Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ИОГАНН ГЕОРГ КОРБ

ДНЕВНИК ПУТЕШЕСТВИЯ

В МОСКОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО

DIARIUM ITINERIS IN MOSCOVIAM

(См. Русский Вестник 4, 1866 г)

21-го сентября (1-го октября 1698 г.). Пятнадцать человек из приведенных недавно и доведенных до сознания мятежников, оставшиеся живыми после пыток, были колесованы и обезглавлены.

23-го сентября (3-го октября). Царь отправился в Новодевичий монастырь допрашивать сестру свою Софью, заключенную в том монастыре; ее вообще считали виновною в недавнем открытом возмущении. Говорят, что при первом взгляде друг на друга оба они залились слезами (По подлинными документам, 23-го сентября царь допрашивал царевну Марфу, а не Софью, которая подвергнута допросу 27-го числа. Устрялов, III, 214).

Священник, о котором прежде было говорено (Иван Кобяков), настойчиво уверял, что все священники, сколько ему известно, молились Богу о благополучном возвращении царского величества, а когда подвергли его пыткам, он, не вытерпев жестоких мучений, признался, что поощрял мятежников, одобрил их намерение и благословил предприятие.

24-го, 25-го сентября (4-го, 5-го октября). Все друзья царицы вызываются в Москву, но сомнительно, чтобы они явились, а когда по городу прошли слухи о разводе с царицей, стали видеть в том предзнаменование беды. [501]

Мятежников, после упорного запирательства, повели к пыткам, которыя были неслыханно жестоки. После жесточайшего сечения кнутом, их жгли на огне, после огня опять секли, а после ударов снова подвергали огню. Так в Москве сменяются одни другими истязания на пытке. Царь так сделался недоверчив к своим боярам, что не верил в их добросовестность и опасался поручить им даже малейшее участие в допросе; сам составляет допросные пункты, сам допрашивает преступников, запирающихся доводит до сознавая, а тех, которые упорно молчат, приказывает подвергать жестокой пытке; для этой цели в Преображенском, где производится строжайший розыск, ежедневно разводимо было до тридцати костров и более.

26-го, 27-го сентября (6-го, 7-го октября). Невыносимая жестокость пытки лишила подполковника Карпакова (Василий Колпаков) способности говорить; его отдали на попечение царскому медику, чтобы медицинскими средствами привести его в чувство и потом опять подвергнуть пытке. Тех, которых воевода Шеин, в отсутствие царя, за деньги возвел в разные военные чины, царь сегодня определил разжаловать. О таких страшных и жестоких ежедневных истязаниях узнал патриарх и почел своею обязанностью убеждать раздраженного царя склониться на милость; он думал, что всего приличнее явиться к царю с иконой Богоматери, чтобы при взгляде на нее, душа царя, дошедшая до ожесточения, пришла в сознание человеческой участи и в обычное сострадание; но выставка на показ притворного благочестия не могла ниспровергнуть истинных начал правосудия, которыми царь измерял важность такого злодеяния; ибо дело дошло до того, что нужно было со всею Россией справляться жестокими мерами, а не лаской. Такую строгость в укрощении мятежа неправильно называют тиранией, потому что иногда и суровость имеет свое оправдание, в особенности когда болезнь или упорное гниение так усилилось в членах, что для возвращения общего здравия политическому телу, не остается других лекарств, кроме железа и огня, посредством которых те члены должны отделиться от тела. Поэтому царь обратился [502] к патриарху с гневом, достойным его величия: «Зачем ты здесь с иконой? Какая обязанность привела тебя сюда? Уходи скорее и поставь икону на подобающее ей место; знай, что я почитаю Бога и Пресвятую Богородицу, может быть, больше чем ты. Дело моей высокой обязанности и должной любви к Богу охранять народ и публично наказывать за преступления, направленные к общей гибели народа.»

В тот же день уличили одного московского певчего в том, что он секретно сносился в своем доме с четырьмя стрельцами, виновными в оскорблении царского величества; так как он был обвинен уже другой раз в заговоре, то сам царь в присутствие князя Ромодановского и генерала Артемова (Головина) подверг его допросу.

Две постельницы светлейших сестер, Жукова, царевны Марфы, и Вера (Fiera) (Вера Васютинская), царевны Софьи, захваченный самим царем в Кремле, после угроз и нескольких ударов, с пытки показали, что преимущественною причиной мятежного замысла была ненависть Москвитян к генералу Лефорту и ко всем Немцам....

29-го сентября (9-го октября). Царь воспринимал при крещении первого сына датского посланника и дал ему имя Петр. Восприемниками были еще генерал Лефорт, начальник гарнизона генерал Карлович, датский комиссар Бауденап; женщины: вдова покойнаго генерала Менезия, жена полковника Блюмберга и девица Монс. В продолжение всего действия, в царе заметен был веселый вид: когда стали ребенка кропить водой крещения, и он заплакал, царь стал целовать его; милостиво привял поднесенную датским посланником табакерку и не почел для себя унизительным принять в объятия посланника. Князя Бориса Алексеевича Голицына, приехавшего туда вечером, в знак особенного расположения приветствовал поцелуем. Заметив, что фаворит его Алексашка (Меньшиков) во время танцев был опоясан шпагой, царь пощечиной вразумил его, что при этом обыкновенно снимают шпагу; о силе удара свидетельствовала кровь, сильно потекшая у него из носа. Та же участь могла постигнуть полковника Блюмберга за то, что не обратив внимания на внушение со [503] стороны царя, он во время танцев замешкал снять шпагу. Но Блюмберг стал усильно просить прощения в погрешности, и царь простил его. Чрез молодого Лефорта царь передал посланнику цесарскому, что завтра займется расправой с мятежниками.

30-го сентября (10-го октября). Сам царь, окруженный своими солдатами, топором казнил в Преображенском пятерых мятежников за сделанную ему измену; при этом никто из посторонних близко допущен не был. Двести тридцать других мятежников были повешены, и на это ужасное зрелище, кроме великого множества Немцев, смотрели: царь, иностранные министры и московские вельможи.

Один стрелец, который утверждал, что генерал Лефорт подал повод к возмущенно, в присутствия Лефорта был спрошен самим царем: узнал ли он помянутого генерала? Каким дурным поступком Лефорт заслужил общую ненависть? Может быть, знает он за ним какие-нибудь действительные преступления? На эти вопросы стрелец отвечал: что Лефорта он не ведает и не знает наверное, правда ли то, за что вообще на него жаловались, что он поверил письмам и один не мог противоборствовать общей жалобе на Лефорта. Когда спросили его потом: что бы он сделал, если бы предприятие удалось, и если б он захватил царя или самого Лефорта? Стрелец быстро отвечал: «к чему спрашивать о подобных вещах? Сам лучше можешь догадаться об этом. Если бы не покинуло нас счастие, мы, овладев Москвой, не стали бы делать подобных пустых расспросов, а наказали бы бояр так, что все были бы довольны». Царь приказал колесовать этого стрельца за то особенно, что осмелился называть генерала Лефорта виновником царского отъезда (за границу).

Царь, надев траурную одежду, провожал похороны одного немецкого подполковника, и за ним следовали четверо молодых людей из московской знати.

1-го (11-го) октября. Русским законом предписано, чтобы всякую находку доставляли в приказ; здесь записывали имя принесшего, и день, когда найдена и доставлена вещь; предметы неодушевленные хранятся в приказе, а животные в царской конюшне. Таким образом, если кто потерял какую-нибудь вещь, тот обращается в приказ, а если пропало животное, отыскивает оное в царской [504] конюшне, и когда отыщет и докажет, что оно ему принадлежит, может взять оное за легкий и сносный выкуп, так, когда у одного из наших за несколько дней пред сим пропала лошадь, чрез приказ она была возвращена, и за это нужно было заплатить наперед три рубля.

2-го (12-го) октября. Земля покрылась густым снегом, и все сковало сильнейшим морозом.

3-го (13-го) октября. Приняв во внимание молодые годы и слабость незрелого образа мыслей, освободила от смертной казни пятьсот стрельцов (По документам сослано 109 человек по заклеймении в правую щеку. Устрялов, том III, стр. 406, прим. 3), однако же обрезали им носы и уши и сослали в отдаленные пограничные места с навсегда оставшимся клеймом совершенного ими злодеяния.

Вера, постельница царевны Софьи, по допросу царя созналась во всех тайных умыслах и приведена была к пытке; когда же сняли с нея платье, и она, обнаженная, застонала под ударами кнутов, оказалось, что она была беременна, и призналась царю в преступной связи с одним певчим; призвание в этом и во многом другом, о чем спрашивали, избавило ее от многих ударов.

4-го (14-го) октября. Франц Яковлевич Лефорт праздновал день своих именин и сделал великолепный пир, который почтил своим присутствием царь со многими боярами. Думный дьяк Емельян Игнатьевич Украинцев, не знаю за какую вину заслужил гнев царский, и заботясь о сомнительной своей безопасности, дошел до самых крайних мер унижения. Сверх того все бояре, как бы сговорившись, один за другим стали просить за него; однако же государь все еще его отвращался; наконец Лефорт, подозвав царя к окну, оправдал думного дьяка за некоторый подарок; несмотря на это, до сих пор еще не видно никаких признаков, чтоб он возвратил себе благоволение царя.

5-го и 6-го (15-го и 16-го) октября. Главный виновник бунта Бачка Гирин (Васька Зарин, десятник полка Колзакова) в своем упорном молчании не мог быть побежден жесточайшими пытками, повторенными четыре раза, а на очной ставке с своим двадцатилетним [505] слугой, которого, захватив на границах России, насильно взял к себе в услужение, начал по порядку рассказывать о всем злоумышлении. В этот день вечером приехал вице-адмирал царского флота, родом Голландец. (Корнелий Крёйс)

7-го (17-го) октября. От многих было слышно, что и в этот день его царское величество совершал публичную расправу с некоторыми мятежниками. Продолжившиеся до сего времени жесточайшие пытки до того изуродовали подполковника Карпакова, что он потерял способность говорить и двигаться. Поэтому он поручен был искусству и заботам царского медика; по небрежению, медик оставил в тюрьме нож, при помощи которого, вероятно, готовил лекарство; раздосадовав, что, при помощи медикаментов, ему, почти уже умирающему, возвращают жизненные силы, конечно с тою целью, чтобы подвергнуть его опять новым и жесточайшим мучениям, Карпаков подносит нож к горлу, чтобы прекратить жизнь и найти смерть, которая положит конец стольким страданиям; но руке, уже близкой к совершение преступления, не достало сил; от раны он выздоровел, и сегодня опять притащили его к пыткам.

8-го (18-го) октября. Царь обедал у генерала Лефорта.

9-го (19-го) октября. Полковник Чамберс устроил дорогой пир, на котором со многими другими был и царь; не знаю, какая буря нарушила веселье, только царь схватил Лефорта, ударил его об пол и топтал ногами. Кто ближе к огню, тот ближе к пожару.

10-го и 11-го (20-го и 21-го) октября. У белой стены, около города, при каждых воротах городских, повешены еще двести тридцать преступников.

Сегодня царь выдал приказ выбрать по двое из каждого сословия, из бояр, князей, офицеров, полковников, подьячих и крестьян и предоставил им власть, собравшись на правах собора, допрашивать Софью и разведывать о ея пагубных замыслах, и какое ей присудят наказание, то записать и объявить всенародно.

12-го и 13-го (22-го и 23-го) октября. Генерал Лефорт с посланным дал знать, чтобы посланник (цесарский) прислал к нему кого-нибудь из своих чиновников, [506] потому что имеет поручение сообщить ему нечто по приказанию царя. К нему послан был секретарь, и Лефорт объявил ему, что в следующее воскресенье царь имеет намерение обедать у посланника; но при этом высказано было условие, чтобы не приглашали ни польского посла, ни цесарского артиллерийского полковника Граге.

Еще несколько сот мятежников повышены у белой стены в Москве.

14-го и 15-го (24-го и 25-го) октября. В эти дни приглашали гостей и все приготовляли на богатую руку, что казалось необходимым для достойного приема ожидаемого светлейшего гостя.

16-го (26-го) октября. После десяти часов царь приехал в карете на пир, роскошно устроенный; прочих почетных гостей прилагается список: боярин Лев Кириллович Нарышкин, генерал Лефорт, князь Голицын, князь Апраксин, боярин Головин, посланник датский, генерал Гордов, генерал Карлович, баров Блюмберг, племянник генерала Лефорта, полковник Чамберс, полковник Гордов, сын генерала Гордона, Адам Вейде, шведский комиссар Книппер, датский комиссар Бауденап, подполковник Менезий, Эрхель, царские медики: Карбонари и Зоппот, вице-адмирал, полковой поп, царский любимец Алексашка, и кроме того многие дворяне московские. Дамы: госпожа Монс, девица Монс, вдова генерала Менезия с дочерью, генеральша Гордон, полковницы Блюмберг и Гордов с дочерью, полковница Чамберс, Двитте, госпожа Книппер, госпожа Бауденап, госпожа Балк, (Матрена Ивановна Монс, бывшая в замужестве за Ф.Н. Балк) госпожа Коломб, (Жена подполковника) супруга Адама Вейде, госпожа Эрхель, баронесса Боргедорф, жена Гваскони с дочерью, жена Ровеля, две дочери Бальтев, дочь Келлермана, дочь Гульста. Пир отличался роскошными произведениями кухни и дорогими винами; тут было токайское, венгерское, красное, испанский ссект, рейнвейн, красное французское, отличное от мушкателя, разные меды, и разного рода пиво, и в добавок важнейший напиток у Москвитян — горилка. Боярин Головин имеет природное отвращение от салата и от уксуса; царь [507] приказал полковнику Чамберсу как можно крепче держать Головина и насильно напихал ему и в рот, и в нос салату и уксусу, так что от сильного кашля пошла у него из носа кровь. Спустя немного после холодного купанья, царя схватила боль в желудке, и пробегши внезапным ознобом по всем суставам, внушила опасение, не вышло бы из этого что-нибудь дурное. Генерал Лефорт, вместе с прочими, беспокоился о здоровье государя, и приказал врачу Карбонари де-Бизенегг исследовать пульс; тот сказал, что произошло маленькое охлаждение от дурноты, и для исцеления болезни потребовал токайского вина, которое было здесь отличного сорта. Эта заботливость о лечении весьма приятна была для государя, и он не отложил на долго употребление такого спасительного лекарства; между тем спросил у доктора: зачем он хотел продать свою жену. Тот, слегка засмеявшись, смело отвечал: затем, что ты откладываешь выдачу мне годового жалованья. За несколько дней пред сим, изъяснив свои нужды князю Ромодановскому, Карбонари просил жалованья; когда князь заметил, чтоб он взял денег в займы, доктор возразил, что чему, кроме жены, нечего дать в залог; впрочем, если князь решится дать ему денег в займы, то он готов отдать в залог или продать свою жену. Царь на открытом лице выказал признаки сердечного удовольствия.

17-го (27-го) октября. Вышепоименованные две постельницы живые зарыты в землю, если верить тому, что гласила молва. Много бояр и вельмож присутствовало на соборе, которым составлено определение против мятежных стрельцов, и в нынешний день виновные призваны к новому суду и распределены партиями по боярам; каждый должен был высказанное мнение привести в исполнение посредством топора. (Записки Желябуж. 58. «А в Преображенске у того розыска были и тех стрельцов казнили бояре и все палатные люди сами топорами и палашами») Князь Ромодановский, бывший до возмущения воеводою четырех полков, по настоянию царя, одним палашом казнил четверых стрельцов; более жестокий Алексашка хвастался, что он двадцатерым отрубил головы. Несчастный Голицын, оттого что дурно [508] рубил, много прибавил страдания преступникам. Триста тридцать человек, вместе выведенные на смертную казнь обагрили обширную площадь нечестивою, хотя и мужественно пролитою кровью. К той же обязанности палача была приглашаемы генерал Лефорт с бароном Блюмбергом, но они извинились, что у них в отечестве это не в обычай, и это извинение было уважено. Сам царь, сидя в креслах, спокойно (siccis oculis, сухими глазами) смотрел на всю эту трагедию и на страшную бойню такого множества людей, и сердился только на одно, что бояре дрожащими руками принимались за это непривычное дело. Впрочем, нет угоднее Богу жертвы, как смерть злодея. (Мовильон в своей истории Петра Великого влагает сие слова в уста Петра)

18-го (28-го) октября. Сегодня наказывали священников, которые, желая привлечь простой народ на сторону мятежников, носили с собой иконы Богоматери и Св. Николая и обычными молитвами у престола испрашивали помощь Божию для счастливого исхода нечестивого замысла: одного повысили на виселице пред Троицкою церковью, другому отрубили голову, а тело для позора положили на колесо. (Желяб. «А попы, которые с теми стрельцами были у них в полках, один перед тиунскою избою повешен, а другому отсечена голова и воткнута на кол, а тело его положено было на колесо, также что и стрельца». Это была распопы: Борис Леонтьев и Ефим Самсонов) Два брата, виновные в измене, после того как палач переломил у них руки и ноги, живые привязаны были к колесу, и когда в числи других двадцати человек, усеченных топором и обрызганных кровью, с завистью усмотрели своего третьего брата, сердились и горько роптали, что оторван от них ускоренным видом смерти тот, которого сперва природа, потом проступок связали с ними преступною любовью. Неподалеку от Новодевичьего монастыря поставлено было тридцать виселиц, представлявших вид четвероугольника, и на них затянуты петлей головы 230 стрелков, достойных более жестокой казни; трое зачинщиков опасного возмущения, которые написали просьбу, приглашая Софью к управлению государством, повешены на стенах помянутого монастыря близь окна [509] Софьиной спальни. Середнему из этих висельников вложена была в руки бумага, сложенная по форме челобитной. Это для того, чтобы сознание прошедшего угрызало Софью непрестанною тоской.

19-го (29-го) октября. Инженер Лавалль, который за несколько дней пред сим прислан в Москву императором (австрийским) и возведен царем в чин генеральский, из Азовской крепости прибыл в Москву в железных кандалах и посажен в новом приказе в тюрьму, как обвиненный в измене.

20-го (30-го) октября. Двое царских послов, которые недавно правили посольство при дворе цесарском, генерал Лефорт и боярин Головин вступили в Москву тем же порядком, с каким въезжали в Вену; множество карет в шесть лошадей, сколько можно было найти, увеличивали блеск процессии, и царь не почел унизительным для себя вмешаться в число свиты. Процессия направилась ко дворцу князя Федора Юрьевича Ромодановского, бывшего тогда наместником. Младший Лефорт, как секретарь посольства, нес впереди, не знаю, чьи-то верительные грамоты, которые подали означенному князю с забавною и нигде не встречающеюся торжественностью; вероятно, это были затеи царя: вместо подарка, поднесена была обезьяна, и она заключила всю комедию потехой. Никому из свиты не дозволено было являться иначе как в немецком платье, для того особенно, чтобы князь Ромодановский бесился от ненавистного зрелища. Когда ему сказали, что посол Головин надевал в Вене немецкое платье, тот с негодованием отвечал: «не верю, будто Головин до такой степени слаб и безумен, чтобы возненавидел национальное платье».

21-го (31-го) октября. У двоих мятежников, главнейших коноводов между изменниками, переломали руки и ноги, и живых вложили в колеса, чтобы в медленной смерти они приняли наказание, достойное лютости их замысла (Это были стрельцы Чубарова полка Колокольцев и Сучков).

22-го октября (1-го ноября). Посланник одного из северных государств узнал, что царь в эту ночь спал в доме датского комиссара Бауденапа; он отправился [510] туда, думая, что смиренною услужливостью приобретет он себе расположение от царя больше чем другие. И не ошибся, потому что царь повел его с собой и показывал ему Ивана Великого, или самый большой колокол в мире; но чуть-чуть не лишился он в одну минуту той милости которую приобрел с таким трудом. Вместе с другими представителями он приглашен был на роскошный пир, устроенный первым министром Львом (Нарышкиным) и пришел туда с царем. Он сидел за столом весьма близко от царя, и вместе с другими посланниками и царскими министрами упросил царя (хотя долго он не соглашался) посредством выстрела пулей сократить продолжительное мучение преступников, которые вчерашний день были положены на колеса и еще до сих пор были живы; царский любимец Головкин, (Гаврила Иванович Головкин, постельничий Петра и начальник казенного двора, в последствии граф и государственный канцлер) которому поручено было исполнить это приказание, возвратился и объявил, что один из осужденных еще несколько времени жив был и после выстрела; по этому случаю царь рассказал следующую историю. Один извозчик в Польше, вследствие случайного выстрела из ружья, которое носил с собою, так был ранен, что пуля попала в рот и вышла в затылок; несмотря на это, он прожил после того еще девять дней. Посланник, о котором я сказал выше, на основании утренней услужливости предположил, что этот день будет для него счастлив, приписал рассказанный случай какому-то чуду, а царь между тем усиливался подтвердить истину своих слов тем более, чем больше видел изумления в посланнике; этот наконец представил несколько физических оснований и рассуждал относительно истинности происшествия с выражением сомнения, и присовокупил, что он с трудом этому верит. Царь встревожился, оттого что так упрямо восстают против верности его слов, призвал генерала Карловича и приказал ему сначала рассказать по порядку о том событии. Этот рассказал то же самое; тогда царь с гневом сказал философу, который публично возражал ему: «что, не веришь еще? Если и до сих пор это представляется тебе [511] невероятным, я напишу польскому королю и его свидетельством подтвержу тебе истину моих слов». За столом была речь о различии стран. Сделано было дурное замечание о стране, которая весьма близко граничит с Россией. Присланный из этой страны посол возразил, что он много заметил в России такого, что стоило бы критики. Царь возразил на это: «если бы ты был из моих, я придал бы тебя в товарищи к моим висельникам, потому что мне хорошо известно, к чему клонится твоя речь». Этому же послу царь с умыслом доставил случай плясать с своим придворным шутом; при этом последовал всеобщий смех, а между тем посланник не понял, какую позорную сыграли с ним комедию; только цесарский посланник, который всегда имел у того посланника большой вес, чрез одного из своих приближенных учтиво напомнил ему, чтоб он вспомнил о важности своего звания; в другом случае, пощечины, нанесенные царскою рукой в игре, тот же посланник изъяснил как выражение любви. Так одни и те же действия получают свое название от других, свое от нас, и часто приходится видеть, что одни и те же действия, по различие обстоятельств и нравов, то бывают обидой, то милостью. Указом запрещено принимать в уплату ефимки (рейхсталеры), а велено их доставлять на монетный двор, и там менять на копейки. От этого царь получает большую выгоду, потому что из ефимка, за который дают в обмен 55 копеек, вычеканивают иногда 110 копеек, как в наше время испытали мы на самом деле.

23-го октября (2-го ноября). Царь пред отъездом в Воронеж приказал генералу Лефорту устроить пир, и кроме почетных бояр, пригласить всех посланников. Царь приехал позже обыкновенного, без сомнения потому, что был занят немаловажными делами. Во время самого стола, не обращая внимания на присутствие посланников, рассуждал кой-о-чем с своими боярами. Но от рассуждения весьма не далеко было до спора; царь не щадил ни слов, ни жестов, когда все, с чрезвычайным и опасным в присутствии царя жаром, принялись упорно защищать свои мнения; так спорили между собой, что доходили даже до обличений. Двое, будучи ниже по службе, не вмешивались в этот трудный спор; но другим способом, хотя [512] несколько грубым, снискивали благоволение за веселую шутку. Взяв со стола хлеб, один пустил его в голову другого и за это заслужил похвалу, как будто сделал прекрасное дело. Всякий старался представить подлинный доказательства истинного своего происхождения. Впрочем, между самими московскими гостями нашлись некоторые, в которых скромное обращение с государем показывало прекрасное сердце; пожилой князь Алегукович (Черкасский) отличался ровным и серьёзным характером; боярин Головин зрелым благоразумием в советах; Артамонович (Матвеев) хорошим знанием общественных дел; эти достоинства тем ярче блистали, чем реже случалось их видеть.

Рассердившись, что к царским обедам допускают столько разных сумасбродов, Матвеев на латинском языке, который хорошо знает, громко сказал думному дьяку сибирского приказа: (Андрею Виниусу) stultorum plena sunt omnia (свет наполнен дураками), так что голос его легко долетал до всех знавших латинский язык. После стола последовали танцы; после танцев был отпуск польскому послу. В близь находившуюся спальню, в которой хранились кубки, стаканы и разные напитки, из толпы веселящихся гостей, с неожиданною быстротой устремился царь и велел идти за собой польскому послу. Туда стекалась и вся толпа гостей, желая видеть, о чем будет там дело. Но все еще успели проникнуть в спальню (чему помешала самая толкотня), как царь уже выдал польскому послу отпускные грамоты, и выходя оттуда, заставил покраснеть тех, которые еще намеревались и усиливались взойти в комнату. По ходатайству генерала Лефорта, двое Голландцев, капитаны кораблей, виновные в явном ослушании и осужденные военным советом на смертную казнь, допущены были к царю, и высказав наперед свою просьбу, упали ему в ноги; царь отдал им шпаги и возвратил жизнь, почести и прежние должности — поразительный опыт высочайшей милости царской. После того, прощаясь, царь поцеловался со всеми боярами и посланниками, и особенно с цесарским посланником, исключая польского, которого от последнего [513] приветствия царского отвлекло, невидимому, обратное получение кредитивов. Около шести часов вечера царь отправился в Воронеж, и кроме других лиц, неизвестных важностью службы, спутниками его были: вице-адмирал Голландец (Крейс. Кроме его и еще двоих поименованных у Корба, с царем поехали Меньшиков и Шаутбенахт Реез), начальник гарнизона генерал Карлович и Адам Вейде. Карловичу назначены та же почесть и то же содержание, какими пользовался прежде польский посол; поэтому последний не без основания, как он думал, мог подозревать, что такой неожиданный и скорый отъезд его был устроен тайными происками Карловича.

24-го октября (3-го ноября). Двадцать четыре человека, вместе с священниками, обвиненные вновь в том, что своим советом возбуждали в мятежниках мужество, взяты в тюрьму и к розыску.

25-го октября (4-го ноября). Указом вменено в обязанность всем, кто имел торговые лавки на площади близь Кремля, сломать их в скорейшем времени, без всяких отговорок, под опасением в противном случае потери имущества и понесения телесного наказания. Причину этого указа думают видеть в желании сообщить городу больший блеск и красоту.

Польскому послу дан царский пир, какие обыкновенно даются отъезжающим посланниками

26-го октября (5-го ноября). В силу вчерашнего указа уже ломают лавки ближайшие к Кремлю: нужно было повиноваться.

Царским указом все несколько подросшие, крепкого сложения мальчики посылаются в Воронеж для обучения у работавших там мастеров строения судов; двести человек, назначенные для отправки в Голландию, сегодня пустились в путь. Слабость сложения избавила от посылки двоих сыновей покойного генерала Менезия.

27-го октября (6-го ноября). Инженер Лавалль допрошен генералом Шейным, и когда заперся, что ничего не писал, говорят, уличен был почерком своей руки. Князь Федор Юрьевич Ромодановский узнал, что царский медик Зоппот держит у себя в услужении одного Немца, которым пользуется в качестве переводчика, и [514] думая, что этот человек и для него, и для сына его во многом будет полезен, постарался насильно отнять его у Зоппота, хотя и Немец этого не желал, и Зоппот не соглашался.

28-го октября (7-го ноября). Опять начался сильный холод, который на несколько дней прекращался.

29-го октября (8-го ноября). Медик Зоппот побаловался генералу Лефорту, что у него силой отняли переводчика, и Ромодановский принужден был сегодня его отпустить.

Один подьячий из царской канцелярии принес этому же медику обезьяну, с приказанием, чтоб он ее вылечил; но тот извинился, что не знает русского языка, и подставил вместо себя своего товарища Карбонари, который, зная русский язык, будто удобнее мог лечить.

Польский дворянин, который вместе с генералом Карловичем провожал царя до Москвы, отличенный милостью и щедростью царя, поехал назад в Польшу.

2-го (12-го ноября). Польскому послу объявлено, чтоб он в трехнедельный срок очистил свою квартиру и отправился из Москвы, потому что эта квартира назначена министерством для чрезвычайного посланника, имеющего прибыть от курфирста Бранденбургского.

Царевна Марфа отправлена в один отдаленный от Москвы монастырь, как бы на вечное заточение (Марфа сослана в Александрову Слободу, в Успенский девичий монастырь, там пострижена с именем Маргариты и скончалась в 1707 году).

3-го и 7-го (13-го и 17-го ноября). Генерал Лефорт делал большой пир.

Всем цирюльникам и хирургам он запретил носить шпаги, потому что прежде часто совершали они убийства.

8-го и 9-го (18-го и 19-го) ноября. Шведский комиссар Книппер угостил множество гостей роскошным пиром.

10-го (20-го) ноября. Пришедшие из похода немецкие офицеры открыто жаловались, что Долгорукий ничего достойного воинской доблести не сделал в продолжение всей экспедиции этого года. Хотя он положительно знал, что во всем Крыму не жило более 10.000 человек всякого пола и возраста, однако же с 60.000 солдат ничего не решился предпринять. Такое нерадение военачальника крымские [515] Татары наказали бедственным поражением, ворвавшись подобно вихрю в русские пределы. Они сожгли и разграбили Валуйки, пограничный русский город, и переправившись чрез реку Оскол, прошли с страшным огненным истреблением до Белгорода. Деревни, села, города и поселения жестоко истреблены пожарами и обратились в головни и в пепел; 6.000 человек, как скоты, отведены в тягчайшее рабство; весьма немногие нашли убежище в лесах и звериных берлогах. Сверх того, Русских, в их собственных лагерях, поразил более страшный неприятель: князь Долгорукий, не знаю вследствие каких несчастных соображений, не позаботился о необходимом продовольствии для войска; ни одному офицеру не заплатили жалованья, и 15.000 солдат погибло от голода.

16-го (26-го) ноября. Хотя недавний жесточайший розыск мятежников в продолжение немногих дней истребил веревкой, железом и колесом несколько тысяч человек, однако же Россия не очищена еще от всех подонков измены. С тех пор как царь уехал в Воронеж тайные сходки некоторых беспокойных людей внушают опасение честным гражданам, что может возникнуть упорнейшая междоусобная война; но до сих пор это есть только тайное предположение, разве только секретно дано знать царю, чтобы прежде нежели заговор придет в силу, заблаговременно приняты были более сильные меры против нарождающегося зла. Один курьер, в прошедшую ночь отправленный к царю в Воронеж с письмами и с некоторыми драгоценностями, на Каменном мосту в Москве был злодейски схвачен и ограблен; на рассвете нашли на мосту изодранные письма, с разломанными печатями, но куда девались драгоценный вещи, и куда пропал сам курьер, не было никакого следа. Это злодейство приписали дурному умыслу заговорщиков и предполагают, что курьер брошен под лед протекающей тут реки Неглинной.

17-го (27-го) ноября. Одного из матросов, Голландца, царский солдат пронзил копьем во время ссоры.

18-го, 19-го и 20-го (28-го, 29-го и 30-го) ноября. Мы ездили в санях к Новодевичьему монастырю с тем, чтобы посмотреть па огромную четвероугольную виселицу и на трех преступников, висевших у окна Софьиной спальни. [516]

21-го ноября (1-го декабря). Корабли, построенные на деньги вельмож, по приказу царя спускают на воду, как опыт искусства и основание надежды на будущее. Корабль патриарший больше всех был в опасности, в случай несчастия, разбиться и разлетаться в дребезги.

22-го ноября (2-го декабря). Двое Голландцев найдены на площадях мертвыми; подозревают, что их убили Русские. Говорили, что еще 7.000 мятежников собираются в тридцати верстах от Москвы.

23-го ноября (3-го декабря). Адам Вейде возвратился с генералом Карловичем из Воронежа.

24-го ноября (4-го декабря). Поймано семьдесят человек московских ночных грабителей, и из них два полицейские чиновника, бывшие прежде священниками, первые принуждены были идти на дыбу.

25-го ноября (5-го декабря). Вина и другие необходимые предметы, купленные в Архангельском порту и охраняемые конвоем из царских солдат на протяжении трехсот миль пути, привезены в целости и сохранности.

26-20 ноября (6-го декабря). Отправившись в царский зверинец, мы рассматривали белого невероятной величины медведя, леопардов, рысей и многих других животных, которых там держат для того только, чтобы смотреть на них. Посол польский просил, чтоб его допустили к царю в Воронеж, но министерство отказало ему, так как он вполне уже отпущен, и на нем не лежит больше никакой официальной обязанности.

27-го и 29-го ноября (7-го и 9-го декабря). По ходатайству цесарского посланника, инженер Лавалль освобожден воеводою Шеиным из тюрьмы и от оков и получил разрешение при карауле из трех солдат жить в Немецкой слободе и заниматься богомольем в католической церкви. Но употребил во зло полученную свободу, он опять взят в канцелярию и задержан там под арестом.

30-го ноября (10-го декабря). Думают, что царь отправился из Воронежа в Белгород, чтобы досконально исследовать дело воеводы Долгорукого.

1-го и 2-го (11-го и 12-го) декабря. Триста бочек различного вина, привезенные купцами из Архангельского порта, генерал Лефорт приказал отнести в свой погреб; царь платит за все подобные расходы, служащие к [517] удовольствию. Все эти вина обыкновенно подлежат пошлине; за всякий оксофт испанского вина должно заплатать пошлины 60, за оксофт рейнвейна 40 ефимков; а в оксофте содержится четыре ведра.

3-го и 6-го (13-го и 16-го) декабря. Один морской капитан жил с женой на квартире в доме одного боярина; в ночное время он поехал с боярином, по его приглашение, прокатиться на санях, чтоб освежиться, и когда возвратился, нашел свою жену с отрубленною головой; а об убийце нельзя было иметь никакого сведения.

7-го и 8-го (17-го и 18-го) декабря. Генерал Лефорт показывал цесарскому посланнику, который у него обедал, присланный ему портрет принца Савойского (Евгения), украшенный жемчугом и драгоценными камнями; он присовокупил, что такой же портрет пожалован брату его, синдику Женевскому.

9-го и 11-го (19-го и 21-го) декабря. Польский посол пригласил к себе на обед несколько русских вельмож. После значительной попойки, он, щедрый до расточительности, предложил отдать гостям все что у него было, и гости не отказались от предложенного: один выпросил себе карету с шестью лошадьми, другой — пару дорогих пистолетов, третий — книгу, которая, как он заметил, только одна и оставалась; каждую из вещей посол раздарил поодиночке, присовокупив: «пусть видят Русские, что из России я ничего не увезу, что получил от них».

12-го (22-го) декабря. Генерал Лефорт сделал большой пир.

13-го и 15-го (23-го и 25-го) декабря. Мать с дочерью замыслили убить мужа, и злодейство совершено двумя убийцами, подкупленными за тридцать крестовиков; обе они живые по шею закопаны в землю и понесли наказание, достойное злодеяния. На сильнейшем морозе мать прожила до трех дней, а дочь больше шести дней. Трупы умерших вытащены из ям, и рядом с вышеупомянутыми убийцами, погибшими на виселице, повешены за ноги, головой вниз. Такому наказанию подлежат только жены за убийство мужей, а убийца жены не преследуется с такою строгостью и очень часто за преступление штрафуется только денежною пеней. [518]

16-го (26-го) декабря. Начальник гарнизона генерал Карлович хлопотал в московском министерстве о скорейшей посылке на границу 20.000 солдат, вследствие новых опасных движений в Литве. Против этого предприятия протестовал посол польский и внушал Карловичу: пусть он рассмотрит, в пользу Поляков или Русских будет поведено это дело, потому что невероятно, чтобы Русские, не сделав никакого дела, возвратились без добычи и приобретения. Даже более: воспользовавшись вожделенным случаем, они нанесут неисцельныя раны Речи Посполитой. Кажется, умнее будет, если царь чрез своего резидента принесет Речи Посполитой жалобу об оскорбительных ея умыслах, именно: что царь видит пренебрежение к себе, ибо после избрания и коронования короля, объявленного законным порядком, хотят принять мысль об избрании нового.

17-го (27-го) декабря. Шесть тысяч крестьян и столько же солдат отправлено в Воронеж для предохранения от вторжения Татар, которого опасались.

18-го и 20-го (28-го и 30-го) декабря. По возвращении из Воронежа, царь был восприемником при крещении дочери полковника барона Блюмберга; восприемников было семнадцать, почти из всех вероисповеданий; между ними почетные: посланник цесарский, генерал Лефорт, Карлович и Адам Вейде. Между другими разговорами, цесарский посланник повел речь о наказании за мужеубийство и об известном относительно сего обычае — оставшихся через три дня живыми вынимать из ям и отсылать в монастырь на рабочую жизнь. Царь, до слуха которого этот разговор дошел в неясном виде, спросил: о чем идет речь, и узнав, что говорят о снисходительности вышеупомянутого обычая, отвечал, жаждавшим послушать его: «этот обычай мало имеет силы; и я сам знаю, что одна женщина, не так давно осужденная на ту же казнь, двенадцать дней прожила без пищи, и потом омыла преступление заслуженною ею смертью». Пока осужденная влачит жизнь в яме, караульные солдаты, под страхом жесточайшего телесного наказания, имеют приказ: не давать ей никакой пищи или питья, что могло бы поддержать силы преступницы, дабы таким образом она терпела более продолжительные мучения. В самую полночь  [519] царь пришел к этой женщине, и, говорят, допрашивал ее, быть может, с целью оказать ей малость, если окажется того стоящей, по этому воспрепятствовала важность преступления и опасность прощением подать пример злодеям. Другие утверждали, будто царь выразил желание, чтобы кто-нибудь из караульных солдат пулей избавил эту женщину от дальнейших мук медленной смерти, но против этого намерения возроптал генерал Лефорт, сказав, что солдату неприлично стрелять пулей в женщину, даже осужденную на смерть; этими и другими сказанными при сем безучастными словами царь убедился, и приказал несчастной дожидаться смертного исхода.

21-го (31-го) декабря. Генерал Лефорт делал великолепный пир, на котором, кроме царя, было 200 знатнейших гостей, но царь до того рассержен был пошлыми ругательствами между собою двух лиц, которых первое место по царе сделало соперниками, что в виду всех грозил порешить ссору головой кого-нибудь из них, того именно, кто из них окажется более неправым. В комиссары для разбирательства дела он назначил князя Ромодановского, а когда Лефорт подошел к царю, с целью смягчить его гнев, царь оттолкнул его от себя сильным ударом кулака.

22-го и 23-го декабря (1-го и 2-го января). В Преображенское к царю, по приказу, явились все бояре; происходили совещания относительно мира и войны. В Немецкой слободе нашли мертвого поселянина с множеством ран; язвины показывали, что он убит был ножом, но преступление осталось ненаказанным, потому что не открыто никаких следов скрывшегося убийцы.

Бунтовщики из Азова привезены в Москву и наказаны за измену; священник, бывший соучастником в бунте, был обезглавлен рукой самого царя. Еще казнены шесть делателей фальшивой монеты; фальшивую монету растопили и влили им в рот.

24-го декабря (3-го января). Сегодня, накануне Рождества Христова (старого стиля), которому предшествует у Русских шестинедельный пост, все рынки и перекрестки наполнены были мясом; здесь неимоверное множество гусей, там такое множество убитых свиней, что подумаешь, их достанет на целый год; также чрезвычайно много [520] битых быков; разного рода птицы как будто со всей России и со всех ее концов слетелись в одну Москву. Напрасно я стал бы перечислять различные сорта мяса: здесь было все, чего не пожелаешь.

Один из бояр слишком свободно поговорил с царем в Преображенском; его подвергли телесному наказанию, и боль от ударов достаточно вразумила его, что с государем нужно говорить почтительно.

25-го декабря (4-го января). Царь навестил генерала Гордона, болезнью прикованного к постели, и открыл ему, что у него твердое намерение с кораблями своими отправиться по морям, несмотря на условия мира, который, может быть, вскоре будет заключен, и который воспрещал бы всякие враждебные демонстрации. Гордон поздравил царя с этим решительным намерением, но присовокупил, что первые заботы должны быть о безопасности порта, иначе весь флот сделается игралищем ветров и добычей неприятелей. Царь одобрил бы здравый ум в больном теле, если бы жажда славы могла терпеть отсрочку. Поэтому Гордону, который беспокоился о пристани и о безопасности флота более чем можно было это перенести великодушию государя, царь, оставив правила благоразумия, отвечал сообразно со своим честолюбием: “корабли мои найдут пристань на море”. У Шеина отнята власть производить в офицеры, зато что он продавал чины военным, и поручена на время Гордону, как исполнителю более честному, и он скоро изучил эту должность, произведши капитана Штрауса в подполковники, начальники гарнизона.

26-го декабря (5-го января). Царь обедал у генерала Артамона Михайловича Головина.

27-го декабря (6-го января). Женщину, которая убила и мужа и мать, спросили: каким побуждением доведена она до такого бесчеловечного злодейства? Разве не знала она, какой жестокой казнью наказываются подобные преступления? К удивлению допрашивающего, она неустрашимо отвечала: “я недавно видела как две женщины, обвиненные в мужеубийстве, ожидали медленной смерти в своих ямах, и я не сомневаюсь, что такая же казнь ждет и меня, и я ничего себе не вымаливаю; с меня довольно, что убив мужа и мать я наслаждаюсь таким сильным преступлением”. [521]

Ей назначена обыкновенная казнь — зарытие в яму, но в придачу пред тем жгли ее тело на огне.

28-го декабря (7-го января). Из Персии прибыл посланник с пятью только лицами.

29-го и 30-го декабря (8-го и 9-го января). Царь обедал у князя Голицына, когда внезапная тревога дала знать, что произошел пожар, который истребил уже дом одного известного боярина. Царь быстро вскочил из-за стола и бегом устремился к тому месту, где, как узнал он, свирепствовал пожар; для потушения огня он действовал не советом только, но и собственными руками, и видно было, как он работал на самых развалинах истребляемого дома.

31-го декабря (10-го января). Из посольского приказа послано пятнадцать подвод к польскому послу, чтоб он не откладывал далее своего отъезда. Посему в этот самый день, после публичной молитвы священника, он простился со всем обществом католиков.

2-го (12-го) января (1699 года). Отправив вперед свой обоз, посол польский стал собираться в путь. Один фокусник не так давно приехал в Москву, с огромной надеждой на свое искусство в землях столь отдаленных. Прибыв из Шотландии, своей родины, он тщеславно выхвалял племенное происхождение тех, которым генерал Гордон отличными подвигами в России доказал славный блеск своей родины. По-видимому, можно было узнать, что он из Шотландии, если бы низкое ремесло фокусника, которое одно и было его занятием, не возбудило предубеждения против его происхождения, так как храбрые орлы не рождают робкого голубя (стих из Горация. IV. 4. 31.). Этого бедняка, покинутого своим гордым родством, судьба постоянным несчастием довела до крайнего положения; поссорившись с одним капитаном, который прозывался Шмид, он нажил себе величайшее несчастие. Когда капитан схватился с фокусником руками, и готов был упасть, на помощь к нему прибежала жена с взрослыми дочерьми, и когда фокусник был схвачен множеством рук, он вынужден был решиться на жестокие меры: выхватив кинжал, который носил с собой, он так глубоко всадил его в бок капитана, что [522] тот, вследствие сильного кровотечения, умер. Совершив убийство, фокусник прибег к польскому послу под покровительство, но расчет не удался, потому что посол, собиравшийся на днях отправиться из Москвы, усомнился, можно ли ему без опасения увезти с собой бедняка. Поэтому быстро и недовольно зрело рассудив, сам отвез его на санях с польского двора в Немецкую слободу, из места убежища и безопасного пристанища на открытую опасность тюрьмы, казни и смерти. Он думал, что у полковника Гордона, состоявшего на службе царской и имевшего власть всем распоряжаться, фокусник долее может скрываться нежели у тех, которых единодушное признаке народов оградило некоторой святостью законов. Сам посол, приехав в слободу вечером, с беспокойной поспешностью, возбудил подозрение относительно того, кого он привез; ибо тотчас, как только осведомились о привезенном, фокусник выдан был полицейскому служителю, и ему народное мнение, по обычаю, определило жесточайшие наказания за то, что он отнял у жены мужа, а у четверых детей отца. На допросе под пыткой, которая, по ненависти к нему Москвитян, втрое была жесточе, он в свою защиту доказывал неизбежность убийства, представляя, что он вынужден был совершить это преступление, дабы предотвратить задушение, которое ему угрожало.

Один слуга, убивший господина, вымолил себе пощаду и милостиво избавлен от смертной казни, на которую был осужден; однако же царь, узнав что он совершил еще новое убийство, приказал посадить его в кандалы и предать смертной казни.

3-го (13-го) января. Во время рождественских праздников нашего Спасителя, разыгрывают великолепную комедию. Почетные лица из Русских, по выбору царя, украшаются различными санами, заимствованными от духовенства. Один представляет патриарха, другие митрополитов, архимандритов, священников, диаконов, иподиаконов и проч. Какое кто из этих имен получит по наречению царя, тот непременно одевался в соответствующие ему одежды. Сценический патриарх, со своими придуманными митрополитами и другими, с посохом, в митре и в других знаках принятого им сана, в 80 санях с 200 человек ездил по Москве и в Немецкую слободу. Все [523] заезжали к богатым Москвичам и немецким офицерам, и к купцам, славили Христа, и хозяева домов должны были платить большую цену за пение. Генерал Лефорт, после того как прославили у него, всех их угостил более приятною музыкой, пирушкой и танцами.

4-го (14-го) января. Богатейший московский купец, по фамилии Филадилов, тем, что за славленье Христа дал царю с боярами только 12 рублей, так оскорбил царя, что царь тотчас же послал в дом означенного купца 100 мужиков, с приказом, чтобы тот немедленно заплатил каждому по рублю. Чужая опасность сделала более осторожным князя Черкасского, которого честят именем богатейшего мужика; чтобы не заслужить гнева царского, он поднес толпе славильщиков тысячу рублей: такую же готовность должны были изъявлять и Немцы. У них везде накрыты были столы и наполнены холодными кушаньями, чтобы не застали их неготовыми.

5-го и 6-го (15-го и 16-го) января. Праздник трех царей или, лучше, Богоявление Господне ознаменовано было освящением реки Неглинной. Чтобы посмотреть на это особенное торжество в году, посланник цесарский отправился в посольскую канцелярию, из которой выходили окна на мимо протекавшую реку. Процессия направилась к реке, скованной зимним холодом, в следующем порядке: впереди шел полк генерала Гордона; начальник гарнизона полковник Менезий вел роту, а полковник Гордон занимал подобающее ему место в полку; новая обмундировка изящного красного цвета придавала блеск процессии. За полком Гордона шел другой полк — Преображенский, отличавшийся зеленым цветом новых кафтанов; место капитана занимал царь, высоким ростом внушавший уважение к своему величеству; затем следовал третий полк, называвшейся Семеновским; маленькие барабанщики настолько придавали красоты полку, насколько отняла ее природа у обыкновенного человеческого роста; кафтаны на солдатах были лазоревого цвета. В каждом полку было по два хора музыкантов, по 18 человек в каждом; за полком Преображенским везли восемь, а за прочими полками по шести пушек. Офицеры в полках почти все были Немцы. На реке, покрытой льдом, была выстроена иордань; полк Гордона стоял выше к той стороне реки, Семеновский ниже, [524] а вдоль реки, по сторонам иордани, стоял полк Преображенский, и при каждом полку расставлены были пушки. На этой неделе полк генерала Лефорта ходил в караулы; поэтому две его роты шли впереди духовенства, а другие две, с белыми палками в руках, прокладывали дорогу и сторонили во множестве собравшийся народ. Пред самым же духовенством шли впереди 12 земских (служители при царской кухне) с метлами, чтобы чистить улицы. Пять сот духовных лиц, иподиаконы, диаконы, священники, архимандриты, епископы и архиепископы в облачениях, приличествующих сану, и должности и богато украшенных золотом, серебром, жемчугом, и драгоценными камнями, придавали еще более величественный вид священной церемонии. Пред большим золотым крестом 12 причетников несли фонарь, в котором горели три восковые свечи, потому что не прилично и не пристойно, по мнению Русских, быть кресту в публичном месте без свечи. Неимоверное множество народа стеклось отовсюду; зрителями наполнены были улицы, заняты крыши и городские стены. Когда духовенство заняло помещение в иордани, начался священный обряд, зажжено было много свечей, и началось божественное пение. Когда совершали положенные молитвы к Богу, митрополит обходил с кадилом всю иордань, в средине которой, на подобие проруби, заступом пробит был лед и обнаружена была вода; троекратно покадив воду, и трижды окунув в нее зажженную свечу, он освятил ее обыкновенным благословением; сбоку иордани воздвигнут был столб, выше стены иордани, на котором с царским знаменем стоял тот, кого царский выбор почтет достойным этой чести, потому что считается особенною царскою милостью быть назначенным на эту должность; яснейшим доказательством этого служит то, что царь обыкновенно дарит такому человеку новую одежду с головы до ног, и кроме того, несколько золотых. Знамя это белого цвета, и на нем блестит вышитый золотой двуглавый орел; знамени нельзя развернуть, пока духовенство не войдет в ограду иордани, потом знаменоносец должен наблюдать за церемонией, когда происходит каждение и освящение, и о каждом из сих действий он дает знать движениями знамени; то же аккуратно соблюдают прочие полковые знамена, чтобы [525] производить соответствующие движения. По совершении водоосвящения, приближаются к тому месту знамена всех полков и окружают иордань, чтобы получить окропление святою водой; после того патриарх или, в отсутствие его, митрополит, выходя из иордани, кропит обыкновенно царя и все войско. К довершению праздничного торжества, по команде царя, палили из всех полковых пушек, затем последовал приятный звук трех залпов из ружей. Пред началом церемония на шести белых лошадях царских везли сосуд, по своей фигуре похожий, на саркофаг; он покрыт был красным сукном, и в нем надлежало отвезти освященную воду в царский дворец; три причетника несли сосуд для патриарха и много других сосудов для бояр и вельмож московских.

7-го (17-го) января. Русские, вчера торжественно совершавшие таинство крещения Христова, праздновали ныне праздник Иоанна Крестителя. Посол польский выехал из Москвы.

8-го (18-го) января. Из матросов, недавно нанятых в Голландии и только что приехавших в Москву, многие поженились, а своих жен, на которых женились в Голландии, оставили там до своего возвращения. Узнав это, генерал и адмирал Лефорт запретил пасторам, приходским священникам и миссионерам всех вероисповеданий и церквей, чтобы вперед они не смели сочетовать браком кого-нибудь без его ведома, и без его собственного разрешения. Это запрещение в сущности было справедливо, потому что иначе легко могло случиться, что люди легкомысленные, поправ Бога, религию и нравственность, стали бы впадать в пагубнейшее безумие многоженства.

9-го, 10-го (19-го, 20-го) января. Когда царский медик Григорий Мартинович Карбонари де-Бизенегг был у нас за обедом, он позван был аптекарем Гозеном к больному монаху. Может быть, вечернее время, тогда наступившее, не дало человеку видеть очевидное расстояние между людьми; только, вопреки обыкновению и учтивости, без требуемого приличием предварительного доклада, с грубою фамилиарностью, свойственною постоялым дворам, аптекарь взошел в комнату, где обыкновенно обедал цесарский посланник с своими гостями. Все изумились неучтивости этого человека потому особенно, что он не был [526] довольно знаком, и многие его не жаловали; ничего не говоря, он указывает на доктора и повелительным знаком вызывает его к себе: тот рассердился, что у него будет дело с безумцем, и ясно дал знать, что эта рожа ему не нравится. И цесарский посланник не стал долго терпеть этого дурака, который, как видно было, ложно ссылался на царскую власть, и велел своим людям вывести его из своей квартиры и объявить ему, что если он вторично решится на такую дерзость, то она не останется без наказания. Кто бы подумал, что этого человека, который по недостатку рассудка впал в открытую ярость, употребляют на службу государю? Справедливость требования казалась для доктора сомнительною и потому, что он только что пришел от больного, которого хотел навестить царь. Но у безумца возросло сумасбродство: аптекарь как можно скорее, как бывает с разъяренными, полетел к царю, и сильно нажаловался ему о неуважении к царскому приказу, о своей обиде и непростительном ослушании доктора. Этой жалобе пособили те, которые состояли с ним в родстве по браку, или товарищи его по вероисповеданию. Клеветами своими возбудили они в цари гнев против невинного доктора, и чтобы сделать оный еще более опасным для него, решились на другую бесчестную хитрость: когда доктор, посетив опять больного, хотел из услужливости взойти к царю, знаменоносец, который в то время стоял на карауле, в продолжение целых двух часов не соглашался впустить его, с намерением, чтоб от самого промедления, которого тогда нельзя было извинить доктору, несправедливые жалобы приобрели вероятие. От этого произошло то, что царь, когда наконец допущен был к нему доктор, не стал его слушать, но как публично обвиненного, тотчас приказал арестовать. Вечером отправляли похороны недавно убитого капитана Шмида; их провожал царь.

11-го (21-го) января. О вчерашнем случае, именно о безумии аптекаря и о невинности арестованного доктора по правде донесено боярину Федору Алексеевичу Головину, начальнику царской аптеки, чтобы по рассмотрении оскорбления, нанесенного несправедливым доносчиком, доктор скорее освободился из-под ареста. [527]

12-го (22-го) января. До сих пор и не помышляют о мире, и все намерения клонятся к войне, хотя подданные, изнуренные постоянными налогами, с сокрытым негодованием смотрят на невыгоды войны и ежедневно вздыхают, пламенно желая вожделенного мира. А чтобы всем было известно о твердом намерении вести войну, царские бояре, по желанию царя, объявили, чтобы все князья до последнего стольника (stolonock), то есть до последнего дворянина, были готовы к скорому походу с таким количеством слуг, которое соответствует их средствам. Так легко в России собрать многочисленное войско.

13-го и 14-го (23-го и 21-го) января. Около трех часов вечера принц, чрезвычайный посланник бранденбургский, торжественно вступил в Москву в следующем порядке 1) рота конных солдат недавно только сформированная и состоящая из 72 человек, под предводительством капитана со шпагой в руках, передние 24 человека сидели на вороных лошадях, середние на белых, а задние так же на вороных; 2) за ними следовали три лошади, которых вели конюхи; 3) восемь чиновников бранденбургского посланника, величественно сидевшие на царских лошадях, которые блистали позолоченными седлами и чепраками; 4) переводчик на санях; 5) помощник царского шталмейстера так же на санях; 6) царский позолоченный возок, запряженный в пару белых лошадей, в котором сидел посланник с приставом; кроме двенадцати служителей царских, одетых в красные одежды, возок сопровождали четыре гайдука посланника, в одежде лазоревого цвета; 7) карета, назначенная для выездов посланника, запряженная в шесть белых лошадей; 8) повозка, за которою следовали 48 саней, наполненных разным грузом. Таков был торжественный въезд. Для помещения посланника отведены комнаты на посольском дворе, в которых недавно жил польский посол.

Вскоре после въезда, начальник гарнизона, генерал Карлович, вздумал приобрести себе расположение бранденбургского посланника, и с слишком заботливою учтивостью, первый явился поздравить его; вероятно, он пожелал осведомиться и о здоровье его. Бранденбургский посланник, вместо взаимной любезности, приказал коротко отвечать ему, что он не знает Карловича и подлинно [528] удивляется, почему он наведывается о здоровье незнакомого человека. Это весьма неприятно подействовало на Карловича. Бранденбургский посланник привез с собой семь мальчиков музыкантов (их зовут гобоистами), которых царь приобрел у учителя их за 1.200 червонцев.

Князь Федор Юрьевич Ромодановский и Федор Матвеевич Апраксин были в одном месте. Князь Ромодановский, вследствие обычной необразованности, сперва напал на Апраксина с сильными ругательствами, потом готов был ударить его палкой, которую держал в руках; Апраксин, человек благороднейшего характера, раздраженный таким непристойным и грубым обхождением, обнажил палаш, и грозил убить его, если он не уймется. Ромодановский ужаснулся от такого неожиданного и смелого намерения, и обняв колена Апраксина, просил прощеная и напоминал, что он не враг ему, а друг и брат. Ромодановский жесток с бедными и робок с отважными.

Хоронили пристава полковника и гарнизонного командира, который недавно был в Вене с великим московским посольством в должности гофмейстера; обыкновенные после похорон поминки, устроенные генеральшею Менезиус, почтил своим присутствием царь, и когда попробовал вино, которое обносили кругом, и заметил что оно слишком кисло, сказал, что оно вполне идет к похоронам.

15-го (25-го) января. Царский медик Карбонари Бизенегг, ныне освобожденный из-под ареста, спрашивал у князя Ромодановского о причине своего долгого заключения под караулом и получил в ответ, что это было сделано только для того чтоб его подразнить. Нечего сказать: очень забавна и приятна эта шутка, когда человеку, над которым пошутили, причиняет она опасность и ущерб, если не жизни, то, по крайней мере, чести. Подобная шутка не вразумить потерпевшего обиду, но отнимает рассудок у наносящего оную.

16-го (26-го) января. День рождения одной девицы из низкого происхождения, которой отец, Монс, как говорят, был золотых дел мастером, стал известным, потому что царь почтил оный своим присутствием.

17-го (27-го) января. Купец Канненгиссер выдал дочь свою замуж, и на торжественной и великолепной свадьбе [529] царь взял па себя обязанность услуживать всем гостям. Должность шафера исполняли генерал Лефорт и Адам Вейде с полковником Балком.

18-го (28-го) января. Боярин Плещеев, на дороге, в одном местечке Цуккерманд, насильно и ложными уверениями склонил Эрнеста Вильгельма Зеуффа приехать в Россию, но ему жить в Москве было очень плохо, потому что ему давали только хлеб и квас; а когда он просил себе чего-нибудь другого, Русские ударяли его головой об стену. Этому шестнадцатилетнему мальчику боярин Плещеев предлагал многих девушек в невесты; если б он принял русскую веру, он мог бы выбрать себе самую красивую; у него было опасение, чтобы с ним не вышло чего-нибудь дурного, вследствие какого-нибудь другого нелепого обычая. В первый день Рождества он со слезами прибег под защиту к цесарскому посланнику; между тем царь, по настоянию боярина, потребовал, чтоб этого мальчика прислали к нему, для причисления его к дворцовой прислуге, и обещал, что за свою веру он не подвергается строгости, бедности, или насилию. Впрочем, сегодня он получил полную свободу и возвратился к посланнику.

Одному английскому купцу назначено было заплатить штрафу 1.000 рублей за то, что брат его не уплатил по векселю 2.000 червонцев Русским, отправлявшимся из Англии в Каталонию, несмотря на то, что по всей справедливости надлежало бы поставить это в вину самим Русским, которые при отъезде требовали только 500 червонцев.

19-го (29-го) января. Захвачены пятьдесят делателей фальшивой монеты, которые, после надлежащей улики в преступлении, осуждены на высечение кнутом. Это заменяет сечение палками, употребляемое в наших странах.

Несогласно с нравами и обычаями Русских, если послы иностранных государей, не видав ясных очей царя, то есть не получив аудиенции, будут принимать у себя кого-нибудь, или сами поедут к кому-нибудь; несмотря однако на это, датский посланник посетил бранденбургского, может быть, нетерпеливо желая особенно с ним познакомиться. [530]

20-го (30-го) января. Чрезвычайный посланник курфирста бранденбургского был принят в аудиенции; он ехал с приставом в позолоченном царском возке, который сопровождали двенадцать слуг царских, двое служителей посланника и четыре гайдука; впереди ехали его чиновники, на царских лошадях, богато убранных; пред самым возком маршал посольства вес кредитивные грамоты, покрытые голубою шелковою материей. Аудиенция дана в том здании, которое выстроено на царский счет, с царскою роскошью, и в котором жил между тем генерал Лефорт. Когда царь после обычных церемоний ушел, Лефорт щедро угостил посланника и всю его свиту вином, потому что не задолго до того времени великий посол царски имел его своим комиссаром во владениях бранденбургских, и до сих пор был знаком с ним и любил его.

Из десяти других делателей фальшивой монеты один осужден на повешение, а прочие высечены кнутом.

21-го (31-го) января. Мужа найденного на улице израненным и убитым, и запачканного кровью, жена положила, пред собой в возки, и привезла домой с плачевными и жалобными воплями.

Всем военным офицерам опять настрого приказано, чтобы готовы были к скорому походу.


Примечание. В московском главном архиве министерства иностранных дел сохранились черновые листы составленного в первые годы XVIII века перевода дневника Корба на русский язык. Я пересмотрел листы этого перевода за последние числа июля (26—31) 1698 года, за август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь того же года, за январь, февраль и за 12 дней марта 1699 года.

Нельзя сказать чтобы перевод этот был ясен и точен. Многие места не поняты переводчиком и переведены неверно или даже совсем опущены. Любопытно, что по местам резкие отзывы о Петре I выпущены. Представляю нисколько образцов этого перевода для сличения с подлинником.

6-го августа (1698) Apud Ruthenos iteram solennitate speciali omnes terrae fructus benedicebantur.

«У Русского народа их прилежным молением во всех землях Бог благословил овощем».

22-го августа. Chrysostomus Vogelein in officiam translatoris acceptus in Cancellaria Legatoria Missionario Caesareo D. Emiliani formulam [531] praelegente iuramentum fidelitatis praestitit. Bis erectus ad imaginem Ruthenicam cereus bis iterum delapsus est; placuit aliquibus id in ventorum omen accipere

«Хризостомус Вогелеин на услуги переводчика принят в приказе посольском миссионарию цесарскому господину Емилиану клятву верности преступил. Дважды пред образом русским брясало ево, потом дважды сам пад; понрявилося никоторим, что на ветер имя Христово призивает».

26-го сентября. Evenit enim, ut necesse esset toti Moscoviae, crudelitate, non pietate, consuli; quae tamen coercitionis severitas male tyrannis vocatur; cum sua etiam interdum vigori constet aequitas; maxime quando membrorum morbus, aut contumax putredo ita invaluit, ut nulla ad publicam politici corporis sanitatem remedia supersint, quam ferrum et ignes quibus ilia separantur a corpore.

«Пришло до тово, что надобеть било всей Москве жестокостию, не прошением совет дати, которая злость бунтовщиков невоздержанием називалася, когда неровная твердость вкоренила, наиначе народу смерть так злость и непослушание вселило, хотяб невидомо какие здряние лекарства не могут улечити, разве железо и огонь разлучат от тела».

Довольно этих образцов, чтобы судить о достоинстве перевода.

Прибавим, что в первой статье нашей, в апрельской книжке, вкралась опечатка, и на странице 768, строка 19, вместо: «один из миссионеров» должно читать: «один из минеров».

С. СМИРНОВ.

Текст воспроизведен по изданию: Материалы для русской истории. Дневник Корба // Русский вестник, № 12. 1866

© текст - Смирнов С. 1866
© сетевая версия - Тhietmar. 2008
© OCR - Карпов А. 2008
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1866