Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

КАССИОДОР

РАЗНОЕ

VARIA

Магн Аврелий Кассиодор Сенатор родился около 490 г. и был, таким образом, лет на десять моложе Боэтия, которого он знал и глубоко почитал. Он происходил из знатного рода, дед (или прадед) его защищал Рим во время вандальского нашествия, отец был префектом претория, т. е. чем-то вроде первого министра при Одоакре. Кассиодор начал службу квестором уже при Тео-дорихе готском, был в 514 г. консулом, потом начальником королевской канцелярии, а после смерти Теодориха в 526 г. — префектом претория при его преемниках Эвтерихе, Амаласунте, Теодахаде и Витиге. Его умение оставаться у власти в течение столь долгого времени в кипевшей интригами обстановке готского двора обличает в нем немалую политическую гибкость. Наконец, в 540 г. Кассиодор отказывается от политической деятельности, покидает двор, уезжает в свое родовое имение на юге Италии и основывает там монастырь Вивариум (получивший название от тамошних садков с живой рыбой), которым управляет сам. Год смерти его точно неизвестен, но дожил он до глубокой старости: в сочинении «О правописании» он упоминает, что ему уже минуло 92 года.

Таким образом, жизнь Кассиодора распадается на две разнородные части: в качестве префекта претория он ревностно проводил основную линию политики Теодориха — попытку слияния готов с римлянами и создания из тех и других единого мощного государства, способного сменить рухнувшую Западную империю; после же удаления от дел он с таким же усердием берется за устроение своего монастыря, работу над уставом монастырской жизни и за литературную деятельность. В этой области он явился предшественником Бенедикта Нурсийского: первой обязанностью монахов он счел не физический труд, а заботу о своем умственном и духовном развитии: первоначально он намеревался даже создать в Риме академию для изучения богословских наук, но, как он сам говорит во введении к сочинению «Об изучении наук божественных и человеческих», войны и прочие смуты, вызванные нашествием Юстиниана на Италию, не позволили этого, и он заменил свой план созданием большой библиотеки в своем монастыре, к работе в которой он ревностно побуждал монахов. Особенно поощрял он работу переписчиков (по его терминологии, «антиквариев»), говоря, что своим трудом они «борются тростником и чернилами против коварных козней диавола и наносят ему столько ран, сколько слов [148] господних они переписывают». Он не запрещает и изучения светских наук, но ставит их на второе место и советует овладеть только самыми их началами; одобряет занятия лечебным делом и — для малоспособных к научным занятиям — садоводство, земледелие и рыболовство.

От Кассиодора дошло до нас довольно много произведений. Наибольший интерес представляет собрание писем и указов, писанных и редактированных им самим, изданное незадолго до его удаления от дел в двенадцати книгах под заглавием «Разное»: это — богатейший живой материал по истории первой четверти VI в. К сожалению, только в сокращенном изложении Иордана дошел до нас труд Кассиодора «История готов»; сохранившиеся же «Хроника» и «Трехчастная история» представляют собой лишь компиляции из произведений Иеронима, Руфина и других писателей, касающиеся всемирной и церковной истории. Чисто богословские темы разработаны в обширном «Истолковании псалмов» и в небольшом сочинении «О душе», в котором, между прочим, Кассиодор вдается в фантастические этимологии, считая, например, что anima («душа») происходит от греческого anaima (т. е. нечто, находящееся не в крови, в отличие от животных, у которых душа находится в крови), тогда как animus («дух») — от греческого anemoV («ветер»). Наибольшее же значение для всех последующих веков имело его сочинение «Об изучении наук божественных и человеческих», послужившее основой уставов многих монашеских орденов.

Кассиодор отлично владел латинским языком, искусно используя различные его стили, о чем сам говорит в предисловии к «Разному».


ИЗ КНИГИ «РАЗНОЕ»

ПРЕДИСЛОВИЕ

(§§ 1-7) Ввиду того, что я заслужил благосклонность людей образованных благодаря как нашим с ними беседам, так и моим безвозмездным услугам, но отнюдь не моим действительным достоинствам, они стали уговаривать меня объединить в одно собрание мои писания, кои я, часто занимая почетные должности, рассылал с целью разъяснения различных дел, и сделать это для того, чтобы наши потомки в будущем оценили и тяготы моих трудов, предпринятых ради пользы общества, и неподкупную добросовестную мою деятельность. Я говорил им, что у меня такого желания нет, ибо то, что казалось приемлемым в качестве ответа на настоятельные мольбы просителей, впоследствии покажется читателям неуместным; сверх того, говорил я, следовало бы припомнить слова Флакка 1, указывающего, какие опасности грозят слову, высказанному поспешно, между тем как от меня все требуют именно быстроты, — думаете ли вы, что я могу сказать что-то, о чем впоследствии не придется пожалеть? Всегда бывает неотесанной та речь, которая не оттачивается обдуманно и длительно и пользуется словами, недостаточно к ней подходящими. Дар речи дан нам всем: но искушен в ней тот, кто умеет определить, искусен [149] писатель или нет. Поэтам для их сочинений предоставляется девятилетний срок; мне же не дается ни часа, ни мига. Только я начну какое-нибудь дело, оно прерывается криками, и его приходится делать в спешке, так что начатое не может быть закончено с надлежащей осмотрительностью: один торопит меня частыми и недоброжелательными возражениями, другой терзает описаниями своих тяжких бедствий, а некоторые осаждают яростными распрями и раздорами. Как вы можете при таких условиях требовать красноречивых посланий, если я едва успеваю подобрать нужные мне слова? Ведь даже по ночам кружат надо мной несказанные заботы о том, будет ли доставлено в города продовольствие, чего больше всего требует народ, радеющий о своем желудке, а не об услаждении слуха; потому-то я вынужден пробегать умом по всем провинциям и всюду расследовать неполадки, ибо недостаточно приказать воинам, что они должны делать, если за исполнением приказа не следит бдительный судья. Поэтому прошу я вас, друзья, не любите меня так, чтобы ваша любовь пошла мне во вред; а мне следует не поддаваться вашим уговорам, ибо послушание им принесет мне больше неприятностей, чем славы.

Но мои друзья все упорнее стояли на своем, говоря: «Все знают, что ты занимал должность префекта претория, а за этим почетным званием всегда как бы по пятам следуют различные государственные обязанности: от занимающего эту должность требуют определения расходов на войско, с него же спрашивают снабжение народа продовольствием в любое время года, на него же возлагаются тяготы судебных решений и на него же, как мы видим, наваливается безмерное бремя соблюдения законов; одним словом, с этим почетным званием связано решение почти всех дел. Сколько же времени ты можешь урвать от трудов на пользу государства, если все, чего требует общественное благо, как бы стекается в одни и те же руки? Прибавим еще, что нередко усложняются и дела по квестуре, и даже время досуга отнимают постоянные размышления, и когда ты уже обливаешься потом от обременяющей тебя ноши, правители возлагают на тебя и такие почетные обязанности, с которыми не справляются судьи, нарочно к этому приставленные. И все это ты делаешь совершенно безвозмездно, и по примеру твоего родителя не принимаешь от надеющихся на твою помощь ничего, кроме трудностей, и воздерживаясь от вознаграждения, ты своим заступничеством как бы продаешь просителям все, не беря с них за это ничего...»

(§§ 12-18) Моя осмотрительность, сознаюсь, была побеждена: я не мог долее противиться столь многим разумным мужам, когда увидел, что обвиняют меня лишь из любви ко мне. Теперь будьте же снисходительны, читатели, и если вы встретите какое-либо неосторожное высказывание, запишите его на счет тех, кто меня уговаривал, ибо суд надо мной должен вершить тот, кто решился меня обвинять. И то, что мне удалось найти из всего, что я должен был [150] в свое время писать по поводу различных государственных дел, занимая должности квестора, начальника канцелярии и префекта, я распределил по дважды шести книгам, чтобы, с одной стороны, интерес читателя возбуждался разнообразием дел, а с другой стороны, его ум оживлялся надеждою на приближение конца. Я не хотел, чтобы другим пришлось выносить то, что часто приходилось испытывать мне при назначении на должности, и посылать неотглаженные и необработанные письма; ведь их иногда требуют так внезапно, что едва можно успеть их написать. Поэтому формулы назначения на должность я собрал в шестой и седьмой книгах, чтобы и я сам мог их использовать впоследствии, и преемникам моим оказал помощь в трудные минуты: ведь то, что написано мною в прошлом, пригодится и в будущем — я изложил в этих письмах лишь то, что относится не к лицам, а к самим должностям.

В качестве заголовка для этих книг, указателя их содержания, провозвестника их порядка и самого краткого названия для всего сочинения я избрал слово «Разное». Мне ведь приходилось писать не одним и тем же слогом, обращаясь с увещаниями не к одним и тем же лицам: один удовлетворяется речью многословной, другому по вкусу средний стиль, а с третьим, не опьяненным ароматом искусства речи, следует говорить, заботясь только о доказательности, так что иногда человек опытный в своей речи вынужден избегать именно того, что нравится ученым ценителям. Поэтому прекрасно сказали наши предки: следует говорить так, чтобы ты мог убедить слушателей выполнить то, что намечено тобой. Ведь древняя мудрость различала три вида красноречия: низменный, который обслуживает обычную беседу; средний, не разбухший от многословия, но и не иссохший от скудости, а стоящий между тем и другим и ограничивающий себя одному ему присущими пределами изящества; и третий, возвышающийся до вершин беседы с умами изысканными. Очевидно, соответственно различию лиц избирается тот или иной способ речи, как бы изливаясь из одних и тех же уст, но поступая туда из различных источников. Однако красноречивым может быть назван только тот, кто готов мужественно взяться за любое дело, будучи как бы опоясан этой тройной доблестью. Ведь нам приходится говорить то с правителями, то с придворными, то с людьми самых низких сословий. Одним надо отвечать поспешно, другим следует предлагать продуманный ответ, так что поистине мы правильно называем «разным» то, что создается столь различными способами. Мы принимаем эти древние правила и постараемся соразмерять с ними наш слог; поэтому мы скромно обещаем давать слог «низкий», постараемся безупречно соблюсти и «средний», «высокого» же, стремящегося, в силу своего благородства, ввысь, мы достигнуть не надеемся. Впрочем, пусть умолкнут недопустимые эти наши предисловия: совершенно неуместно вводим мы наши рассуждения о самих себе, между тем как нам следует скорее подождать ваших суждений о нас. [151]

КНИГА I, ПИСЬМО 24. КО ВСЕМ ГОТАМ ТЕОДОРИХ-КОРОЛЬ (508 г.)

Готам скорее приходится сообщать о возможности вступить в бой, чем побуждать их к этому: ведь для воинственного племени высшая радость — заслужить похвалу. Кто жаждет доблестью стяжать славу, тот трудностей не боится. Поэтому, с помощью бога, под чьим покровительством процветают все наши начинания, мы решили в целях общей пользы направить войско в Галлию, дабы и вы имели повод показать себя, и мы могли, согласно нашим намерениям, вознаграждать вас за подлинные заслуги; ибо достойное хвалы мужество в пору досуга незаметно и пока оно не имеет возможности проверить себя, блеск его достоинства скрыт от глаз. И потому мы дали распоряжение через нашего военачальника Нанда, чтобы вы, во имя божие, выступили в поход в восьмой день до ближайших июльских календ обычным порядком, в достаточной мере снабженные оружием, конями и всем необходимым, чтобы показать, что в вас жива доблесть отцов ваших, и чтобы успешно выполнить наше повеление. Приучите ваших юношей к науке Марса; пусть они на вашем примере увидят, какое наследие должны они передать своим потомкам: ибо чему не научишься в юности, того и в зрелом возрасте знать не будешь. Коршуны, всегда питающиеся добычей, своих птенцов, еще юных и слабых, выбрасывают из гнезда, чтобы они стали такими, какими хочет их видеть материнская любовь. А вы, кому и природа дала силу, и кого подстрекает любовь к доброй славе, постарайтесь оставить после себя таких сынов, каких, как нам известно, имели ваши отцы.

КНИГА I, ПИСЬМО 28. КО ВСЕМ ГОТАМ И РИМЛЯНАМ ТЕОДОРИХ-КОРОЛЬ (507-511 гг.)

Достоин уважения тот государственный строй, при котором во всем видима заботливость короля. Слава нашего времени — восстановление древних городов: они — украшение мирных лет и защита от военных опасностей. Поэтому настоящим нашим распоряжением мы приказываем на будущее время: если кто-нибудь на своем поле найдет любые каменные глыбы, пригодные для построения городских стен, пусть добровольно и без промедления сдаст их в распоряжение властей: он доподлинно сделает их своим достоянием, если принесет таким образом пользу всему своему городу. Ибо что может быть приятнее, чем видеть, как растет общественное благоустройство там, где польза каждого заключается в том, что полезно для всех? Кроме того, случается, что потери возмещаются тому, кто их потерпел, с большой выгодой для него; нередко бывает, что возмещение оказывается больше потери, и человек часто умножает собственный достаток щедростью к своему ближнему, если таковы условия времени. [152]

КНИГА III, ПИСЬМО 7. ДОСТОПОЧТЕННОМУ ЯНУАРИЮ, ЕПИСКОПУ САЛОНСКОМУ 2, ТЕОДОРИХ-КОРОЛЬ

Чтить и соблюдать справедливость мы повелеваем всем, наипаче же тем, кто возвеличен почетным священным саном: они должны ближе всех стоять к благодати высшей, ибо они наиболее далеки от мирского стяжательства.

Некий Иоанн обратился к нам со слезной мольбою и жалобой: Ваше священство взяло у него для наполнения светильников шестьдесят бочонков масла, и он требует подобающего возмещения. Это — желание справедливое, если к нему не примешивается что-либо постороннее. Справедливость же требует блюсти во всех делах, особенно же в тех, кои предлежат очам божиим. Не следует нам думать, что бог не ведает, откуда он получает дары, если он не карает сразу за подношения, полученные путем обмана. Поэтому, если вы увидите, что жалоба истца обоснована, то из уважения к справедливости, которую вы сами проповедуете, следуя святому закону, без промедления примите меры, чтобы ему было возмещено все, что требуется по закону. Пусть никто не жалуется, что ему нанесли ущерб вы, которому следовало, напротив, скорее предоставить ему средства помощи. Посему будьте бдительны, чтобы, не совершая обычно проступков в делах важных, вы не оказались — чего да не будет! — погрешающими в малом.

КНИГА І, ПИСЬМО 31. НАРОДУ РИМСКОМУ ТЕОДОРИХ-КОРОЛЬ

Мы хотим, чтобы зрелища были для народа усладой и радостью, и то, что устроено (как известно) для отдохновения души, не должно вызывать взрывов гнева. Мы ведь берем на себя такие тяжкие расходы не для того, чтобы ваши сборища превращались в шумные распри, а чтобы они были украшением времен мирных. Откажитесь же от чуждых вам нравов; пусть голос толпы будет подлинным голосом Рима, услаждающим наш слух; раздоры же не порождают веселья и не отрадою порождены. А произошли ваши раздоры тогда, когда вы провинились перед чужеземцами; не затевайте же буйных склок, от которых, как вы видите, другие уже отказались 3. Поэтому мы постановили нашим эдиктом, чтобы тот, кто осмелится без основания извергать грубые оскорбления против какого-либо сенатора, знал, что он будет согласно закону вызван к префекту города, и по выяснении его проступка будет оглашен приговор и исполнено наказание. А чтобы всякие начатки разлада были вырваны с корнем, мы предписываем пантомимам показывать свое искусство только в назначенных для этого местах, о чем вас будет извещать распоряжение, данное префекту города; это поведет к тому, что вы с должной сдержанностью будете участвовать в городских увеселениях. Ведь у нас нет более горячего желания, чем [153] то, чтобы вы сохранили унаследованные от предков правила поведения и чтобы все те похвальные качества, которые вы имели издревле, под нашим правлением возрастали. Так, у вас есть обычай единогласно оглашать воздух сладкозвучными возгласами, чему с удовольствием внимают даже дикие звери: ваши голоса благозвучнее органа, и весь театр откликается на них, подобно гармонии кифары, так что можно скорее принять это за пение, чем за крики. Разве допустимы при этом раздоры и яростные распри? Откажитесь же, возрадовавшись, от безумия и, возвеселясь, уймите гнев. Тем самым и нравы чужеземцев могут быть удовлетворены, если они услышат, сколь благопристойно выражаете вы свое одобрение.


Комментарии

1. Гораций, «Наука поэзии», 386-390.

2. Салоны — город в Далмации, принадлежавшей тогда остготскому царству.

3. Римляне издавна увлекались зрелищами, и в цирке не раз дело доходило до драк между слишком ревностными «болельщиками»; но на этот раз зачинщиками выступили, по-видимому, готы, за что им и пеняет Теодорих.

(пер. М. Е. Грабарь-Пассек)
Текст воспроизведен по изданию: Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. М. Наука. 1970

© текст - Грабарь-Пассек М. Е. 1970
© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Рогожин А. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1970