-

О России в царствование Алексея Михайловича.

Современное сочинение Григорья Кошихина. С. Петербург, в типографии Эдуарда Праца. 1840, в 4-ку. с.

Со времен Петра Великого все части Государственного управления быстро начали изменяться в своем образовании; одно управление Юстиции, если не задержалось в одинаковом положении, по крайней мере не показало блестящих перемен сравнительно с прочими управлениями. Только в век Екатерины ІІ-й и в настоящее царствование оно совершило два великие подвига: Генеральное межевание земель Российской Империи и составление Свода Законов. Первое совершено запасами древней Юриспруденции, а второе силами, данными нам преобразованием Петра Великого. Русская Юстиция, в особенности гражданская, до настоящего времени поддерживалась старыми основаниями без всякого органического развития во внутреннем ее содержании. В числе причин, образовавших неподвижное состояние нашей Юстиции, можно поставить во первых постоянные неудачи преобразователей в развитии внутренних сил правосудия. Замечательно, что преобразование касалось преимущественно политической стороны в деле Юстиции, ибо внутренний, юридический элемент, казался и незанимательным, и не слишком важным. Много было высказано желаний о восстановлении правосудия, сознаны даже причины униженного его состояния; но все эти желания и сознание оставались до наших времен без начинания дела, без успеха и без исполнения. Второю [148] причиною сего состояния Юстиции было постоянное желание преобразователей изменить отечественные начала Права; отсюда колебание сих начал, борьба разнородных понятий, затмение идеи Русского права. Впрочем может быть ко благу Отечественного права и к чести Русского духа должно отнести, что с самого начала преобразований наши Государственные люди занимались более внешностию в каждом деле, оставляя без перемены внутреннюю его сторону. Это имело свою достаточную причину. Все прочие управления, по самому назначению своему, более или менее скользят по поверхности человеческого существа, и потому все действия их ярко печатлеются в чувствах зрителей; напротив Министерство Юстиции, вместе с Министерством народного Просвещения (в обширном смысле) прямо относятся к народным убеждениям, к самому существу человеческого общества. Без участия народного духа можно соединять моря каналами, сушить болота, изобретать налоги; но провести благо деятельные идеи в народный дух, утвердить нравственные и юридические правила в народном убеждении, есть дело не механическое: оно есть труднейшая задача для законодателя, и тем менее привлекательная, что плоды даже величайших усилий по сему предмету собираются не ранее, как по смерти самых делателей. Тягостный и не привлекательный труд! Работу инженера, архитектора, механика еще можно выставить на показ обществу, но как выставить работу правосудного судии, восторженного поэта, глубокомысленного философа и благоговейного проповедника слова Божия? Как оценить достоинство идеи, пущенной в народный оборот каким либо мыслителем, педагогом, наставником? Действительно, не выгодно наружное положение правителей Юстиции и народного Просвещения в государстве; но за то всегда можно сказать: всуе трудятся все прочие управления, если Народное Просвещение не окрыляет их, своими идеями, а Юстиция не ограждает их честностию и [149] непорочностию народных нравов. Отнимите силу у Министерства Юстиции: тогда судья сделается грабителем, ученый шарлатаном, купец обманщиком, промышленник разбойником. Всё упадет в прах, если святое правосудие оставит народные судилища!

В настоящее время, которое по справедливости можно назвать временем возвращения государственных умов от внешнего к внутреннему, замечается тесное сближение Министерств, и в особенности Министерства Юстиции с Министерством Народного Просвещения. Причину сего сближения легко объяснить: Министерство Юстиции всего более имеет нужду в идеях и в особенной нравственной настроенности чиновников своего ведомства; а известно, что эти главные государственные силы приготовляются и воспитываются Министерством Народного Просвещения. Дознано опытами, что никакой регламент внешнего устройства присутствия не спасает тяжущихся от неправосудия, если присутственная камера не чиста от невежества и ниских страстей. В следствие сего благодетельного сознания в настоящее время исправность начальствующих познается не по исправности вещей, чувствам представляемых, а по нравственному характеру избранных ими чиновников. Если чиновник имеет истинное достоинство, ум его просвещен, совесть чиста, тогда все дела у него в порядке, и закон им превосходно исполнен; а кто по делу чист (по внешности), тот не всегда бывает чист по совести. Министерство Юстиции сближается с Министерством Народного Просвещения не по одной нужде в образованиях чиновниках, но и по самым занятиям своего ведомства. Министерство Народного Просвещения, желая дать больший простор развитию народного духа, старается открыть источники прошедшей жизни Русского парада, и, открыв, оживотворяет ими ведомство Юстиции. Так в недавние времена Археологическая экспедиция издала в свет множество [150] государственных грамат и юридических актов, в коих образованные чиновники Юстиции могут почерпать драгоценнейшие сведения о существе народного духа, об основных юридических понятиях Русского народа. Управление Юстиции, обогащенное сими важными пособиями, может со славою воздвигнуть древние отечественные начала правосудия, оживить их народным сочувствием и возрастить современными понятиями права. Наконец в недавнее время Министерство Народного Просвещения подарило юристам драгоценнейший памятник древнего законодательства и вместе древней Юриспруденции в сочинении подъячего Григорья Карпова Кошихина. Это сочинение заслуживает полного внимания образованной публики. Оно принадлежит к числу редких явлений в юридической литературе. Я намерен показать здесь во 1-х историю сего сочинения, во 2-х пользу его в настоящее время, в 3-х главные юридические положения, объясняющие нам древнее состояние законодательства.

Профессор Императорского Александровского Университета Соловьев, путешествуя по Швеции, в Стокгольмском Государственном Архиве открыл, по указаниям Министра народного просвещения, С. С. Уварова, рукопись, содержащую в себе: Описание России при Царе Алексее Михайловиче, сочиненную бежавшим за границу Посольского Приказа подъячим Григорьем Карповым Кошихиным. Рукопись составлена в 1666 и 1667 годах в Стокгольме. Подъячий Кошихшгь, служа в Посольском Приказе, не однократно употребляем был для письмоводства при дипломатических сношениях с иностранными дворами. В 1661 году он находился при заключении Кардисского мира, и ездил гонцем в Стокгольм. В продолжении Польской войны, (начавшейся в 1654 году и окончившейся Андрусовским миром в 1667 году), Кошихин состоял при главных военачальниках князьях Якове Куденетовиче Черкасском и Иване Сименовиче Прозоровском, от которых отправлен на [151] посольский съезд под Смоленск, где производились тогда мирные переговоры с Польшею. Непредвиденное обстоятельство заставило его бежать из России. Новый воевода Князь Юрий Алексеевич Долгорукий, сменивший Князей Прозоровского и Черкасского, требовал посредством нарочно отправленного гонца под Смоленск, чтобы Кошихин подал донос на прежних воевод, будтобы они, уклоняясь от битвы и выпустив из рук своих Польского Короля, не только потеряли случай нанесть решительный удар Полякам, но и дали им возможность оправиться и остановить дальнейшие успехи Русских. Не желая быть орудием клеветы, подъячий отвергнул предложение Князя Долгорукого, и, страшась его мщения, решился оставить свое отечество. Подъячий удалился в Польшу (1664 года), где скрывался под именем Ивана Александрова Селицкого, потом странствовал по Пруссии, был в Любеке, и наконец 1666 года приехал в Стокгольм. Здесь, по требованию Государственного Канцлера Графа Магнуса Делагарди, окончил он сочинение свое о «России», начатое вскоре по побеге из-под Смоленска. Кошихин, оставив отечество, сделался Лютеранином, не отличался нравственностию жизни, обнаруживал нерасположение к своим соотечественникам, и за умерщвление хозяина своего Анастасиуса потерпел смертную казнь. Между тем однакож, во время пребывания своего в Стокгольме, он успел снискать дружбу некоторых знаменитых современников, и прослыл в Швеции умнейшим человеком. И так Князь Юрий Долгорукий доставил нам случай читать творение подьячего XVII века! Не только в осьмнадцатом, но даже в девятнадцатом веке едва ли сыщется юридическое сочинение, которое бы обилием содержания, знанием дела и чистотою изложения, могло равняться с сочинением подьячего Кошихина «о России». Неоспоримое доказательство той истины, что наши чиновники со времен преобразования оскудели мыслию, расточили [152] силы своей души на снискание несвязной массы обширных, но бесплодных знаний, и погасили в себе национальный дух ведения. Подъячий обнимает все отрасли государственного управления, исключая церковного, повествует о самых существенных обычаях Русской земли, и бросает смелый взгляд на внутреннее устройство народного духа. Он не останавливается на одной букве законов, но излагает самую сущность отечественных учреждений, проводит ряд сих учреждений параллельно к иностранным. Иногда он весьма кстати дополняет для нас потерянный смысля, закона, везде основателен, везде ясен, везде мастер своего дела. Сие сочинение полезно для Юристов по двум отношениямъ: а) Оно служит объяснением на Уложение Ц. Алексея Михайловича и современные ему юридические обычаи. В Уложении и в Законах сего времени многое не досказано: ибо как Уложение так и узаконения сего времени писаны для Русских людей, в коих законодатель предполагал знание многих основных юридических правил и подробностей. Кошихин, трудясь для иноземцев, все Русское предполагал для них неизвестным; а потому сведения, им изложенные, имеют в знатной степени систематической вид. б) Кошихин сообщает нам и такие сведения, кои без его сочинения для нас остались бы неизвестными. Местами, кроме положений самого закона, он сообщает нам и то, что было в уме Русских Царей и Русского народа. Одним словом, сочинение Кошихина назидательно, полезно и приятно для чтения. Останавливая наши умозрительные предположения о России, и ее законодательстве, оно заставляет нас еще более желать новых открытий но предмету истории законодательства.

Сведении о Законодательстве.

Кошихин пишет, что Царь Алексей Михайлович и словом и делом был самодержец; начинал войну и [153] заключал мира, почти не спрашиваясь Бояр; но в тоже время выдает несправедливую мысль, будто Царь Михаил Феодорович хоть и писался самодержцем, но на деле был ограничен советом Бояр, по примеру Царей со времен Бориса Годунова; даже с Царя Алексея Михайловича, при восшествии его на престол, не взяли письма («чтоб ему быть нежестоким и неопальчивым, без суда никого не казнити ни за что, и мыслити о всяких делах с Бояры и с думными людьми собча»), единственно потому, что разумели его гораздо тихим. Сими словами подъячий обличает себя в неведении Государственной Граматы на избрание 1613 года и положений Российского Собора, бывшего в Москве для суда над Патриархом Никоном. Сими актами ясно утверждается Самодержавие Русских Царей. Впрочем Кошихин справедливо заметил, что Московский народ сего времени быль необуздан, дерзок пред властями, скор на возмущения, измену и грабежи. И в самой лжи своей Кошихин высказал нам тайную мысль высокородных Московских бояр об ограничении Царской власти в пользу своего вельможного сословия.

Гораздо правильнее подъячий говорить о преемстве Царского Престола. По его словам не только Михаил Феодорович, сын боярина Романова, но даже Царевич Алексей Михайлович были обраны (термин Литовской Юриспруденции!) на Московский престол. Действительно, новый обычай избирательности с старым обычаем наследственности престола мы видим в непрерывной борьбе до времен Императора Павла 1-го. Московский народ, или правильнее, Московские Бояре мыслили распространить избрание даже вне Царского Дома. Так Кошихин говорить, будто в его время Боярин-Конюший (Обер-Шталмейстер), по понятиям народным, считался кандидатом на Царство, непосредственно, без особенного избрания, и этим думает объяснить причину упразднения сей должности в Царствование Алексея [154] Михайловича и отца его. Петр В. имел подобные мысли; но народ Русский в целом его составе до времен Императора Павла І-го, не охуждая избирательности, в желаниях своих ограничивал ее членами Императорского Дома. Откуда пришла мысль об избирательности в Московское Царство? — Неужели это остаток погасшего Новгородского духа? Кажется нет. Самое слово обран, самая мысль о Царском письме народу, показывает, что это были пришлые идеи с запада, именно из Польско-Литовской земли. Боярская спесь дала им приют; Малороссийская ученость подвела их под закон Римской Империи и своей Гетманщины, и даже успела отпечатлеть начала избирательности в Учреждении о губерниях в царствование Императрицы Екатерины II. А мнимые права Боярина Конюшего ясно напоминают учреждения Палатного Пера и Коннетабля (Comes Stabuli) Французских Королей. Замечательно также у Кошихина отношение Русских подданных к Царю Московскому. Бояре и все служилые люди в челобитных и в докладах Государю писались холопями (вассалами), без означения чинов, и полуимянем. а члены прочих народных состояний рабами и царскими сиротами. (См. древнее отношение Французского и Английского простого народа к своим королям). Одни духовные лица писались (богомольцами) с означением полного имени.

Весьма также важно для нас в сочинении Кошихина подробное описание воспитания Царевичей и Царевен Московских. Первый год Царевич бывает на руках кормилицы у Царицы в верху, потом для досмотру к нему приставляют мамку, Боярыню честную, вдову старую, да няньку с прислужницами. А как минет Царевичу пять лет, к нему приставляют для бережения и научения Боярина, честью великого, тиха и разумна, а к нему придадут товарища, Окольничего или Думного человека. А как приспеет время учати того Царевича грамате, и в учители выбирают к нему [155] учительных людей, тихих и небражников; а писать учить выбирают из посольских подьячих; а иным языкам, кроме Русского научения, в Российском Государстве не бывает» (не совсем правда). До 15-ти лет Царевича никто не может видеть, кроме членов Царского дома, даже в церкви бывает он всегда закрытый ширмами; а по 15-ти лет укажут его всем людям, как ходит с отцем в церковь и на потехи. Тогда нарочно приезжают издалека смотреть Царевича. Царевны воспитывались почти также; жили в удалении от мира, и большею частию состаревались девицами в монастырях: ибо замужства за иностранцев были редки, а с Русскими подданными считались неприличными.

В статьях о Государственных учреждениях Кошихин не сообщает нам ничего нового; впрочем порядок присутствия Боярской Думы и учреждение Государственного дозора, им описанные, вполне заслуживаюсь наше внимание. Когда Царь присутствует в Боярской Думе, пишет Кошихин, то Бояре, Окольничие и думные люди садятся по чинам, от Царя поодаль, на лавках, Бояре под Боярами, кто кого породою ниже, а не тем кто выше и прежде в чину, или по службе; а думные дьяки (т. е. Статс-Секретари) стоят, а иным временем Царь велит им сидеть. Царь объявляет мысль и приказывает, «чтоб Бояре и думные люди помысла к тому делу дали способ; и кто из тех Бояр побольше и разумнее, или кто из менших, и они мысль свою к способу объявливают; а иные Бояре брады свои уставя, ничего не отвещают, потому что Царь жалует многих в Бояре не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамате неученые и нестудерованные, однако сыщется и окроме их кому быти на ответы разумному из больших или меньших статей Бояр». По совещании составляется приговор. Кроме сего Царь составляет иногда особый тайный совет из ближних к нему Бояр и Окольничих по особенному [156] назначению. Государственный дозор, или древняя Генерал-прокурорская часть, учрежден Царем Алексеем Михайловичем под именем Приказа тайных дел. Этот страшный эфорат составляли дьяки и подьячие, человек с 10, посылаемые тайно и явно смотреть за поведением Русских послов, полководцев и иных начальных людей. Их страшились Бояре и Окольничие. Ведомству Приказа тайных дел подчинялась также Царская потеха, гранатное дело и заводы. Из состава прочих Государственных, главных и придаточных приказов (комитетов) видно, что они не имели правильного коллегиального устройства, и что вся гражданская часть управления была в руках дьяков и подьячих, как мужей образованнейших в Государстве. Система подчинения присутственных мест показана точнее, чем в самых законах сего времени, но все еще недостаточно для составления полного об ней понятия. Сказано только, что все великие и спорные дела для вершения докладывались Царю. В этом периоде наилучшим образом устроено было управление иностранных дел, военных дел и правосудия. Прием и отправление послов показывают даже высокую утонченность тогдашней Московской политики.

Об областном управлении Кошихин не говорит ничего особенно замечательного. Точнее других источников показаны у него пределы уголовной власти воевод в малых (уездных) и больших (областных) городах, пределы их гражданского суда и крепостных экспедиций (стр. 99).

Кошихин гораздо занимательнее в главах о народных состояниях.

Судя по источникам законодательства, мы не можем сказать, чтоб в это время служилые классы Царя Московского образовались в Дворянство нынешнего значения; между тем de facto, в народе, благородных стали уже называть Дворянами, хотя название Дворянин [157] было только частным названием благородных служилых людей. Мне кажется, титло дворянина, первоначально означавшее домохозяина, при Царе Алексее Михаиловиче утвердилось общим титлом благородных в сходственность Малороссийскому козаку, отличенному титлом шляхетства по грамотам Польских Королей. Московские дворяне прочих Малороссийских Козаков называли мужиками, из чего выходили ссоры и жалобы Московскому Царю. Кошихин представляет нам жестокую, решительную борьбу Боярской снеси с личными доблестями нисших благородных семейств, и последние взрывы древнего местничества. Когда кто за Царским столом заупрямится, не станет сидеть ниже кого, считая себя честнее, «и такого Царь велит посадить сильно. И он посадить себя не дает, и того Боярина бесчестит и лает. А как его посадят сильно, и он под ним не сидит, и выбивается из застола вон, и его не пущают и розговаривают… и он кричит: хотя де Царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть, и спустится под стол….» Разумеется, за такое упрямство Боярин подвергался Царскому гневу, аресту, удалению от Царских очей, лишению Боярской чести и даже выдаче головою. И так, из сего видно, что самое дворянство тогдашнего времени состояло из весьма разнородных стихий; роды спорили с родами, отечество с личною доблестию, или заслуги с породою; но единого в своем составе Русского дворянства еще не было. Кошихин юридически объясняет нам, что перевес к его время был решительно на стороне породы. Люди большой породы хоть и давали на службе ход людям нисшей породы, но только до известных чинов, и все высокие места близь Царя предоставили одним себе. Кошихин делит класс благородных (стр. 19 и след.) на три разряда. В 1-м разряде состоят потомки прежних больших родов. Они бывают в Боярах, а в Окольничих не бывают (хотя и начинают [158] службу с должности Жилецкой и Спальнической). Сии роды суть: Князей Черкаских, Князей Воротынских, Князей Трубецких, Князей Голицыных, Князей Хованских, Морозовых, Шереметевых, Князей Одоевских, Князей Пронских, Шеиных, Салтыковых, Князей Репниных, Князей Прозоровских, Князей Буйносовых, Князей Хилковых, Князей Урусовых. Это знатнейшее Дворянство Русское, настоящая Аристократия Царства Московского. Но вот вторый разряд Аристократии, менее честные роды, которые бывают в Боярах и в Окольничих: роды Князей Куракиных, Князей Долгоруких, Князей Ромодановских, Князей Пожарских, Князей Волконских, Князей Лобановых, Стрешневых, Князей Борятинских Милославских, Сукиных, Измайловых, Плещеевых, Львовых. Ниже сей второстепенной Аристократии стоит множество незнатных родов, которые бывают в Думных дворянех, и в Окольничих, и те роды больше тоя чести не доходят. Есть потом и иные многие добрые и высокие роды, только еще в честь не пришли за причиною и за недослужением. Из описания Кошихина видно, как тяжело было высоким родам по службе стать на ряду с Дворянами; но мы знаем, что самодержавная власть, подкрепляемая сочувствием дворянства и всего народа, смиряла Боярскую спесь, указывая, что только одни достоинства и служба Царю делают человека истинно честным. Наконец древнее Боярство теряет свою документальную опору при Царе Феодоре Алексеевиче, принимает сильный ударь от Петра Великого, редеет при Анне Иоанновне (под названием Генералитета), и наконец видит на ряду с собою Российское Благородное Дворянство Петра III и Екатерины ІІ-й, однородное в своем составе, равное честию и достоинством. Таким образом все благородные Империи, отвлеченно от личных заслуг, стали ровны между собою. Дворянство одержало верх над Боярами! [159] История Русского Дворянства есть предмет занимательнейший в нашем законодательстве. Уже само по себе Дворянство Русское, как древнейшее поколение во всемирной истории, поколение храброе и блестящее, имеет много занимательного; но если мы будем смотреть на него со стороны юридической, то история его становится даже поучительной для всех возрастов государства. Что такое есть Русская История? С самого пришествия Варягов Руси до XVIII века, она есть непрерывное отрицание Дворянства древнего и непрерывное возникание нового. Каждое сильное княжение, каждое сильное царствование выводит за собою новое Дворянство, которое закрывает собою прежнее, и в свою очередь закрывается новейшим. Между тем средоточие земных властей — Царское Самодержавие непрерывно успевает. Лишь только служилое поколение почувствует себя самостоятельным, утучнеет, отолстеет, сделается неспособным к строевой службе, тотчас идет ему на смену новое, свежее Дворянство, без груза связей, богатств и родословных, Дворянство стольже храброе, как и прежнее в лета его молодости, и постепенно образованнейшее. Это очевидная истина нашей Древней Истории. Следовательно Кошихин справедливо заметил, что Русские Цари не терпят у себя Баронов, не могут жаловать в Князья, но всегда могут Князя поравнять с простым Дворянином. Но в свою очередь и высокие роды, за причиною и недослужением, сверженные в массу незнатного Дворянства, очистившись нуждою, незнатностию и строгою дисциплиною службы, познают центр свой и при первом воспламенении личного таланта поднимаются к верху, и возвращают свою древнюю честь. Древняя всенаследственность Боярских имений спасла дворянство и народ от аристократии, застарелой в своей важности, закоренелой в презрении к нисшим благородным родам. Самодержавие Московских Царей брало за руку униженное [160] человечество, и восстановляло его в принадлежащие ему права. Благороднейшее явление во всемирной Истории.

И так целые четыре чина в государственной службе, Боярство, Окольничество, Думное дворянство и еще Спальничество, по словам Кошихина, недоступны были для нисшего дворянства и разночинцов; все же прочие чины: Думного Дьяка, Стольника, Дьяка, Жильца и т. д. открыты были для всех служилых людей и разночинцев: Дворян, гостей, подьячих, поповых детей, посадских людей и даже крестьян, если только они дослужатся.

К пояснению отношении между народом и благородными Кошихин сообщает любопытное описание полков Московского Царя. Достаточные Дворяне в звании стольников, стряпчих, дворян и жильцов, сохранили свой древний характер вооружения и боя. Ими командовали из них же избранные Головы Сотенные, и поручики из Стольников и из Дворян; но что в особенности замечательно: «ученья у них к бою против рейтарского не бывает». Из них составляется отряд Царских телохранителей. Все это войско составлено единственно из Дворян; но за каждым из них под одним знаменем сражаются их люди, человек по 5, 6, 10, 30 и по 40, смотря по животам тех Дворян и по вотчинам. Это своекоштное (поместное) и блестящее войско можно уподобить Западным рыцарям (Ritter, Chevalier) с их стремянными и прочей прислугою военного боя, кроме обозной челяди. Вероятно, люди, сопутствовавшие нашим Дворянам в самом сражении, в мирное время составляли отважные когорты ловчих, псарей и доезжачих, когорты, привыкшие к разнородным боям, к удалым услугам, и между прочим к насильственному завладению чужих земель и к грабежам (см. записки Желябужского). Рейтарские полки (Reiter) представляют новое любопытное зрелище. Здесь есть военное ученье, есть [161] дисциплина, регулярный бой. От чего же такая разница с Дворянскими полками? — Рейтарские полки суть полки казенные, составленные из мелкопоместных и беспоместных Дворян, Боярских детей, из всяких вольных людей и из даточных. Сии воины они бедны, и потому состоят у Царя на жалованье (по 30 руб. на человека в года). Эти полки служили рассадником для нового Дворянства. Вероятию, здесь были мужество, храбрость, порядок, но без удальства и блеска своекоштных Дворянских полков. Дворянами красивее сражаться один на один, плебейцам выгоднее вступать в бой массами. Рейтарами командуют Полковники, Полуполковники, Маиоры, Ротмистры, — люди Русские и иноземцы. За рейтарами следуют Стрелецкие полки старые, в роде нынешних Карабинерных полков. Войско удалое, похожее на нынешних военных Кантонистов и вербованную вольницу! Солдатские полки служат для охранения границ Царства Московского. Новые полки. Драгунские полки для охранения Южных границ — строй у них регулярный, конный и пеший. Козачъи полки Московского образования. Донские Козаки. Смотря на постепенное развитие Русской военной силы, мы можем вывести такое Заключение: чем более раскрываются силы Государства, тем более слабеет древний дворянский элемент в составе войска, тем более усиливается новый простонародный элемент. Менее личной храбрости; но более стройности и мужества масс.

Кошихин не столь занимателен в описании класса торговых людей и сельских жителей. Им подтверждается известная истина, что почетный класс граждан, Гости, пользовались правами, совершенно равными правам Дворянства. Но Кошихин при этом весьма кстати замечает, что у гостей нет своего суда, т. е. класс гостей не составляет особенной корпорации, которая бы одушевляла его и [162] поддерживала. Из сего мы заключаем, что он был нечто бесхарактерное, бездушное, или, по выражению Петра Великого, это была рассеянная храмина. Вообще народный класс, не имеющий своей особенной корпорации, представляет из себя что-то жалкое в семье Государства; он не чувствует самого себя; в нем нет ни любви, ни зависти к другим классам; класс ни тёплый, ни холодный. Он стоит одной ногой в мещанстве, а другой в дворянстве, и нередко воспитывается мещанством, а служить с дворянством. Говоря о крестьянах, Кошихин весьма умно указывает на бытие Патримониального суда в России, т. е. суда Барина на своем Барском дворе (стр. 113). Видно, что и тогда сей суд имел по предметам обширное ведомство «кроме разбойных и иных воровских дел». При сем любопытно было бы знать, наши Русские господа какими законами руководствовались на своих дворах при решении дел, н. и. по опеке, наследованию, договорам, обидам, а может быть и по делам брака и т. п., — Уложением ли Царя Алексея Михайловича или своими собственными законами (Autonomia) и наказами бурмистрам, старостам и прикащикам? — Этот вопрос необходимо возбуждается тогдашним политическим состоянием вотчинных, но в особенности помещичьих крестьян, кои лично не принадлежали еще в собственность Господам; равно возбуждается достопамятным указом Царя Алексея Михайловича, коим повелевается «чтобы везде было всё Его Великого Государя Государство», т. е. чтобы везде прекратилась древняя автономия, и действовали бы одни Его Великого Государя Законы. В следствие сего монастырские управления для своего Господского суда над вотчинными монастырскими крестьянами приняли Уложение; а суды на Барских дворах последовали ли сему примеру? Сколько мне известно, в настоящее время немногия вотчинные конторы, и то у самых больших господ, руководствуются [163] Сводом Законв Российской Империи. В таком случае любопытно было бы знать содержание бесчисленно разнообразных законов, издаваемых Русскими Господами для их вотчинных и поместных крестьян. Это весьма обогатило бы народностию нашу Русскую Юриспруденцию. В заключение статьи о крестьянах Кошихин превосходно-юридически коснулся отношения Московского Царя к помещичьим и вотчинниковым крестьянам: В случае убиения сих людей господами, говорит он, «за мертвых людей бывает истец Сам Царь». Так и следовало быть: ибо все нисшие классы народа по древнему Русскому закону признаны были Царскими сиротами. Иоанн Грозный произнес эту истину с Лобного места!

И так не много слов, но много дела сказал наш подъячий о народных состояниях Московского Государства.

Но от чего Кошихин так мало говорит о Московском Духовенстве? — Или он полагал, что для Лютеранского Канцлера (Графа Делагарди) этот предмета. был слишком маловажен и незанимателен? — Впрочем дельный человека, и мимоходом скажет много умного. Кошихин говорит, что в торжественные и свадебные дни у Государя обедали Бояре, Окольничие, Дворяне, Гости, выборные посадские люди, Архиереи, Архимандриты, Келари и Протопопы. След. и тогда Русские Цари смотрели на своих подданных как на детей своей Государевой семьи, не отличая больших пород от малых. Москва была красна верою, оружием и хлебосольством. Кошихин говорит также, что домовые попы-вдовцы обедали за одним столом с Боярами. Стало быть классификованных по породам Москвичей Вера воссоединяла в одно Христианское семейство, и Духовные не мешали еще веселиться [164] высокородным Московским Боярам? — ІІо со времен Петра Великого в гостинных начали смотреть на Духовенство как на вечный протест против уклонений от древних обычаев Русской земли.

О Гражданских Законах Кошихин говорит не много, но с знанием отличного Юриста. Весьма занимательно описаны им обычаи брака. Изо всего видно, что свобода вступающих в браки была довольно стеснена старинным обычаем держать девиц в чуланах и родительскою властию. Браки даже в Боярских семействах не обходились без пособия сродниц и свах; при чем обыкновенно делались подлоги не только вещей, но и самых лиц. Показывали сватам невесту красную, а под венец ставили увечную, непригожую; на смотреньях малорослых девиц ставили на скамейки, чтоб показать их дородными. От сих крайне обидных обманов возникали семейные вражды: муж не любил свою подмененную половину и побоями заставляла. ее постригаться в монахини. Муж почитался главою жены, и по сему положению имел право за вины посекать ее розгами («учити жезлом»), впрочем не очень больно. Этому правилу, как видно из Кошихина, подлежали не только Боярские и Дворянские семейства, но даже члены Царского Дома (стр. 8.). На утро свадьбы новобрачных, какого бы они звания ни были, приветствовали ближние сродники по древнему обычаю. Новобрачные из благородных являлись на поклон к Царю, и получали от него подарки, если брак совершился благополучно. Царь как отец своих поддданных, знал хорошо домашние их дела.

Кошихин кратко объявляет различие между поместьями и отчинами; занимательно говорит о взыскании долгов и порядке гражданского судопроизводства. Впрочем ничего нового.

Кошихин касается и уголовного законодательства. В [165] Московском народе он находит следующие пороки и преступления. Непомерное чванство породою, небогобоязненность, лукавство, лживость, склонность к душегубству, возмущениям и грабежу, в чиновниках и в чиновницах страсть к лакомству и взяткам: «по задней леснице через жену или дочерь, или через сына и брата, и человека, и не ставят того себе во взятые посулы, будто про то и не ведают», — о чем подьячий христиански соболезнует (стр. 93)! Без сомнения, (Не лучше ли с сомнением? Изд.) многие из сих пороков с успехами просвещения миновались. Ныне весьма редко слышно, чтоб кто нибудь из чиновников был судим за взятки, и еще реже, чтоб кто нибудь по суду за взятки бить был кнутом, сослан в Сибирь на поселение или в каторжную работу. Далее — ужасными красками, и что еще ужаснее, с равнодушием Преображенского Застенка описывает подьячий пытки ворам. Криминалистам предоставляю проверить свои понятия о составных элементах Московского кнута. Главные казни суть: головы отсекают топором, сожигают живого на огне, (за преступление против Веры), оловом и свинцом горло заливают (за денежное дело), руки, ноги и пальцы отсекают, язык вырезывают и проч. О tempora, о mores!

Федор Морошкин.

Текст воспроизведен по изданию: О России в царствование Алексея Михайловича // Москвитянин, № 3. 1841