить лето. Две бесподобные статуи невольников, отделанные еще в Риме, художник подарил Руберту Строцци, у которого лежал он во время болезни. Эти невольники были потом отправлены к Франциску I, и поставлены в экуанском замке. Из осьми статуй, начатых в Риме, художник окончил только одну, — «Победу, раздавливающую пленника». Родственник Буонароти, Лионардо, подарил эту группу герцогу Козме Медичи, который поставил ее в большой зале своего дворца. Вскоре Микель-Анджело окончил еще статую «Моисея», которую справедливо можно считать образцовым произведением скульптуры. Законодатель представлен в сидящем положении; правую руку положил он на скрижали закона, левою поддерживает свою голову; его лицо, спокойное и вместе грозное, поражает зрителя своим божественным величием; нельзя также не удивляться красоте и совершенству мускулов, рук, колен и ног этой фигуры. Точно видите избранный сосуд Божий, и не замечаете в нем ничего человеческого. К несчастию, великолепный проект мавзолея, по разным причинам, должно было оставить: многие обвиняют в том скупость самого Юлия.

Пока Микель-Анджело занимался работами для памятника, привезли морем из Каррары последний мрамор и сложили на площади Святого Петра. Надобно было расплатиться с хозяевами судов: Микель-Анджело, по обыкновенно, пошел к папе за деньгами; но его святейшество на этот раз был слишком озабочен болоньскими делами, и художник решился заплатить из своего кошелька, надеясь, что ему скоро выдадут деньги. Через несколько времени, он опять пришел во дворец, но встретил те же препятствия: комнатный слуга папы сказал, что ему не приказано никого впускать. — Но знаешь ли ты, с кем говоришь ? спросил один кардинал, стоящий в папской передней. «Очень знаю, отвечал камердинер, да я должен исполнять приказания начальника и его святейшества». Микель-Анджело, принятый [38] тогда во всех знатных донах, был очень раздосадован этим ответом, и сказал камердинеру: «Ежели папа меня потребует, то доложи, что я уехал из Рима". Возвратившись домой в два часа ночи, он велел слугам распродать все свои вещи жидам и ехать во Флоренцию, а сам, действительно, тотчас ускакал из Рима и остановился уже в Поджибонци, на границе флорентинских владений. Едва он туда приехал, как пять курьеров, один за другим, привезли ему от Юлия самые строжайшие повеления воротиться немедленно в Рим, под опасением папской опалы. Эти угрозы не подействовали однако ж на художника; просьбы также была напрасны: посланные могли только того добиться, что он написал к пане письмо, в котором просил извинения в самовольном отъезде, но в то же время Микель ни под каким видом не соглашался на возвращение и прибавил в письме своем, что как папа, в награду за его привязанность и услуги, поступил с ним как с негодяем, то пусть же его святейшество ищет себе другого художника. Микель-Анджело прожил во Флоренции три месяца, и трудился в то время над картоном для большой залы совета. Петр Содерини очень желал удержать его при себе, чтобы видеть окончание этого прекрасного предприятия; но Юлий написал три грозные письма, и которых настоятельно требовал выдачи беглеца. Для избежания панского гневу, Микель-Анджело хотел-было, говорят, уехать в Константинополь, куда приглашал его султан через францисканских монахов, чтоб построить мост, который должен был соединить Константинополь с Перою; да Петр Содерини кое-как уговорил художника возвратиться в Рим, а для большей безопасности отправил его в качестве флорентинского посла и поручил своему брату, кардиналу Содерини, лично представить нового дипломата папе.

(Другие приписывают внезапное удаление Микель-Анджела из Рима совсем иным обстоятельствам. Говорят, будто-бы папа Юлий, вопреки обыкновению Буонароти не показывать никому своих статуй, пока они не были совершенно отделаны, хотел непременно видеть работы [39]

Микеля, подкупил его работников, и несколько раз, переодевшись, приходил в мастерскую, когда его там не было: Микель узнал эту проделку, спрятался однажды в темном углу высоких подмосток, и, когда папа вошел в мастерскую, столкнул с лесов тяжелые доски: это так перепугало Юлия. что он без оглядки бросился бежать вон).

Отправленный тепер в звании посланника, он прибыл для свидания с папой в Болонью. Кардинал Седерини был болен и не мог представить его Юлию. Дело поручили одному епископу. Лишь-только художник переступил через порог дворца, придворные повели его к папе. «Насилу-то мы сподобились тебя видеть, сказал ему Юлий сердито: вместо того чтобы явиться к нам по первому призыву, ты самих нас заставил ехать в себе на встречу». Папа разумел под этим, что Болонья ближе от Флоренция нежели Рим. Микель-Анджело, почтительным, но твердым голосом, начал просить прощения, и сказал, что вся его вина состоит только в том, что он не мог снести незаслуженного унижения, которому подвергся во дворце Юлия. «Простите ему, ваше святейшество, простодушно вмешался епископ, представлявший Микеля: художники — народ глупый, ничего не смыслят кроме своего ремесла». Почтенный прелат думал, что он привел самый убедительный аргумент в оправдание Микеля; но Юлий, негодуя на эту выходку, прогнал неискусного адвоката, сказав: «Как ты смеешь оскорблять этого человека, когда и мы не говорим ему ничего обидного? Ступай вон, глупец!» Бедного церемониймейстера очень неласково выпроводили из комнаты. Утолив свой гнев, папа наконец дал художнику благословение, щедро осыпал его подарками, удержал при себе в Болоньи, и заказал ему из бронзы свою статую в тридцать футов вышины.

Франчья, искусный золотых дел мастер и живописец, не видавший до тех пор ни одного произведения Буонароти, выхлопотал себе дозволение посмотреть на эту фигуру, когда Микель-Анджело занимался ее [40] отделкой. Художник спросил у Франчьи, как она ему кажется. Франчья, не задумавшись, отвечал, что Микель-Анджело работает на бесподобном материале, и такой отзыв, относящийся только к бронзе, естественным образом был очень не но вкусу Буонароти. «Папа Юлий, дав мне эту бронзу, возразил он Франчьи; одолжил меня же, сколько же, сколько тебя одолжают купцы, у которых ты покупаешь краски». И, потом обращаясь к молодым господам, которые тут же стояли, он прибавил: «вовсе не понимает дела». Сын золотых дел мастера, молодой человек очень красивой наружности, обиделся этими словами, выступил вперед и хотел говорить; Микель-Анджело взял его за руку и сказал: «Отец твой большой мастер делать прекрасных живых болванов, но решительно не умеет рисовать их».

Буонароти оканчивал гипсовую модель Юлиевой статуи, когда папа собрался ехать из Болоньи в Рим. Перед отъездом, Юлий пожелал ее видеть. Первосвященникк был изображен в величественном и грозном положении; правая рука его была поднята, но так, что казалось трудным решить, для благословения ли, или для проклятия, и, когда Юлий спросил об этом у Микель-Анджела, тот отвечал, что она вразумляет народ болоньский, повелевая быть благоразумным. Левой руке еще не было дано ни какого употребления; художник предложил изобразить ее с книгой. «Зачем это? отвечал папа: я не из ученых! Изобрази ее лучше с саблею».

Юлий II оставил Микель-Анджелу тысячу скудов на отделку своей статуи. Она была поставлена в большой впадине при главном входе в церковь святого Петрония; но когда партия Бентивольи вошла во Флоренцию, бешеная чернь разбила вдребезги это образцовое произведение. Уцелевшие осколки куплены герцогом феррарским Альфонсом, который отлил из них пушку, названную, по имени папы Giulia. Впрочем голова статуи осталась целою, и Альфонс хранил ее в своем кабинете.

Пока Микель-Анджело занимался своей работой в [41] Болонье, Брамате и Рафаэль Урбинский, пользуясь его отсутствием, убедили Юлия не строить себе за-живо могильного монумента, говоря, будто это сократит драгоценные дни его святейшества. Вместо того, Браманте и Рафаэль присоветовали папе поручить Буонароти расписать дворцовую капеллы, построенную Сикстом IV. Цель этой проделки заключалась в том, чтобы довести Микель-Анджело до отчаяния отнятием у него работы, которая должна была обессмертить его имя: завистники полагали, будто в живописи Буонароти всегда станет ниже Рафаэля, а ежели бы он успел отличиться и на этом поприще, то они надеялись как-нибудь возбудить против него гнев папы и отделаться от опасного соперника.

Таким образом, по возвращении в Рим, Микель-Анджело тотчас получил приказание оставить начатый памятник и расписывать Сикстову Капеллу. Художник понимал всю трудность поручения, и хотел от него, уклоняться, отговаривался незнанием фресковой живописи и приличного употребления красок; но все его отговорки только-лишь раздражали железную волю Юлия, которого сверх-того тайно подстрекали и завистники Буонароти, особливо Браманте. Наконец Микель-Анджело радел, что всякое сопротивление бесполезно, и, чтобы опять не рассердить папы, которого характер бил вообще очень крут, скрепя сердце решился повиноваться.

Архитектору Браманте велели сделать подмостки, нужные для этих работ: Браманте вздумал пробить диры в своде капеллы, и, протащив в них канаты, устроить таким образом пол. «Но как же вы после заделаете эти диры, когда работа будет окончена?» спросил у него Микель-Анджело. — «Об этом еще подумаем», отвечал архитектор: впрочем иначе нельзя». — Микель-Анджело увидел, что Браманте не смыслит архитектуры, или не хочет взяться за дело как следует, пошел прямо к папе и сказал, что подмостки никуда не годятся. Юлий, в присутствии самого Браманте, позволил ему переделать их, как он хочет. Художник устроил подмостки на прростых откосах, не испортив ни своду, [42] ни стен: это впоследствии перенял у него Браманте. Материалы, заготовленные архитектором, были подарены подрядчику, которого он нанял для постройки подмосток, и этот бедный человек, продавши весь хлам, составил очень изрядное приданое своей дочери.

Когда Микель-Анджело сделал рисунки для своей живописи, папа, взглянув на них, тотчас же велел уничтожить старые. Фрески, писанные во времена Сикста, и отпустил Микель-Анджелу пятнадцать тысяч червонцев на исполнение новых проектов.

Совершенно незнакомый с секретом фресковой живописи, Буонароти пригласил из Флоренции лучших мастеров в этом роде, чтобы изучить их приемы. По его вызову приехали Граначчи, Джулиано Буджардини, Джакопо ди-Сандро, старший Индако, Аньоло ди-Доннино и Аристотель да-Сан-Галло. Микель-Анджело нашел всех этих художников людьми очень способными, но не был доволен их работой, и, в один день, разом уничтожил все, что они написали, потом заперся в своей мастерской, и не хотел более слышать о помощниках, запретил даже пускать их к себе в дом. Бедные Флорентинцы ждали, чем это кончится, но, видя, что шутка тянется слишком долго, отправились со стыдом восвояси.

Таким образом Буонароти один принялся задело, в, по обыкновению, никому не позволял видеть своей работы. Любопытство публики увеличивалось с каждым мгновением, но, на этот раз, и сам папа не хотел мешать живописцу. Третья часть своду была уж готова, как вдруг некоторые места, подверженные влиянию северного ветру, покрылись плесенью. Это произошло от свойства римской извести, которая, в смешении с травертином, очень медленно сохнет и нередко плесневеет, ежели состав штукатурки слишком сыр. Микель-Анджело, в отчаянии, хотел-было отказаться от дальнейшей работай но святейший отец прислал к нему Джулиана да-Сан-Галло, который успокоил художника, объяснив ему причину плесени и сообщив средства ее вывести. [43]

Как-скоро расписывание своду дошло до половины, папа, постоянно наблюдавший работу, решился показать ее публике, не дожидаясь совершенного окончания. Весь Рим бросался за ним в капеллу; сам Юлий вошел туда прежде чем успели смести сор с подмосток. В это время Рафаэль пользовался большой известностью, блистательно доказав свой талант двумя картинами, «Сивиллы» и «Пророки», написанными для церкви della Pace. Браманте, его родственник и друг, просил папу поручить Рафаэлю остальную работу в капелле; но Микель-Анджело, благовременно сведав об этой интриге, пожаловался Юлию, и напрямик высказал Браманте все его плутни и промахи при построении церкви Святого Петра. Папа искренно любил Буонароти и позволил ему продолжать работу. Вторая половина своду была расписана в течение двадцати месяцев: художник совершил этот труд без всякого помощника, даже без краскотера. Между-тем Юлий беспрестанно торопил его. «Когда же ты кончишь?» спросил он однажды у Буонароти. — «Когда буду вполне доволен своей работой», отвечал этот. — «Но ведь надобно, чтоб и я был доволен, возразил папа: и притом доволен как-можно скорее; не то, я велю тебя сбросить с подмосток». Микель-Анджело очень хорошо знал, что Юлий не любит шутить, и тотчас приказал разломать подмостки. В день Всех Святых капелла была наконец отворена, и Юлий совершил в ней первую литургию, при многочисленном стечении народу.

По примеру своих предшественников, Микель-Анджело хотел сделать кой-какие поправки во фресках на-сухо: он думал придать им побольше великолепия, раскрасив некоторые места драпировки и углублений ультрамарином, в покрыв позолотою; но затруднения, с которыми сопряжено устройство подмосток, были причиной, что фрески осталось в первоначальном виде. Юлий, которому также хотелось, чтобы Микель-Анджело занялся этими улучшениями, говорил, что, без них, капелла кажется слишком бедною. «Ваше святейшество, отвечал художник: люди, здесь написанные, не щеголяли золотом в [44] свое время; я изображал не богачей, а святых, презиравших суету и сокровища мира».

Опишем теперь эти чудные фрески. Вершина своду, то, что можно называть собственно потолком, представляет ряд сюжетов из Ветхого Завета; в двенадцати спусках к стенам, изображены Сивиллы и Пророки, величиной в тридцать осемь с половиною футов; а закругленные части своду, над окнами, украшены фигурами, которые не столь важны.

Картины, занимающие длину потолка, отделены одна от другой полосами, которые служат им как-бы рамами. В первой картине изображен Бог, отделяющий свет от тьмы; во второй Всемогущий, поддерживаемый маленькими ангелами, творит солнце и луну; в третьей картине, Сотворение Адама и Господь среди сонма ангелов; далее, Евва, сотворенная из ребра спящего супруга. Потом следует композиция, разделенная на две части: в одной, Змий вручает Евве запрещенный плод, а та передаст его Адаму; в другой, Адам и Евва, изгнанные из раю, со страхом и трепетом бегут от очей Божиих: положение этих фигур прекрасно выражает стыд, ужас, раскаяние и. желание пощады. В трех последних отделениях потолка представлены Жертвоприношение Каина и Авеля, Потоп, и Ной, упившийся вином и осмеиваемый Хамом, тогда как Сим и Яфет стараются прикрыть наготу спящего родителя.

В двенадцати спусках своду к стенам, написаны семь Пророков и пять Сивилл. Все эти фигуры прекрасны: положения их разнообразны, драпировка прелестна. Первым в ряду пророков представлен Иеремия. Он сидит, заложив ногу на ногу, облокотясь на колено и опираясь бородой на руку, отчего голова его несколько наклонилась. Все в этой фигуре выражает характер человека задумчивого, глубоко опечаленного нечестием своего народа. Подле пророка видны два ребенка и старая сивилла, которая подносит книгу к своим померкшим глазам. Езекииль представлен со свитком: он держит его в [45] руке и хочет, кажется, говорить; позади, два мальчика с книгами и сивилла, размышляющая, что ей писать, пока один из малюток раздувает головенку, чтоб зажечь лампаду. Иоиль написан погруженным в чтение рукописи. Захария торопливо ищет какого-то места в книге. Исаия сидит в размышлении: ноги его скрещены; одной рукой он хочет заложить в книге место, на котором остановился, другой подпирает голову; сзади, двое детей, и пророк, кажется, намерен подозвать одного к себе. Довольно изучить одну эту фигуру, чтоб понять истинные начала художества и сделаться хорошим живописцем. Подле пророка изображена еще прекрасная фигура старой сивиллы с двумя малютками. Даниил, представленный молодым человеком, вписывает что-то из манускрипта в большую книгу, которую держит стоящий перед ним мальчик. Наконец, нельзя ничего выдумать превосходнее фигуры Сивиллы Ливийской, которая закрывает книгу и поднимается с места. На четырех спусках своду, соответствующих углам потолка, написаны следующие предметы: на первом, Давид, в присутствии изумленных воинов отсекающий голову у побежденного Голиафа; на втором, Юдифь, вручающая служанке корзину с головой Олоферна; на третьем, чудесное избавление Евреев от уязвления змеями в пустыне; на четвертом, наказание Амана.

Нет никакой возможности оценить вполне все это удивительное произведение живописи: надобно рассыпаться в похвалах на каждой строке, впасть в утомительное однообразие. Довольно сказать, что высочайший гений творчества водил рукою Микель-Анджела. Зрители были в восторге, а папа заплатил художнику с приличною щедростью. Вообще Юлий II очень любил Буонароти, и если по-временам обходился с ним не совсем ласково, зато после каждой вспышки награждал его по-царски. Так однажды Микель-Анджело пришел просить денег на поездку во Флоренцию, где ему нужно было написать фигуру Святого Иоанна. «А когда же ты кончишь капеллу?» спросил папа. — «Когда будет можно, святой отец», простодушно отвечал Буонароти. Папа схватил трость [46] и, ударив его, закричал: «Когда можно! когда можно!.. я отучу тебя от таких ответов!» Микель-Анджело поскорей бежал домой, и уже хотел-было тотчас скакать во Флоренцию, как вдруг к нему является папский камерарий и подает от имени его святейшества пять сот скудов. Буонароти, узнав крутой характер Юлия, наконец стал смеяться над всеми подобными вспышками его гневу, тем более, что они были выгодны для художника, и что папа вообще старался сохранить себе его дружбу.

Текст воспроизведен по изданию: Вазари. Биография Микель-Анджело Буонароти // Библиотека для чтения, Том 47. 1841

© текст - ??. 1841
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Андреев-Попович И. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1841