СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФРАНЧЕСКО ДА-КОЛЛО

(1519)

(Синим цветом в сетевой версии отмечены примечания взятые из других текстов данного сборника. Thietmar. 2007)

В 1517 г. император Максимилиан отправил в Москву послом к Василию III барона Сигизмунда Герберштейна (о нем см. ниже) с целью устроить соглашение между правительствами Москвы и Польши. Так как переговоры эти успеха не имели, то в следующем 1518 г. Максимилиан с той же целью отправил в Москву новое посольство, во главе которого поставлены были два итальянца — Франческо Да-Колло и Антонио Де-Конти. Они пробыли в Москве с июня 1518 г. по январь 1519 г. (статейный список их переговоров напечатан в «Памятниках дипломатических сношений с державами иностранными» (Т. 1. — С. 259—473); некоторые документы, относящиеся к посольству, напечатаны также в приложении к работе: Fidler J. Die Allianz zwischen Kaiser Maximilian I und Vassily Ivanovitch // Sitzungzberichte der Wiener Akademie: Philosophisch-historische Classe. — 1863. — Bd43). С этим посольством связана история одного научного спора, крайне характерного для этой эпохи, возникновению которого мы обязаны тем, что Да-Колло, будучи в Москве, собрал несколько сведений об Урале и прилежащих к нему областях. Незадолго до отъезда посольства из Австрии Матвей Меховский послал императору Максимилиану свое сочинение о двух Сармациях, отрывки из которого приведены были выше. Новые сведения, сообщенные польским ученым, а особенно смелость, с которой он указывал на ошибки античных географов, сильно заинтересовали Максимилиана, большого любителя географической науки, и он решил поручить послам помимо дипломатических переговоров также и проверку некоторых утверждений Меховского. Дело шло об очертаниях Восточной Европы и Северной Азии, которые в начале XVI в. представлялись европейским географам настолько туманными, что они предпочитали принимать на веру данные античных писателей, чем глухие и сбивчивые указания современников; не забудем также, что спор этот возник в эпоху расцвета увлечения классической древностью и еще неомраченной веры в авторитет античной науки. Да-Колло так рассказывает о возложенном на него поручении: «Императору [Максимилиану] прислана была книга, написанная знаменитым врачом и ученым из Кракова, в которой он [73] осмеливается уличить в досадных ошибках государя всех космографов Птолемея там, где последний описывает северные страны, и особенно там, где он учит, что Танаис берет начало в Рифейских горах, потому что, якобы, этого или подобного ему горного кряжа в России вовсе не существует. Его величество, хорошо осведомленный в географических вопросах и большой почитатель Птолемея, которому он, как все образованные люди, обязан своим знанием космографии, прочел его замечания о Птолемее с большим неудовольствием и дал нам ясное указание исследовать этот вопрос заново». Во время пребывания своего в Москве Да-Колло старался собрать данные для опровержения известий Меховского. Он узнал, что в дальних северных пределах владений московского государя, в стране, называемой Югра, действительно есть горы (Уральский хребет), которые он и отождествил с Рифейскими горами Птолемея; эти горы, по утверждению Да-Колло, соединяются с другим хребтом — Гиперборейским, который, однако, ниже Рифейских гор; по этому же утверждению источники великой р. Танаиса, т.е. Дона, находятся в Рифейских горах, а не в княжестве Рязанском, как это утверждал Меховский. В своем донесении Максимилиану Да-Колло прибавляет, что на обратном пути из Москвы в польском г. Петрокове он имел случай видеть самого Меховского и разубедить его в его ошибке, и Меховский сознался, что был введен в заблуждение, основав свое показание на рассказах пленных москвитян, содержащихся в Кракове. «На самом деле, — справедливо замечает Л.Н. Майков, — оба автора впадали в заблуждения и ошибки, оба пользовались только расспросными сведениями и лишь ходили около истины, но точно не знали ее. Кроме того, Да-Колло грешил и системою, непременно желая согласить узнанное из расспросов с тем, что он вычитал из Птолемея» (Летопись занятий Археографической комиссии. — 1901. — Вып. 12. — С. 134—135); К.А. Коссович (Библиографические отрывки // Отеч. зап. — 1854. — Т. 117, № 12, отд. 2. — С. 139—140) находит, что «места Епифановского уезда, Тульской губ., где Дон берет начало свое из Ивановского озера, не очень далеко отстоят от Рязани и действительно некогда принадлежали к Рязанскому княжеству. Во всяком случае, показание Меховского ближе к истине, чем свидетельство Да-Колло, который и истоки Волги полагает в тех же местах». Что же касается Рифейских гор, то сведения о них у античных писателей так сбивчивы и противоречивы, что позволяют приурочивать их то к Уралу, то к Волжской или так называемой Среднерусской возвышенности, где берут начало и Западная Двина, и Дон (ср.: Сапунов А. Река Западная Двина. — Витебск, 1893. — С. 20—21). Собранные Да-Колло данные не решили спора о Рифейских горах; у Меховского нашлись защитники в этом вопросе: таков был, например, немецкий гуманист Йог. Майр фон Экк, выпустивший трактат Меховского в немецком переводе (Augsburg, 1518); утверждения польского ученого вызвали также похвалы нюренбергского гуманиста Пиркхеймера и принадлежавшего к тому же кружку Ульриха фон Гуттена, который в своем известном письме к Пиркхеймеру 1518 г. рассказывает, что, прочтя трактат Меховского, он не хотел верить, что Рифейских гор не существует, но что в этом убедил его только что вернувшийся из Москвы С, Герберштейн; это произвело на него прямо потрясающее впечатление («quod me audientem attonitum prope [74] reddidit...»), и знаменитый автор «Писем темных людей» восклицает в восторге: «О, что за время! Как движутся умы, как цветут науки! Прочь варварство и невежество! Получив свою награду, ступайте в изгнание на вечные времена!» (Strauss D. Ulrich von Hutten. — Leipzig, 1927. — S. 304; Michow H. Das Bekanntswerden Russlands in Vor-Herberstein'scher Zeit, ein Kampf zwischen Autoritat und Wahrheit // Verhandlungen des 5 deutschen Geographentages zu Hamburg. — Berlin, 1885. — S. 123-128; Замысловский Е. Герберштейн и его историко-географические известия о России. — СПб., 1884. — С. 142-144; о Рифейских горах см. комментарий к Ю.П. Лэту и введение к П. Иовию). Тем не менее сведения Да-Колло, отождествившего Рифейские горы с Уралом, представляют большой интерес. «До любознательного итальянца, — говорит Л.Н. Майков (Указ. соч. — С. 134—135), — действительно дошли кое-какие сведения о Северном Урале, о той гористой местности, где в начале XVI в. еще жило племя Югра, давшее это название и самой стране. Об этой то Югорской земле и ее обитателях Да-Колло сообщает любопытные известия, притом в большем количестве, чем все другие русские и иностранные источники, прежде него или одновременно с ним говорившие о Югре». Да-Колло сообщает и источник, из которого он получил все эти сведения: в Москве он встретил уже давно жившего там и знавшего по-русски иноземца, которого он называет «maestro Nicolo Lubacense, professor di medizina e di astrologia, e di tutte le scienze fondatissimo». Это не кто иной, как Николай Любчанин, иначе Николай Булев, тот самый врач, который присутствовал при кончине великого князя Василия Ивановича в 1533 г., а прежде того вел полемику с Максимом Греком по богословским и разным другим вопросам. Булев свел максимилианова посланника с некоторым человеком, коего автор реляции называет «Ugrino Besarovich», и с его братом, не названным по имени. Да-Колло считал их уроженцами Югорской земли; несомненно, по крайней мере, что они бывали в ней и знали этот далекий край, почему и могли сообщить о нем много любопытных и новых сведений. В статейном списке о посольстве Да-Колло и Де-Конти также упоминается одно лицо, в котором можно узнать этого «Ugrino». По-русски его звали Угрим Баграков; это был человек великого князя, находившийся у него в опале; из того же списка видно, что, по представлении Да-Колло, опала была снята с Багракова и ему было «позволено видеть князевы очи». И сам Да-Колло в своей реляции свидетельствует, что по его ходатайству «Ugrino» был возвращен великим князем из ссылки. Кроме сведений о Югорской земле есть в книге Да-Колло несколько других самостоятельных известий о тогдашней Московии, придающих этому сочинению значительную ценность. «Нельзя также не принять в соображение, что сочинение Да-Колло написано ранее не только знаменитой книги Герберштейна, но и письма Альберта Кампенского и записок П. Иовия; по всему этому небольшой книге Да-Колло должно быть отведено почетное место в ряду иностранных сочинений о России XVI в.» (Майков Л. Указ. соч. — С. 135). Однако по странной случайности книга Да-Колло доныне плохо использована исторической и географической наукой. Из старых историков ее знал только Карамзин (История государства Российского. — М., 1903. — Т. 7. — Прим. 358), но ею не воспользовались ни Лерберг в [75] своей сводке свидетельств об Югре, ни позднее Д.Н.Анучин; впрочем, она названа в «Обзоре» Аделунга (Т. 1, № 32. — С. 116). Издание книги в русском переводе, которое Л.Н. Майков предлагал в 1900 г. Археографической комиссии, к сожалению, не состоялось.

Быть может, недостаточное знакомство с трудом Да-Колло объясняется большой редкостью самой книги. Латинский подлинник реляции Да-Колло никогда не был напечатан и доныне не отыскан. Внук автора, Латино Да-Колло, перевел ее на итальянский язык и издал спустя 85 лет, после того как состоялось самое посольство под следующим заглавием: «Trattamento di расе tra il Re Segismondo I di Polonia, e il Gran Basilio Sovrano di Moscovia avuto dai Signori Francesco da Collo Cavaliere Gentiluomo di Conegliano, e Antonio dei Conti Cav. Gentiluomo Padovano Oratori della Maesta di Massimiliano I, imperatore 1'anno 1518, scritta per lo medesimo Sig. Cav. Francesco, con la Relazione di quel viaggio, e di quei paesi Settentrionali de'Monti Rifei e Iperborei, della vera origine del flume Tanai e della Palude Meotide; tradotte; di latino in volgare, novamente data in luce» (Padova, Lorenzo Pasquati, 1603).

Сведения об этой книге и несколько отрывков из нее помещены у Sebastiano (Ciampi. Bibliographiacriticadelle antiche reciproche Corrispondenze<...> dell'ltalia colla Russia, colla Polonia et altre. Parti Settentrionali. — Firenze, 1842. — T. 3. — P. 98—101). Нижеследующий перевод сделан по экземпляру падуанского издания 1603 г., хранящемуся в Государственной публичной библиотеке в Ленинграде (р. 34—35).

Он [Московский князь] владеет еще двумя обширнейшими северными областями — Югрой (Jarha) и Корелой (Corella) ¹, которые состоят из высочайших гор, обширнейших полей, долин и лесов, простираются до ледовитого моря и населены народами, совершенно лишенными всякой культуры, образования и торговли (politia, humanita et com-mertio). Они оказывают повиновение и почтение только упомянутому государю и ежегодно платят ему дань шкурами соболей (Zibellini), барсов (Pardi) и других зверей, медом и воском, которые имеются у них в изобилии, так как не имеют никакого представления о золоте и других металлах. Они не имеют [над собою] ни крыш, ни каких-либо иных жилищ, кроме лесов и особых лачуг, построенных из ветвей; они не умеют ни пахать, пи сеять и не знают, что такое хлеб, питаются мясом зверей, добытых на охоте, [76] и одеваются в их шкуры, небрежно подобранные и сшитые (composte e cucite senza ordine). Поклоняются они Солнцу, Венере, лесам и змеям ², как святыням. Свою жизнь они считают счастливой и находят, что лучше ее быть не может. В этом краю есть различные горы очень большой высоты, среди которых наиболее знаменитой и самой высокой является Югориша (Jugorischa) ³, которая среди Рифеев известна такой высотой, что, хотя она и весьма доступна [для восхождения], ее вершины можно достигнуть не раньше, чем после четырех суток пути. На вершине этой горы (как мне рассказывали об этом и утверждали многие, достойные доверия лица, в частности маэстро Николо Любчанин ⁴ (профессор медицины и астрологии, весьма искусный во всех науках), царит вечный день; это подтверждали мне Угрим Баграков⁵ (Ugrino Bezarovich) и его брат, с которыми я, по милостивому соизволению государя, имел длинные беседы, так как государь выписал их для меня с их родины, как людей, хорошо знакомых с отдаленными странами. Упомянутый брат Угрима утверждал, что он поднялся до самой вершины этой горы или, по крайней мере, достиг такой ее точки, с которой все облака и туманы (tutte le nubi et turbedini dell' aere) очутились у него под ногами, вследствие чего свет держался там все время без всяких перерывов и сумерки (oscurita) не наступали. На этой горе водится особенно много соболей, а также и других диких зверей и животных, которых охотники преследуют на повозках (cacciatori), влекомых собаками величайшей силы и ловкости. Эта гора расположена ближе всего к области Югра (Jurha) и известна больше других, так что ее обитатели несколько более человечны или же менее скотоподобны. На середине ее находятся вечные снега.

Комментарии

1. северными областями — Югрой и Корелой]. Помпоний называет уграми и венгерцев, и восточных финнов Югорской земли. В лекциях по Флору П. Лэт упоминает, что угры приходили вместе с готами в Рим и участвовали в разгромлении его Аларихом. «На обратном пути часть их осела в Паннонии и образовала там могущественное государство, часть вернулась на родину, к Ледовитому океану, и до сих пор имеет какие-то медные статуи, принесенные из Рима, которым поклоняется, как божествам». В. Забугин (Указ. соч. — С. 97-98) замечает: «Трудно сказать, идет ли тут дело о народном поверье или об ученом домысле». И прибавляет, что в «связи с этой легендой, по-видимому, стоит известие Герберштейна о статуях и мраморных изображениях близ устьев малого Танаиса», но не нужно ли здесь видеть одно из ранних европейских известий о «Золотой бабе»? (см. ниже: Герберштейн). Вопрос о юграх и Югорской земле давно занимал историческую науку. Трудность вопроса заключалась в согласовании ряда свидетельств, противоречащих друг другу. Поэтому мнения об этом историков весьма разнообразны. Некоторые помещали Югру на р. Юге (Татищев и Болтин), другие — на Вычегде (Шлецер), третьи — от берегов Белого моря через Урал до Оби (Георги); А.Х. Лерберг в своей старой, но не потерявшей доныне значения работе «О географическом положении и истории Югорския земли» (Исследования, служащие к объяснению древней русской истории. — СПб., 1819. — С. 1—82) полагал местожительство древней Югры за Уралом, по обоим берегам р. Оби и далее до берегов р. Аяна на восток. В русской летописи Югра показана крайним северо-восточным населением в Заволочье; кроме того, ее упоминает известный рассказ Гюряты Роговича: «Послах отрок свой в Печеру, люди, яже суть дань дающе Новугороду; и пришедшю отроку моему к ним и оттуда иде в Югру. Югра же людье есть язык нем и седят с самоядью на полунощных странах» (Лаврентьевская летопись. — Л., 1926. — Вып. 1. — С. 107). «По прямому смыслу этого известия, — замечает Н.П. Барсов (Очерки русской исторической географии: География начальной летописи. — Варшава, 1873. — С. 52-53), — Югорская земля представляется лежащею за Новгородскими владениями на Печоре, к северу от этого племени; но если верно, что эти последние занимали область между Камою и Вычегдою, то в таком случае югорско-самоедские поселения или кочевья следовало бы полагать далее на север, за Вычегдой, до тундр Поморья, по восточным притокам Двины, по Мезени и по Печоре». Новейшие исследования еще точнее определяют географическое положение Югры приуральской — на р. Вычегде, где-либо около нынешнего Усть-Кулома, либо около г. Турея, на р. Выми (Мартюшев A.M. Коми-народ в первый период его исторической известности // Коми-му. — 1928. — № 2. — Февр. — С. 41; Шляпин В.П. Из истории заселения нашего края // Зап. Северо-Двинского о-ва изучения местного края. — 1928. — Вып. 5. — С. 34-35). Такие предположения подтверждают как ономастические сопоставления географических имен, так и анализ известий о сношениях и столкновениях Руси с Югрою в XI—XIV вв. Известия о сношениях Новгорода с Югрой в XII—XIV вв. «указывают на близкое знакомство Югры, с одной стороны, с Печорой, с другой — с Устюгом и Двинской областью». «Югра управлялась своими князьями, вела с данщиками упорную борьбу, из которой новгородцы выходили не всегда с успехом и, — явление общее для всех инородцев в их столкновениях со славянством — отступали. В течение нескольких столетий они постепенно передвинулись за Урал, на берега Иртыша и Оби, где и застает их XV век и где они были покорены уже московскими войсками» (Барсов Н. Указ. соч. — С. 55-56; Дмитриев А. Пермская старина. — Пермь, 1924. — Вып. 5. — С. 12-13; Адрианов. Отчет о 87 присуждении премии Уварова. — СПб., 1897. — С. 287-289; Оксенов А.В. //Литературный сборник. — СПб.: Восточное обозрение, 1885. — С. 425—445; Он же. Политические отношения Московского гос.-ва к Югорской земле // ЖМНП. — 1891. — № 2. — С. 246—272; Маркое А.В. Беломорская былина о походе новгородцев на Югру в XIV в. // Сборник в честь В.Ф. Миллера. — М., 1900. — С. 150-163). Шведский офицер P. Schonstrom, бывший в плену в России в 1741 г., записал у сибирских вогулов предание, что они некогда жили по эту сторону Урала на реках Двине и Югре «и назывались тогда — югорские» (Jugorski) (Mueller. Der Ugrische Volkstamm. — Berlin, 1839. — Bd 1. — S. 153 ff.), что лишний раз подтверждает родство сибирских вогулов с Заволочской Югрой. Гипотеза о переселении Югры за Уральский хребет может в настоящее время считаться общепринятой (Середонин С.М. Историческая география. — Пг., 1916. — С. 201-202; Огородников В.И. Очерк истории Сибири до начала XIX ст. — Иркутск, 1925. — Ч. 1: История дорусской Сибири. — С. 9 и след.; Финно-угорский сборник. - Л., 1928. - С. 256-257)…

…о Кореле — финском населении на Северной Двине — см.: Барсов Н.П. Очерки русской исторической географии: География начальной летописи. — Варшава, 1873. — С. 57; Замысловскип Е. Указ. соч.

2. Поклоняются они Солнцу, Венере, лесам и змеям]. О поклонении приуральских племен солнцу, об их культе растений, вере в леших (в «эрысь — морт») — вероятно, олицетворение шума леса (см.: Теплоухов Ф.А. Пермский край. — Пермь, 1895. — Т. 3. — С. 293-294, 298-299; Лебедев М.А. Пермь Великая: Исторические очерки // ЖМНП. — 1917. — № 11—12). Известие Да-Колло, видимо, достоверно и подтверждается этнографическими данными, собранными впоследствии. У зырян, например, до недавнего времени встречалось «почитание отдельных деревьев и рощ» (Сидоров А. Следы тотемических представлений в мировоззрении зырян // Коми-му. — 1924. — № 1-2. — С. 49). По вопросу о почитании Венеры см. соображения А. Грена (Зырянская мифология // Коми-му. — 1925. — № 1. — С. 23—24), сопоставляющего культ Зарни-Ань, Анай (Венеры-Урании) с эсхатологическими сказаниями шумерийцев и персов.

3. самой высокой является Югориша]. В названии Jugorischa трудно определить какую-либо из вершин Уральского хребта, так как название это, несомненно, искаженное, восходящее, вероятно, к Югории.

В Древней Греции существовало мнение, что, по аналогии с их собственной страной, все реки получают свое начало в горах. Вот почему на севере от Понта Эвксинского (Черного моря) они тоже предполагали могущественный горный кряж, который назван был Рифеями, Рифейскими горами: rhpaia brh. Аристотель развил эту теорию, утверждая, что вышина гор, в которых начинаются источники, пропорциональна широте и полноводности образующихся из них рек; он связал это со старыми представлениями о том, что земля повышается к северу; таким образом, Рифейские горы помещены были на Крайний Север известной грекам земли (Paul Bokhert. Aristoteles Erdkunde von Asien und Lybien. Wittenberg, 1908. S. 5-6; Osc. Brenner. Nord- und Mitteleuropa in den Schriften der Alien. Muenchen, 1877. S. 22). Однако первоначально, вероятно, под Рифеями греки понимали просто горы, находящиеся на север от Эллады, — Иллирийскую цепь, Апеннины, Альпийский хребет. Но еще Аристей из Проконнеса (о нем см. во введении к настоящей книге) назвал Рифейскими горами тот горный кряж, который находится в стране исседонов. Так как трудно определить местожительство этих исседонов по сведениям Аристея, которые сохранил нам Геродот, то исследователи приурочивали Рифейские горы греческих известий то к Тянь-Шаню, то к Алтаю, то к Уралу. Попытки этимологически объяснить название «Рифеи» из тибетского слова ri-wo 'горы' или из остяцкого rёр 'холм, крутой берег', предложенного Шлецером и принятого Шафариком (Славянские Древности, т. I, ч. 3, стр. 202-205), отличаются искусственностью и в общем мало правдоподобны (W. Tomaschek. Kritik der aeltesten Nachrichten ueber den Skythischen Norden, I - Sitzungsberichte d. Wiener Akademie, phil-hist. Classe, 1888, S. 767). Большинство, однако, все же в Рифеях античных писателей видело Урал (И. Забелин. История русской жизни. М., 1876. т. 1. стр. 276, 279; т. II, 1879. стр. 35; St. Sommier. Un estate in Siberia fra Ostiacchi, Samoiedi Sirieni etc. Firenze, 1885. p. 271-272), несмотря даже на то, что некоторые из писателей, напр. Маркиан, помещают свои Рифейские горы между Меотидским озером (Азовским морем) и Сарматским океаном (Балтийским морем), а другие ищут в них истоки Эридана, т.е. Западной Двины (так, например, у Эвдокса), Дона-Танаиса (Этик, Плиний, Лукан) и даже Вислы... Эти колебания в определении их местоположения и несогласованность отдельных известий между собою проще всего объяснить недостаточной осведомленностью древних географов относительно земель Северной и Восточной Европы. Та же неосведомленность отличала географов средних веков и Возрождения, которые полагались на античный географический авторитет и поэтому сами делали грубые ошибки. Такова была почва для возникновения знаменитого спора о Рифейских горах в начале XVI в. Следует, однако, заметить что, чем ближе подвигаемся мы к XVI в., тем чаще под Рифейскими (и помещавшимися еще дальше на север за ними Гиперборейскими) горами понимали Уральский хребет; именно так понимает их и Р. Бэкон, и Ю.П. Лэт, за ними — Да-Колло, Герберштейн и др.

4. маэстро Николо Любчанин]. Nicolo Lubacenses в России назывался Николай Немчин, Николай Булев (или Люев). Сведения о нем довольно скудны. Предполагают, что он учился медицине в славившемся тогда своим медицинским факультетом Падуанском университете, но интересовался также иными науками, особенно астрологией; одно немецкое известие называет его переводчиком с греческого, латинского и немецкого языков (Beitraege zur Kunde Est-, Liv- und Kurlands. — Reval, 1868. — Bd. 1, H. 1. — S. 85-86). До своего приезда в Россию Булев служил в Италии при папском дворе в качестве медика, получая большое содержание. В Россию он прибыл ок. 1508 г. для исправления календаря, вероятно, вместе с Андреем Траханиотом, ездившим в Рим в 1506 г. и вывезшим оттуда ряд иноземных «мастеров» — врачей, архитекторов и т.д. Приезд его в Россию был обусловлен громадным содержанием, которое ему было здесь предложено, и обещанием отпустить его обратно, когда он пожелает. Папа Юлий II, кроме того, надеялся, что Булев развернет в России пропаганду в пользу соединения церквей. По окончании своей работы в Новгороде (в чем ему, вероятно, помогал Дм. Герасимов…) Булев пытался было возвратиться, но должен был отправиться в Москву, где и остался в качестве врача при великом князе Василии III, причем «превелик) честь получи врачебныя ради хитрости». Когда Максим Грек приехал в Москву, то он узнал, что Булев деятельно проповедует соединение церквей, и вступил с ним в полемику («Слово на Николая Немчина, прелестника и звездочетца»), в которой принял участие боярин Ф.И. Карпов. Несмотря на несогласие мнений, М. Грек все же называет Булева «великим ритором», «доктором», «многоучительным», «мудрым» и «в словесном художестве искусном»: очевидно, ученость его не подлежала сомнению. Как сложилась дальнейшая жизнь Булева, мы знаем плохо; из одного «Слова...» против Немчина М. Грека мы знаем, что его постигло в конце концов «разорение и бедствие»; подробности этого, однако, неизвестны. См.: Майков Л.И. Николай Немчин, русский писатель XV-XVI вв. // Изв. ОРЯС АН. - 1900. — Кн. 2. - С. 379-392; Иконников B.C. Максим Грек и его время. - Киев, 1915. - С. 228-230, 231-234, 270-271; Pierling P. La Russie et le Saint-Siege. — Paris, 1896. — 1. — P. 286; Ржига В.Ф. Боярин-западни к XVI в. // Учен. зап. / Ин-т истории. — М., 1929. - С 42-43.

5. Угрим Баграков]. По предположению Л.Н. Майкова (Летопись занятий Археографической комиссии. — 1901. — Вып. 12. — С. 135), именно так следует понять называемого Да-Колло: Ugrino Bezarovich. О нем см.: Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. — СПб., 1851. — Т. 1. — С. 259—473; и введение к настоящему тексту.