СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

НОТКЕР ЗАИКА

ДЕЯНИЯ КАРЛА ВЕЛИКОГО

GESTA KAROLI

6. Народные легенды о Kapле Великом, ближайшие к нему по времени.

(в 884 году).

Предисловие автора, в котором, он обращается к правнуку Карла Великого, Карлу III Толстому, остается утраченным в найденных до сих пор манускриптах.

Первая книга.

1. Когда всемогущий владыка всего сотворенного и устроитель государств и времен обратил, в лице римлян, железные и глиняные ноги той чудесной статуи ¹ в прах; он воздвиг у франков, в лице преславного Карла (т. е. Великого), новую не менее чудесную статую с золотою головой. Когда Карл начал свое единовластие в западных странах мира, а науки пришли повсюду почти в забвение, вследствие чего все охладели к служению истинному Богу, случилось, что два скотта из Ирландии высадились вместе с бретонскими купцами на берега Галлии; это были люди в высшей степени сведущие как в мирских науках, так и в священном писании. Они не выставляли на показ никакого продажного товара, но, когда около них собиралась жадная до покупок толпа, кричали: «кто желает приобресть мудрость, пусть придет к нам и получит; именно у нас можно купить ее». Если они объявляли цену на мудрость, то только потому что видели, как народ предпочитал торговать дорогие товары тому, что предлагается даром; таким образом, они имели в виду тем или заманить людей покупать мудрость вместе с прочими товарами, или, как то доказали последствия, вызвать удивление и обратить на себя внимание тем возгласом. Одним словом, они кричали до того, пока не нашлись люди, которые были удивлены тем, или сочли их за сумасшедших, и довели о них до сведения короля Карла, который постоянно обнаруживал великую любовь и сильное стремление к мудрости. Он потребовал их немедленно к себе и спросил, справедливы ли дошедшие до него слухи, что они возят с собою мудрость. Они отвечали: «да, мы обладаем ею и готовы сообщить ее каждому, кто именем Бога достойным образом будет о ней просить». И когда Карл спрашивал далее, что они потребуют за то, они объявили: «удобное помещение и любознательных учеников, а вместе с тем, что неизбежно для всякого странника, именно, пищу и одежду». [95] Услышав такой ответ, Карл чрезвычайно обрадовался, и сначала продержал их у себя некоторое время, а впоследствии, когда ему нужно было предпринять поход, он приказал одному из них, по имени Клименту, поселиться вГаллии и поручил его надзору большое число мальчиков более или менее знатного происхождения, а также и из простолюдинов; сверх того он распорядился, чтобы им было доставлено все необходимое, как то им понадобится, и дал им в пользование жилые дома. Другого же, по имени…………… ², он отправил в Италию и указать ему для жительства монастырь св. Августина около Павии, с тем чтобы там могли у него собираться все, которые имеют склонность к учению.

2. Когда услышал обо всем этом Альбин ³, родом из англов, а именно, как охотно принимаетъ у себя благочестивый король Карл лодей мудрых, он также сел на корабль и явился к нему. Альбин владел священным писанием в полном его объеме и превосходил в этом отношении всех знатоков новейшего времени: он был учеником высокоученого Бэды ⁴, изложившего св. писание наилучшим образом, после св. Григория ⁵. Король Карл держал его при себе безотлучно до самого конца своей жизни, исключая тех случаев, когда он ходил на войну, и желал, чтобы его называли учеником Альбина, а Альбина его учителем. Карл дал ему аббатство св. Мартина Турского, с тем чтобы он мог там наслаждаться покоем в отсутствие короля и обучать стекавшихся к нему учеников. И плоды его обучения были так обильны, что нынешние галлы, или франки, могут сравниться с древними римлянами или афинянам.

3. Когда победоносный Карл, после продолжительного отсутствия, возвратился в Галлию, он призвал к себе учеников, порученных Клименту, и потребовал их письма и сочинения. Дети бедного и низкого состояния представили ему свои труды, которые были, сверх всякого ожидания, проникнуты духом мудрости, а знатные должны были явиться с пустым и бесполезным товаром. Карл, этот премудрый король, поступил при этом случае подобно вечному судии; он отделил прилежных, поставил их по правую руку и говорил следующим образом: «примите великую благодарность, дети мои, за то, что вы постарались по мере своих сил выполнить данное мною приказание для вашей пользы. Старайтесь точно также достигнуть совершенства, [96] и я тогда дам вам лучшие епископства и монастыри, и вы будете всегда пользоваться большим почетом в моих глазах». За тем он обратил свое лицо с выражением величайшего неудовольстия к стоявшим на лево, смутил их огненным взглядом, и скорее прогремел, нежели проговорил им следующия слова, исполненные страшного гнева: «вы, высокорожденные, вы, княжеские дети, вы смазливые и пригожие людишки, рассчитывающие на свое происхождение и свое богатство, вы, презирая мои повеления и свой знатный род, пренебрегли науками и благополучно проводили свое время в игре, бездельничестве и пустозвонстве». После такого вступления, Карл поднял к небу свое высокое чело и никем еще не побежденную десницу и громогласно произнес свою обыкновенную клятву: «Клянусь Богом небесным! я не много дам за ваше знатное происхождение и красивые личики; пусть этому удивляются другие. Но знайте одно: если вы немедленно не вознаградите свою прежнюю леность удвоенным старанием, то вам нельзя ожидать от Карла ничего хорошего».

4. Одного из таких бедных, который особенно отличался в искусстве письма, он взял в свою капеллу. Так обыкновенно называли короли франков своих придворных духовных по одеянию (сарра, откуда сареllа) св. Мартина, которое они брали постоянно с собою на войну для защиты себя и для победы над врагом. Однажды объявили королю Карлу о смерти какого-то епископа, и он, как муж, пекшийся всегда и обо всем, спросил, оставил ли покойный что нибудь из своего имущества, или совершил ли какие нибудь подвиги, чем было бы его помянуть. Посланный отвечал на это: «Государь, ничего, кроме двух фунтов серебра»; — при этих словах тот юноша вздохнул и, не имея сил затаил в своей груди душевное волнение, высказался, против собственной воли, так громко, что король услышал: «Ну, немного накопит епископ на такую длинную и далекую дорогу»! Карл, который любил всегда и все зрело обдумать, сначала помолчал, и потом обратился к нему со словами: «А уверен ли ты, если бы тебе досталось такое епископство, что ты лучше позаботишься о той дальней дороге»? Юноша жадно проглотил едва только выговоренный королем слова, как неспелый виноград, попавший в рот голодному человеку, упал к его ногам и произнес: «Государь, это лежит в божьей воле и в твоей власти». И король ему отвечал: «Стань за этой занавеской, которая висит за мною, и послушай, сколько людей будут оспаривать у тебя эту честь». Действительно, придворные, которые всегда спекулируют на несчастие или смерти другого, едва только услышали о смерти епископа, как начали немедленно, завидуя друг другу, хлопотать чрез приближенных к императору о приобретении места покойного епископа. Но Карл оставался неотступно при своем определении и отказал всем, говоря, что он не хочет нарушить слова, данного им тому юноше. [97] Наконец, сама королева Гильдегарда (жена Карла Великого) подослала к королю князей империи, и в заключение пришла к нему лично просить епископства для одного из своих духовных. Когда он ласково выслушал ее просьбу и сказал, что он не желает, да и не может ни в чем ей отказать, но в то же время хочет сдержать слово данное им тому писцу, тогда она пришла в гнев, как то делают обыкновенно все жены, когда они желают, чтобы их идеям и их воле было оказано предпочтение пред волею их мужей; впрочем, она не первый раз скрыла свой гнев, громкий ее голос сделался плачевным, и она попыталась нежными гримасами смягчить твердую волю короля, говоря при этом: «Государь мой и король, к чему ты желаешь отдать епископство мальчику, чтобы он его погубил? Я тебя умоляю, мой добрейший властитель, ты моя гордость, ты мое прибежище, отдай то место твоему верному слуге, за которого я тебя прошу». Тогда тот юноша, которому король приказал стоять за занавескою и слушать, как его будут просить, обхватил короля вместе с занавеской и жалобно стал просить его: «Государь мой и король, стой твердо на своем, чтобы никто не вырвал из твоих рук власти, дарованной тебе Богом». Тогда Карл, этот непоколебимый муж в правде, вызвал юношу к себе и сказал ему: «Получи то епископство, но позаботься хорошенько о том, чтобы послать на тот свет перед собой и предо мной большую дань и приготовить лучшие средства на то длинное и неизбежное путешествие».

5. В свите короля был какой то бедный, презираемый всеми, духовный, весьма не далекий и в науках. Но благочестивый Карл чувствовал сострадание к его жалкой наружности, и хотя все ненавидели его и притесняли всеми мерами, но король никогда не решался прогнать или удалить его из своей свиты. Случилось, что королю дали знать, накануне дня памяти св. Мартина, о смерти какого-то епископа. Король позвал к себе одного из своих капелланов, у которого не было недостатка ни в высоком происхождении, ни в учености, и отдал ему епископство. Он вышел из себя от радости, пригласил с большою торжественностью в свой дом множество придворных вместе со многими из тех, которые явились из того епископства, и задал им великолепный ужин. Наевшись до сыта и напившись вином до пьяна, он не поспел явиться в такую святую ночь на литургию. А в то время был обычай, что начальник капеллы за день вперед назначал каждому, какой припев (responsorium) он должен будет петь во время ночного бдения. Тому, который почти уже держал епископство в своих руках, был определен следующий припев: Господи, если я Твоему народу ⁶ и т. д. Но так как его не [98] било в церкви, и после чтения сначала все сохраняли молчание, потом всякий толкал другого, чтобы запеть припев, но всякий говорил, что у него есть свой, тогда император сказал: «Пусть же наконец кто нибудь запоет!» В ответ на это запел именно тот клерик, презираемый всеми, но вдохновленный в ту минуту свыше и поощряемый королевским приглашением. Добродушный Карл, не веря, чтобы он мог допеть все до конца, дал приказание поддерживать его. Когда таким образом запели другие, а тот несчастный ни у кого не мог расслышать стиха, вдруг он затянул на голос припева молитву Господню (Отче наш) и очень хорошо запел. Его хотели остановить, но мудрый Карл пожелал узнать, как он доберется до конца и запретил мешать ему. Но он кончил стих словами: Да приидет царствие Твое, и другие, хотя-не-хотя, должны были поправить его и пропеть далее: Да будет воля Твоя. Заутреня окончилась; король удалился в свои палаты и ушел в опочивальню, чтобы согреться и нарядиться в честь высокого праздника. За тем он приказал позвать к себе того старого слугу, но нового певца, и спросил его: «Кто тебе назначил твой припев?» Тот, испуганный, отвечал ему: «Государь, вы приказали, чтобы кто нибудь пел». И король — так обыкновенно называли императора старые люди — сказал ему: «Ну, хорошо», и прибавил к тому: «Но кто научил тебя тому стиху?» На этот вопрос он отвечал ему словами, которыми обыкновенно в то время угождали и смягчали маленькие люди людей знатных, и даже просто льстили, но полагаю, что он был подкреплен помощью свыше: «Всемилостивый государь, августейший король ⁷! Так как я не мог ни у кого разведать настоящего стиха, то и подумал в своем сердце, если я не попаду в такт, то получу нагоняй от вашей светлости. Вот потому я и решился запеть то, что по принятому обычаю в конце совпадаете с предпоследними словами припева». Добрый император засмеялся на это и сказал ему в присутствии своих князей: «Тот высокомерный дошел до такого бесстрашие и неуважения к Богу и другу господню, что не хотел обуздать своих страстей и на одну даже ночь, чтобы придти и пропеть припев, который, как я слышал, был ему предназначен; по божескому суду и моему приговору, он должен лишиться епископства, а ты, кому Бог дарует его, и я предоставляю, позаботься о том, чтобы управлять епископством сообразно каноническим и апостольским предписаниям».

6. Точно также, по смерти другого епископа, император поставил [99] на его место молодого человека. Когда этот вышел от него с радостью чтобы пуститься в дорогу, и служители, соответственно его епископскому званию, подвели коня к самым ступеням лестницы, молодой человек оскорбился тем, что с ним обращаются, как с дряхлым старцем, и вспрыгнул на коня с земли с такою силою, что едва удержался, чтоб не перевалиться на другую сторону. Все это видел король в окошко своего покоя и, приказав немедленно позвать его к себе, сказал ему: «Послушай, добрый человек, ты скор и ловок, быстр и легок на ногу, а, как ты знаешь, спокойствие нашего государства нарушается со всех сторон шумом войны. Вот потому мне нужно иметь такого духовного в своей свите; останься лучше со мною и разделяй мои труды, пока ты будешь с тою же легкостью вскакивать на коня».

7. Когда я говорил о припеве (responsorium), я совсем забыл сказать вообще о порядке церковного чтения (lectio); об этом я могу здесь вкратце приложить. В церкви высокоученого Карла никто не знал вперед, что ему достанется читать, никто не смел отмечать конца воском или делать значка ногтем, но каждый старался изучить то, что ему следовало читать, до такой степени, что, еслибы вызвали кого читать неожиданным образом, всякий безошибочно знал свое дело. Король указывал пальцем или посохом, или назначал чрез кого нибудь, кого он посылал к сидевшим близ него, то лицо, которое должно было читать дальше, а последние слова предъидущего он произносил собственным голосом. Все смотрели на него так внимательно, что- никто, при поданном им знаке, хотя бы чтение остановилось в конце предложения или в средине, не дерзал начать выше или ниже, как бы ни казалось ему бессмысленным начало или конец чтения. Таким образом, при дворе Карла все отлично знали читать, даже и те, которые не понимали содержания. Ни один иностранец, и никто из лиц ему известных, если только не умел хорошо читать и петь, не осмеливался просить короля о принятии его в число своих духовных.

8. Случилось однажды императору зайти на пути в большую церковь, и какой-то странствующий священник, не знавший дисциплины Карла, примешался незванный к хору; но он ничему подобному не учился и оставался стоять немым и одураченным среди других певцов. Регент поднял свой жезл и грозил ему, если он не хочет петь. Тот не знал, что ему делать и куда деться, а выйти он не смел, и потому, поворачивая свою шею во все стороны, сталь paзевать широко рот, чтобы, по возможности ближе придать себе вид поющего человека. Никто не мог удержаться от смеха, но храбрый император, спокойное выражение которого не нарушалось и более важными обстоятельствами, представился, что он не замечает вынужденные его [100] гримаси, и в строгом порядка ожидал конца службы. После того он подозвал к себе того несчастного, страх которого все еще продолжался и утешил его словами: «Прими, добрый человек, мою величайшую благодарность за твое пение и труды»; а чтобы помочь его бедности, он приказал выдать ему фунт серебра....

9. Таким образом преславный Карл видел, как во всем его государстве науки пришли в цветущее состояние; но все еще он соболезновал, что не может достигнуть той высоты образования, на которой стояло время древних отцов церкви, и употребив на то усилия почти сверх сил человеческих, он воскликнул однажды в отчаянии: «О если бы я имел у себя хоть 12 человек таких сведений, какими обладали Иероним и Августин!» Но высокоученый Альбин (Алкуин), который совершенно справедливо считал себя еще болышим невеждой по сравнению с ними, обнаружил вследствие того весьма живое неудовольствие, хотя дал заметить то слегка, и отвечал ему так, как только мог кто нибудь из смертных говорить грозному Карлу: «Творец неба и земли не имел более подобных тем отцам, а ты желаешь иметь двенадцать?»

В последующей главе 10, автор говорит подробно о попытках Карла В. усовершенствовать в Галлии церковное пение, чрез посредство учителей, присланных папою, и молодых людей, отправленных в Рим для изучения того же дела.

11. Карл, столько же богобоязненный, как и умеренный, имел привычку, во время постов, по окончании обедни и вечерни, есть в два часа, не нарушая тем правил поста, потому что он, по предписанию господню, не ел от одного часа до другого (т. е. один раз в день). Но один епископ, бивший в противность предостережению того мудрого мужа (т. е. Соломона) слишком правдивым и слишком глупым, начал упрекать Карла крайне неосторожным образом. Мудрый Карл скрыл свое неудовольствие, смиренно выслушал упрек, и отвечал: «Ты прав, любезный епископ; но я повелеваю тебе не есть ничего, пока последний из слуг моего двора не кончит своего стола». Таким образом, пока ел Карл, ему прислуживали герцоги и князья, или короли чужеземных народов. После его стола, они сами сели за стол, и им прислуживали графы и наместники, или высшие чины всякого рода. За ними следовали кавалеры, потом различные придворные чины, далее слуги, и наконец слуги самих слуг, так что последние сели за стол около полуночи. Благодушный Карл продержал того епископа таким образом до самого конца поста, и потом сказал ему: «Теперь, я думаю, ты понял, епископ, что я не из невоздержности, но по разумной причине ем до вечера».

12. Другого епископа он просил однажды о благословении пищи; тот мазнул крестом по хлебу, да еще себе первому отрывал кусок, [101] прежде нежели предложить светлейшему Карлу. Но Карл ему ответил на это: «Возьми себе весь хлеб», и пристыдил его за неприличное благословение.

13. Карл с намерением не предоставлял ни одному графу более одного графства для управления, исключая тех, которые занимали границы, соседние с варварами; точно также он не отдавал ни одному епископу королевского аббатства или церкви, если только того не требовал» особенные обстоятельства. На вопросы своих советников и приближенных о причине того, он отвечал: «Поступая так, я могу при помощи того или другого имения, или мызы, или маленького аббатства, или церкви обеспечить себе верность такого же хорошего или даже и лучшего вассала, нежели иной граф, или епископ». Но по особенным причинам, иных он много оделял: так, наприм., Удальрика, брата великой Гильдегарды, матери королей и императоров. По смерти Гильдегарды, Карл отнял у него его лены, за какой-то проступок, и один легкомысленный человек в присутствии такого сострадательного короля, воскликнул по этому поводу: «Вот, Удальрик и потерял свои лены на востоке, и на западе, потому что его сестра умерла!» Тогда Карл заплакал и немедленно восстановил его на всех прежних почестях. Впрочем, он распространил свою доброхотную руку и на убежища святых, как-то будет явствовать из последующего.

14. Во время одного из походов Карла, на его пути лежало одно епископство, а он не мог его обойти. Епископ выражал желание принять его, как подобает, и употребил со своей стороны на то всевозможные усилия. Но Карл прибыл однажды неожиданно, и епископ засуетился, как косатка, туда и сюда, приказал вымести не только церкви и дома, но и дворы, даже улицы, и после того вьшел к нему на встречу усталый и измученный. Благочестивый Карл заметил это, осмотрел все внимательным глазом, и обратился к епископу: «Ты отличный хозяин: к моему приходу ты приказываешь все отделать начисто». Тот задрожал, как будто бы он услышал божественный голос, схватил победоносную десницу Карла, поцеловал ее и, скрывая свое неудовольствие, как только мог, возразил королю: «Государь, так и следует, чтобы везде, куда бы ты ни приходил, было все очищено до дна ⁸». Карл, мудрейший из королей, понял настоящий смысл слов и отвечал: «Я умею очистить, но я умею и снова наполнить». За тем он прибавил: «Возьми себе то королевское имение, которое лежит подле твоего епископства, и сохрани его для себя и своих преемников на вечные времена». [102]

15. На том же пути, Карл неожиданно явился к одному епископу, города которого нельзя было избежать. Мяса не хотел он есть в тот день, потому что была пятница, а рыбы не мог тотчас достать епископ, по положению самой местности, и потому предложил ему отличный сыр, пожелтевший от жиру. Карл, обнаруживавши всегда одинаковую умеренность в пище, не хотел ставить епископа в затруднительное положение и не требовал ничего больше; взял свой нож, отбросил верхнюю корку, которая ему показалось отвратительною, и начал есть белую часть сыра. Епископ же, стоявший подле него для услуги, подошел и сказал: «Зачем же ты это делаешь, государь император? То, что ты бросаешь, и есть именно самое лучшее». Карл, чуждый всякой хитрости, не предполагая потому, чтобы и другой мог его обмануть, откусил частицу корки, по совету епископа, и проглотил ее, как кусок масла. Ему понравился совет епископа, и он сказал: «Ты прав, мой любезный хозяин, и потому, присоединил он, не забудь посылать мне в Ахен ежегодно по два воза такого сыру». Епископ испугался, считая такое поручение невозможными, и считал себя в опасности потерять место и должность. «Государь, возразил он, конечно я могу доставлять сыр, но я не могу распознать, какой кусок хорош, как этот, и какой не хорош; потому я боюсь получить с вашей стороны выговор». Карл, для которого не было ничего такого нового и необыкновенного, что могло бы остаться скрытым и темным, отвечал епископу: «Ну, так ты разрежь каждый круг сыру пополам, и который найдешь таким хорошим, как этот, сложи вместе и приколи деревянными шпильками, а потом, положи в бочку, и отправь ко мне; остальные же удержи для себя, своего духовенства и домашних». Так это продолжалось два года, без всяких замечаний со стороны короля; но в третий год епископ явился сам, чтобы лично представить сыр, который он привез издалека с величайшим трудом. Тогда Карл, исполненный чувства правды, каким он всегда был, сжалился над его заботами и трудами и подарил ему для его епископства превосходную мызу, как для него самого, так и для его преемников, чтобы он сам и его люди могли пользоваться оттуда хлебом и вином.

16. Рассказав таким образом, как мудрый Карл возвышал смиренных, я намерен изложить, как он смирял гордых. Был один епископ, чрезвычайно тщеславный и большой охотник до приобретения пустых вещей. Когда благоразумный Карл успел это заметить, он приказал одному торговцу из евреев, который часто ходил в Палестину и оттуда привозить морем множество редкостей и чужеземных товаров, обмануть каким нибудь образом того епископа. Еврей поймал простую мышь, набальзамировал ее всякими специями и предложим епископу купить ее у него; «из Иудеи, говорит он, я [103] привез с собою это драгоценное и невиданное животное». Тот чрезвычайно обрадовался и предложил ему за такую дорогую вещь три фунта серебра. Еврей воскликнул на это: «Хороша цена за такую дорогую вещь! Лучше я брошу ее в самую глубину моря, нежели уступить кому нибудь за такую ничтожную и постыдную цену». Епископ, человек весьма богатый и никогда ничего не дававший бедным, обещал ему 10 фунтов за несравненное сокровище. Хитрый купец представлялся весьма недовольным и сказать: «Да сохранять меня Бог Авраама согласиться на такую потерю трудов и денег». Жадный епископ, страстно желавший приобресть ту драгоценность, предложил 20 фунтов, но еврей с сердцем завернул лишь в дорогую шелковую ткань и начал уходить. Этим он провел епископа — и его следовало хорошенько провести — епископ позвал еврея назад и отмерил ему полную меру серебра, только чтобы приобресть то сокровище. Но купец и при этом заставил себя сначала просить и согласился после долгих отказов; полученное серебро еврей отнес к императору и рассказал ему все, как было. Вскоре за тем король созвал для совещания всех епископов и знатных людей той земли, и после рассуждения о многих важных предметах, он приказал подать те деньги и положить их посреди собрания. Тогда король произнес: «Вы, епископы, наши отцы и попечители, вы должны были бы служить бедным, или лучше, Христу в них пребывающему, а не гоняться за пустяками. Между тем вы во всем поступаете на оборот и предаетесь корысти и тщеславно боле всех других смертных. Посмотрите, продолжал он, сколько один из вас дал за обыкновенную набальзамированную мышь. Но виновный, пойманный в таком постыдном деле, бросился к его ногам и начал умолять о прощении за свой проступок. Король выговорил ему за его глупость, по заслугам, и пристыженным отпустил домой.

В следующей 17 главе, приводится еще один пример чрезмерного честолюбия какого-то епископа.

18. Но я весьма боюсь, о государь и император Карл (т. е. III, Толстый, к которому и обращается автор, так как весь труд был им составлен по его поручению), что я, своим старанием исполнить ваше повеление, наживу себе врагов во всех сословиях, и особенно между епископами. Впрочем, об этом я не много и забочусь, если только не потеряю вашего покровительства. Благочестивый император Карл (т. е. Великий) дал приказание, чтобы все епископы в его обширном государстве или говорили проповеди в главном соборе своей епископской резиденции, в определенный им самим день, или в противном случае лишались своего достоинства. Но что я говорю: достоинства! апостол утверждает: «Кто домогается епископского места, [104] тот домогается возможности делать добрые дела». Скажу вам однако по секрету, что на деле при этом ищут исключительно почестей, а о добрых делах не думают нисколько. Тот вышеупомянутый епископ (обнаруживший чрезмерное честолюбие) был чрезвычайно встревожен приказанием Карла, так как он ни к чему другому не был способен, как тратиться и великолепно жить. Но из страха потерять епископство, а вместе с ним и средства к расточительной жизни, он пригласил на один праздник двух знатных придворных, и, по прочтении евангелия, взошел на кафедру, как будто бы с намерением говорить народу речь. При таком неожиданном зрелище все с удивлением сбежались в церковь, и вместе с другими явился какой-то рыжий бедняк, с колпаком на голове, потому что шляпы у него не было, а он стыдился цвета своих волос. Тогда тот епископ по имени, а не на деле — закричал церковному сторожу или привратнику — у древних римлян такие люди назывались aedelicii: «Приведи ко мне этого человека в колпаке, что стоит у дверей». Привратник поспешил исполнить приказание своего господина, схватил несчастного и начал тащить его к епископу. Бедняк боялся тяжкого наказаний за то, что осмелился стоять в храме божием с покрытою головою, и сопротивлялся изо всех сил, как будто его вели к самому строгому судье. Епископ смотрел на все это сверху, и, то поощряя своего слугу, то ругая того несчастного, закричал, как проповедник, громким голосом: «Держи его крепче! не дай же ему убежать! Хочешь, или не хочешь, а ты должен быть здесь». Наконец, когда тот, уступая силе или просто из страху, подошел, епископ продолжал: «Подойди ближе!... еще ближе»! За тем он сорвал с его головы колпак и обратился к народу со словами: «Посмотрите-ка добрые люди, какие рыжие волосы у этого дурака»! После того он воротился в алтарь и продолжал отправлять богослужение, или лучше сказать: походило на то, что он будто бы отправлял. По окончании обедни все они вступили в зало, убранное великолепными коврами и занавесами, где был приготовлен дорогой стол, уставленный золотыми, серебрянными и обделанными в драгоценные каменья сосудами, так что и пресыщенный почувствовал бы аппетит. Сам же он восседал на пуховыхъ подушках, покрытых драгоценнейшею шелковою тканью и убранных императорским пурпуром, так что ему недоставало только скипетра и королевского титула; его окружала толпа блестящих кавалеров, и в сравнении с ними оказывались ничтожными те знатные при дворе, я хочу сказать, те, которые составляют свиту победоносного Карла. После удивительно богатого стола, какой не часто встречается и у королей, те двое хотели проститься, но епископ, чтобы представить им свою роскошь в полном блеске, позвал искуснейших певцов с музыкальными инструментами; их голос и звук [105] инструментов мог бы смягчить самое жестокое сердце и замедлить даже быстрое течение Рейна. Из напитков были поданы самые разнообразные сорты, изготовленные со всевозможными пряными кореньями и приправою; но чаши, перевитые цветами и обделаные в золото и каменья, отражая огненный свет, оставались не выпитыми в их руках, так как желудок был переполнен!. Хлебопеки, мясники и повара готовили между тем, вооруженные всем своим искусством, рязличные лакомства для их отягченного желудка, чтобы возбудить в них новый аппетит — яства была такие, каких и для великого Карла никогда не приготовляли. На следующее утро, когда епископ несколько проспался и опомнился, ему самому стало страшно за мотовство, которое он обнаружил накануне в присутствии сподвижников императора, и он призвал их к себе, одарил по-королевски, и заклинал их сказать о нем грозному Карлу только хорошее и выгодное, и в месте уверить его, что он в присутствии народа говорил проповедь в церкви. Когда они возвратились, и император спросил: «3ачем епископ приглашал их, они, упав к его ногам, сказала: «Ради вашего имени, государь, он оказал нам почести, каких мы далеко не заслуживаема. И к этому прибавили: «Этот превосходный пастырь доказываете полную преданность вам и тем, кто окружает вас; он без всякого сомнения заслуживает быть первым епископом. Если вы удостоите веры нас ничтожных людей, то мы клянемся, ваше высочество, что мы слышала, как он говорил проповедь во всеуслышание». Но император, знавший его невежество, спросил далее о содержании проповеди, и они, не смея его обманывать, рассказали ему все по порядку. Тогда Карл понял, что епископ пытался сказать проповедь из страха, чтобы не потерять места, и оставил за ним епископство, хотя он того и не заслуживал.

19. Вскоре после того, на одном празднике, молодой человек, родственник короля, пропел особенно хорошо: аллилуйя, и император заметил тому же епископу: «Хорошо пропел нынешний раз наш клерик». Епископ, по своей ограниченности, принял это за иронию, и не зная, что певчий был в родстве с императором, отвечал: «Так мог бы прореветь мужик на своих быков за плугом». На такой бесстыдный ответ император возразил одним молниеносным взглядом, так, что тот уничтожился, как оглушенный.

20. В другом небольшом городке находился епископ, который еще при жизни хотел иметь божеские почести, вместо того чтобы самому молить апостолов и мучеников о их предстательстве у Бога. Сначала он скрывал настоящий предмет своего честолюбия и ограничивался тем, что объявил себя божьим святым, чтобы не внушить отвращения и не напомнить идолопоклонства. Был у него вассал, человек, пользовавшийся большим уважением между своими, и при этом [106] весьма ловкий и деятельный; но епископ не давал ему лена, и даже не подарил ни разу ласковым словом. Вассал не мог придумать, за что бы взяться, чтобы уничтожить нерасположение епископа к себе, и наконец напал на мысль, что он мог бы склонить его в свою пользу, если бы распустил слух, что он сделал чудо его именем. Раз, отправляясь к епископу, он взял с собою на своре двух собак, называемых борзыми, которые при своей быстроте могут легко ловить лисиц и других небольших зверей, и даже схватывают налету перепелов и других птиц; дорогой он увидал лисицу, сторожившую у норы полевых мышей, и спустил на нее собак. Они бросились на нее со всех ног и схватили ее на расстоянии полета стрелы. Он пустился за ними и вырвал у них лису живую и неповрежденную ни их зубами, ни лапами, собак же спрятал и с торжеством отправился к своему господину, говоря ему униженно: «Посмотри, государь, какой я, человек бедный, мог достать тебе подарок». Епископ засмеялся немного и спросил его, как мог он поймать этого зверька живьем. Тот подошел к нему ближе, и, клянясь благорасположением самого господина, что он не утаить от него правды, сказал: «Государь, я ехал по полю и увидал невдалеке лисицу; тогда я, опустив поводья погнался за нею, но она летела с такою быстротою, что я едва мог ее видеть. В эту минуту я поднял руку и стал заклинать: во имя Река (имя того епископа), моего государя, остановись и не трогайся с места. И чтож?! она остановилась, как вкопанная, пока я не взял ее, как беспомощную овцу» ⁹. Тогда епископ, возгордась в своем пустом тщеславии, сказал пред всеми присутствующими: «Теперь обнаружилась моя святость, как день, теперь я вижу, кто я, теперь я знаю, что меня ожидает еще впереди». И с того времени епископ оказывал величайшее расположение тому, кого он ненавидел до тех пор, даже более, чем всем другим из своих приближенных.

В последующих главах, от 21 до 25, автор делает большое отступление, в котором рассказывает о различных случаях борьбы людей с нечистым духом и соблазнах, которые представляются со стороны последнего для погибели человеческого рода; примеры заимствованы автором не только из отечественных и местных преданий, но и из преданий итальянских, которые дали ему повод возвратиться к главному предмету, т. е. к жизни Карла Великого, вследствие его отношений к папам.

26. Между тем как весь остальной род человеческий приводится в соблазна, дьяволом и его служителями, при помощи их различных проделок, утешительно видеть, как даже в наше время, полное [107] опасностей в гибели, остается непоколебимым слово Господа, который, награждая св. Петра за твердое исповедание Его имени, сказал ему: «Ты — Петр (камень), и на этом камне созижду мою церковь, и врата адовы не одолеют ея». Подобно тому, как между соперниками всегда свирепствует вражда и ненависть, так то было искони между римлянами (т. е. жителями города Рима), и они всегда восставали и даже вооружались против всякого значительного человека, который, в то или другое время, восходил на папский престол. Вследствие того же некоторые из них, ослепленные ненавистью, обвинили в смертельном преступлении папу Льва, блаженной памяти, о котором мы упоминали выше ¹⁰, и попытались ослепить его. Но по воле божией они воздержались от того, пораженные ужасом подобного преступления, и потому не вырвали ему глаз, но порезали лицо ножами. Лев послал тайно к императору Михаилу в Константинополь своих доверенных, но тот отказал ему в помощи, объявляя: «Папа имеет сам свое государство, и даже лучше нашего; потому пусть собственными силами справляется со своими врагами». Тогда святой отец, по внушению свыше, определил апостольскою властью возвести на новую степень славы того, кто уже на деле был властителем и вождем большей части народов, и облечь его в сан императора, Цезаря и Августа; вследствие того он пригласит в Рим победоносного Карла. Карл, всегда готовый к походам и войне, немедленно и безотлагательно пустился в дорогу со своими служителями и свитою, не зная впрочем, о причине папского приглашения; так, глава мира отправился в город, бивший некогда главою земного шара. Когда развращенный народ узнал о его неожиданном приходе, все начали прятаться по углам и ямам, как засовываются птицы, при виде господина, который скликает их. Но так как от поисков и мудрости Карла нельзя негде уйти на земле, то они были схвачены и приведены в оковах в церковь святого Петра. Там, безнаказанный отец Лев взял евангелие нашего Господа Иисуса Христа, возложил себе на главу и произнес пред Карлом и его витязями и в присутствии своих гонителей следующую клятву; «Как я неповинен в преступлении, которое они возводят на меня ложно, так, в день страшного суда, да предстану я с евангелием». Но между арестованными нашлись очень многие, которые стали просить о дозволении доказать клятвою на гробнице св. Петра, что они в том преступлении против папы не принимали никакого участия. Но папа, знакомый с их изворотливостью, сказал Карлу: «Умоляю тебя победоносный божий герои, не допускай их пускаться на хитрости. Они очень хорошо знают, что ни одного святого нельзя так легко упросить о прощении, как св. Петра. Потому прикажи под гробами святых искать кровавые следы, пока не [108] окажется надпись, сделанная в память трехлетнего младенца Панкратия. Если они поклянутся над тем местом, тогда ты им можешь поверить». Все было сделано, как потребовал папа. Когда большая толпа народа с самоуверенностью подошла к тому месту, одни повалились на поле, а другие, одержимые злыми духами, начали бредить. И грозный Карл обратился ксвоим: «Смотрите: ни один из них не уцелел». Потому все были схвачены и осуждены или на смерть в различных видах, или удалены в ссылку. Пока Карл оставался там несколько дней для того, чтобы дать отдохнуть своему войску, апостолический отец созвал в Рим, сколько мог, народу из соседних стран, и пред ним, ровно как в присутствии непобедимых спутников преславного Карла, провозгласил его, когда он ничего подобного не подозревал, императором и защитником римской церкви. Отказаться от того он не мог, потому что считал то божеским определением, и принял новый сан неохотно, полагая, что греки, воспаленные сильнейшею завистью, замыслят зло против королевства франков, и будут весьма опасаться, чтобы Карл, как в то время говорили, не напал неожиданно и не покорил их империи своей власти. Еще прежде приходили к Карлу послы византийского короля и говорили ему от имени своего государя, что он желает остаться его верным другом, и если бы не было так велико расстояние, то назвал бы его своим сыном и пришел бы помочь ему в нужде; но уже тогда мужественный Карл не мог потушить в груди пылавшее пламя и воскликнул: «О если бы между нами не было этой небольшой морской бездны! Тогда, быть может, мы разделили бы богатство Востока, или сообща владели бы им в ровных частях». Обыкновенно, рассказываютъ это другие, не знающие жалкого положения Африки, об африканских королях. Невинность же святого папы Льва доказал Податель всех благ тем, что он, после того жестокого увечья, которым его хотели наказать, получил еще более светлое зрение, нежели имел прежде; только в память такого чуда осталась удивительная черта, подобная тончайшей нити на его белоснежном зрачке.

В 27 гл. отступление о море, отделяющем греков от франков, и о живущих около народах.

28. Когда воинственный Карл наконец успокоился, все же он не хотел оставаться праздным и начал трудиться для Бога. Он предпринял именно постройку церкви в своем отечестве, по собственному плану, которая должна была превзойти все древния здания римлян, и в короткое время увидел цель свою достигнутою. Для этой постройки Карл пригласил из-за моря от всех стран художников и мастеров всякого рода, и поставил над ними начальником одного аббата, на которого был возложен надзор для лучшего [109] выполнения, о дурных его замыслов король, не знал, Едва император, удалился куда-то, как аббат начал за деньги освобождать каждого, кого хотел, а тех, которые не могли откупиться, или не были освобождены своими господами, он притеснял жесточайшим образом, подобно тому, как египтяне казнили тяжкими работами народ божий, так что аббат не позволил отдыхать никогда, или очень мало. Когда он подобным обманом накопил неслыханное количество золота, серебра и шелковых тканей, менее важные вещи развесил в своем покое, а драгоценные уложил в коробы и сундуки, ему неожиданно объявили, что его дом обхватило пламенем. Oн спешит туда, проникает чрез пламя в покои, где стояли сундуки, наполненные золотом, а так как ему не хотелось выйти с одним сундуком, он схватил на каждое плечо по одному и поспешил к выходу. В эту минуту повалилась огромная балка, обожженная огнем, прямо на него, и спалила земным пламенем его тело, а душу его отправила в то пламя, которое зажжено не человеческими руками. Так суд божий сторожил за благочестивого Карла, когда он сам, задержанный государственными делами, не мог наблюдать за работами.

В 29 гл. рассказан подобный же случаи божиего суда над литейщиком колоколов, обманувшим Карла Великого.

30. В те времена существовалиследующия распоряжения о всякого рода постройках: если где предпринималась, по императорскому указу, какая нибудь работа, постройкамоста иликорабля, или парома, или чистка грязной дороги, мощениеили убивка, о всем подобном заботились графи чрез своих наместниковили чиновников, когда дело было не важное; но отважныхпостроек, или новых, не смел уклоняться ни один герцог, ни граф, ни епископ, ни аббат. Доказательством томуслужат и теперь развалины моста в Майнце, постройка которого была довершена общими усилиями всей Европы; но мост якобы от коварствазлонамеренных людей, которые хотели наживать себе несправедливымобразом деньги от платы за перевоз в лодках. Когда нужнобыло украсить церковь, принадлежавшую непосредственно какому нибудь королевскому поместью, резною работой или стенными картинами,то такое дело возлагалось на ближайших епископов или аббатов. Если же церковь строилась заново, то все епископы, герцоги,графи, аббаты и другие настоятели королевских церквей, со всеми, которыеимели от короля бенефиции, должны были тщательно следитьза работою от фундамента до самой кровли. Это можно заметитьне только на вышеупомянутой церкви божией, но и на дворце в Ахене, равнокак и на пристройках для людей всякого рода, которые по распоряжениюмудрого Карла были расположены около дворца так, что ончрез решетку своего терема мог видеть все, [110] что не было заметно для входивших и выходивших оттуда. Покои для его вельмож были помещены так высоко, что под ними могли укрыться от снега и дождя, от холода и жары не только вассалы его сподвижников и их слуги, но и люди всякого рода; притом никто из них не мог утаиться от взоров проницательного Карла. Впрочем, подробное описание самого здания я, скромный монах, предоставляю вашим высокоученым секретарям, и обращусь к рассказу о божьем суде, который совершился при постройке.

Все 31, 32 и 33 главы наполнены преданиями о божеском наказании, постигшем корыстолюбивых строителей, в роде того, которое автор привел выше, говоря о постройке храма. За тем, в заключение первой книги, автор обращается к описанию современного Карлу Великому одеяния франков.

34. Одеяние древних франков состояло в башмаках, украшенных снаружи золотом и снабженных длинными шнурами в три локтя, пурпуровыми перевязями около ног и сверху полотняные штаны того же цвета, но убранные красивыми нашивками. По перевязам и штанам идут крестообразно те длинные шнурки, сзади и спереди ¹¹. Потом рубашка из белого полотна и сверху перевязь для меча. Мечь лежал в ножнах, обтянутых сначала кожей, а сверху белым, крепко навощенным полотном, для большей прочности, а посредине блестящий крестик на погибель язычникам. Последнюю часть их одеяния составлял темный или голубой плащ, четвероугольный и с подкладкой, выкроенный так, чтобы мог висеть с плеч сзади и спереди до полу, а по бокам чуть-чуть до колен. Наконец, в правой руке франки носили палицу из прямого дерева с узлами равномерно расположенными, весьма красивую, крепкую и внушающую ужас, с рукояткой из золота или серебра с красивыми насечками. Я, человек тихий и подвижный не более черепахи, видел в таком наряде — а сам я никогда не ходил к франкам — главу всех франков (автор говорит так о Лудовике Благочестивом, сыне Карла Великого, как он блистал собою в монастыре св. Галла, и с ним два златокудрые плода от его чресл (т. е. два его сына), из которых старший (Лотар) был ростом с отца, младший же (Лудовик Немецкий) еще подростал на славу и защиту своего народа. Но такова уже природа человеческого духа: едва франки перемешались в войске с галлами, как начали украшаться их пурпуровыми военными плащами, и оставили из любви к новизне свой старый наряд, подражая в одежде галлам. Сначала, суровый Карл разрешил нововведение, потому что [111] ему оно казалось более выгодным для походов. Но когда он заметил, что фризы, злоупотребляя этим обстоятельством, продают те короткие плащи по той же цене, как и прежние большие, тогда он запретил покупать что нибудь другое, кроме тех широких и длинных плащей, заметив при этом: «На что могут годиться эти лоскутки? в постели я не ногу ими покрываться; на лошади они не защищают ни от дождя, ни от ветра, и если мне случится отойти в сторону, то у меня перезябнуть ноги».

Вторая книга.

В предисловии (недошедшем до нас) к этому ничтожному труду, я обещал следовать в своем рассказе авторитету только трех мужей, заслуживающих доверия. Но восемь дней тому назад, лучший из них, Веринберт, умер, и сегодня, именно 30 мая, мы, осиротевшие дети и ученики, поминаем его, а потому я и заключаю свою книгу (т. е. первую), которую я писал со слов этого пастыря, говоря о благочестии государя Карла и его попечений о церквях. Следующую же книгу (т. е. вторую) о военных деяниях браннолюбивого Карла я изложу по рассказам Адальберта, отца того Веринберта, который вместе со своим господином Керольдом сделал поход против гуннов, саксов и славян, и который в своих преклонных летах воспитал меня, тогда еще мальчика, несмотря на мое отвращение к науке, и наконец, когда я сделал попытки к бегству, принудил силою обучаться.

1. Так как мне приходится теперь писать по показаниям человека светского (т. е. необразованного; понятие светского человека было в то время по отношению к наукам синонимом человека невежественного) и мало вращавшегося в письменном деле, то мне кажется неизлишним, по моей обязанности писателя, привести на память нечто о древних временах. После того, как богоненавистник Юлиан (т. е. Апостат) погиб божиим определением в персидской войне, и от римской империи отпали не только заморские провинции (т. е. Азия и Африка), но и ближайшая, как-то Паннония, Норик, Ретия или Германия, и франки, и галлы, и когда короли галлов или франков, вследствие умерщвления св. Дезидерия, епископа вьеннского, и изгнания святых всельников, а именно Колумбана и Галла, начали клониться к упадку, в то время вторгся народ гуннов (т. е. аваров, которых принимали за прямых потомков гуннов времен Аттилы). Сначала гунны производили грабежи у франков и аквитанов, в Галлии и Испании, а потом соединив свои силы, разнесли, подобно пожару, далеко свои опустошения, а что успевало спастись, то уносили с собою [112] в свой неприступный притон. Вот каковы были их укрепления, по словам вышеупомянутого Адальберта: «Земля гуннов, говорил он мне, была опоясана девятью кругами». А так как я под кругами разумел обыкновенные плетни из ивняку, то и спросил его: «Чему же тут, мой учитель, удивляться?» — он повторил: «Она была укреплена девятью заборами». Но я под забором представлял себе то, чем огораживаются засеянные поля, и снова задал вопрос; тогда он мне отвечал: «Каждый круг был так велик, то-есть, обнимал такое пространство, как от Цюриха до Констанца; стена была выстроена из дуба, бука и сосны такой толщины, что от одного края до другого была шириною в 20 футов и столько же в высоту; внутренняя пустота была наполнена камнями и вязкою глиною, а поверхность вала уложена толстым дерном. По краям насажен мелкий кустарник; его, как то можно часто видеть, подрубали и расстилали по земле, так что он давал новые отростки. Внутри такой ограды были расположены местечки и деревни на расстоянии человеческого голоса. Против каждой деревни были проделаны в той неприступной стене узкие ворота, чрез которые могли бы выходить на грабеж не только жившие по краям, но и внутри страны. Далее, между вторым кругом, выстроенным на подобие первого, и третьим лежало пространство в 10 немецких миль, равных 40 итальянским, и так далее до девятого круга; но каждый следующий был уже предъидущих. От одной стены до другой шли укрепления и жилища на таком расстоянии друг от друга, что из каждого можно было услышать сигнальный рожок. В эти-то укрепления стаскивали они в течении 200 лет, и даже более, все богатства запада, и так как при этом готы и вандалы нарушали вообще спокойствие, то западный мир весь обратился в развалины. Не смотря однако, на то, победоносный Карл усмирил их в течение восьми лет до того, что от них не осталось и малейших следов. На булгаров его рука не распространилась потому, что казалось невероятным, что бы они, по разрушению гуннского царства, могли причинить вред франкам. Добычу, найденную им в Паннонии, Карл щедро разделил между епископами и монастырями.

Во 2, 3 и 4 главах автор сообщает, два-три ничтожных случая из войны Карла В. с саксами, и за тем переходит к дипломатическим его сношениям с восточными странами.

5. При таких военных занятиях, великодушный Карл не упускал из виду отправлять то того, то другого с письмами и подарками к отдаленнейшим государям, которые повсюду оказывали ему знаки почтения. Так, с самого театра саксонской войны он отправил посла к Константинопольскому королю, и этот спрашивал, спокойно-ли государство его сына, Карла, или оно подвергается, нападениям соседних [113] народов. Когда старший из посольства отвечал, что оно вообще наслаждается миром, и только один народ, по-имени саксы, беспокоят границы франков, частыми грабежами; тогда имнератор, погрязший в праздности и неспособный к войне,отвечал; «О, к чему мой сын так много трудится для борьбы с ничтожным неприятелем, без имени и силы?! Я дарю тебе этот народ со всем, что ему принадлежит». Посланник, по возвращении домой, рассказал все воинственному Карлу, и он, усмехнувшись, заметил: «Король оказал бы тебе лучшую услугу, если бы он тебе подарил по крайней мере, полотняные штаны на такую дальнюю дорогу».

6. Я не должен умолчать об уме того же самого посланника, проучившего какого-то мудреца Греции. Случилось ему на пути в Грецию заехать вместес своими спутниками в королевский город; все они были размещены по отдельным квартирам, а он поставлен, был к одному епископу, который терзал себя постом и молитвою, и измучил посланника почти постоянным голодом; наконец, весною, когда погода сделалась мягче, он представился королю (т. е. императору). Этот спросил его, чем он пользовался у епископа. Посланник, вздохнув из глубины души, отвечал: «Уж слишком свят ваш епископ, до того что может обойтись и без Бога». Король возразил с удивлением: «Но как же можно быть святым без Бога?» На это ответил тот: «В Писании сказано: Бог есть любовь, а этого-то и нет у епископа». Король пригласил его за тем к столу и поместил между князьями. Эти последние постановили законом, чтобы никто, иностранец-ли он или туземец, не смел за королевским столом, перевернут, куска мяса или его часть на другую сторону, но должен есть с верху, как ему было подано. Посланнику подали на блюде речную рыбу, облитую фаршированным соусом; когда гость, не зная обычаев страны, повернул рыбу на другую сторону, все поднялись с мести объявил королю: «Государь, вы обесчещены так, как не былни один из ваших предшественников». Король вздохнул и сказал посланнику: «Я не могу защитить тебя, чтобы спасти от неминуемой смерти. Но проси у меня чего хочешь другого, и я тебе ни в чем не откажу. Тот нисколько подумав, и сказал так громко, что все услышали: «Я заклинаю вас, государь император, согласиться на одну моюнебольшую просьбу, как то вы мне и обещали». Король отвечал: «Требуй, чего желаешь, и получишь, но я не могу нарушить греческих законов и подарить тебе жизнь». Тогда посланник объявил: «Так как ядолжен умереть, то прошу тебя об одном: пусть выколятглаза тому, кто видел, что яперевернул рыбу». Испуганный такимтребованием, король начал клясться Христом, что он сам не видал того, но слышал по словам других. За ним начала оправдываться и королева: «Клянусь подательницей всяких радостей [114] Богородицей, св. Мариею, я также не заметила того». Ей подражали и другие князья, друг перед другом, чтобы избавиться от опасности; один клялся небесным ключеносцом, другой учителем язычников, остальные ангельскими силами и всем сонмом святых, лишь бы только страшными заклинаниями оправдать себя от обвинения. Так провел тот умный франк тщеславную Элладу в ее собственном доме, и возвратился к себе с торжеством жив и здоров………..

В заключении этой главы и в последующих главах 6-12, автор рассказывает в том же роде историю посольства византийского, персидского и африканского, примешивается туда рассказ о Лудовиге Немецком и о заговоре Пипина против Карла, и наконец возвращается к главному предмету.

13. Около того времени, когда император поднял в последний раз руку на гуннов и принудил другие народы к подчинению своей власти, вторжение норманнов причинило величайшую тревогу между галлами и франками. Победоносный Карл уже думал, после своего возвращения из похода, напасть на их родину с сухого пути, хотя это стоило бы больших трудов и было бы весьма затруднительно. Но Провидение не допустило его до того, или чтобы, как сказано в писании Израиля, тем испытать его, или чтоб наказать нас за наши грехи; все его попытки остались бесплодными, и чтобы объяснить одним примером те бедствия, которые постигли все войско, скажу, что при походе одного отдельного аббата в одну ночь пало от язвы 50 пар быков. Таким образом, Карл, мудрейший из всех людей, чтобы не плыть против течения и не сопротивляться запрету писания, отказался от предприятия. Однажды ему случилось долгое время ездить по своему обширному государству; в это время, Готфрид, король норманнов, ободренный его отсутствием, напал на пределы франков и избрал страну р. Мозеля центром своего государства. Но в один день, когда на охоте он хотел вырвать у сокола утку, подбежал к нему его сын, мать которого он убил, чтобы взять себе другую жену, и заколол его. После этого события, как после смерти Олофериа, никто не осмеливался рассчитывать ни на свою храбрость, ни на свое оружие, но искал спасения в бегстве; таким образом земля франков освободилась без всяких усилий с своей стороны, так что не могла, подобно неблагодарному Израилю, возгордиться пред Богом. Но победоносный и непобедимый Карл, хотя конечно и воздавал хвалу Богу за такой праведный суд, но тем не менее горько жаловался, что в следствие его отсутствия один из норманнов ушел из его рук. «О горе! восклицал он, мне не удалось видеть, как мой христианский народ отделал бы эти собачьи головы».

Однажды и случилось так, что Карл при своем объезде явился в какой-то город нарбоннской Галлти. Когда он сидел за столом, [115] вгавани появились норманнские лазутчики, высматривая добычу, но никто о них незнал. Всесмотрели накорабли, и одни приняли их заеврейских, другие за африканских, а третьи за британских купцов;но премудрый Карл немедленно узнал по их вооружению и по ловкости движения, что это не купцы, а враги, и сказал своим: «Эти корабли набиты не товаром, и несут на себе злейших неприятелей». При этих словах все поспешили к кораблям, один обгоняя другого; нонапрасно: едва норманцы узнали, что тут находится он, Карл - Молот, какони его называли, то быстро обратились в бегство, избегая не толькооружия, но и взора преследовавших; они боялись, что ихмечи онемеют иразлетятся на куски. Но благочестивый Карл, мужправдивый и богобоязливый, встал из-за стола и подошел кокошку, которое смотрело на восток. Тут он плакал долгое время, итак какникто не дерзал заговорить с ним, то он тогда сам сказалсвоим воинственным вождям, чтобы объяснить им свое поведение ислезы: «Знаете-ли, о мои возлюбленные, о чем я плакал?Не о том, говорил он, что я боюсь, чтобы эти глупцы, эти ничтожные люди,могли мнебыть опасны; но меня огорчает то, что они при моей жизниосмелились коснуться этих берегов; и я горюю теперь, потому что предвижу, сколько бедствий онипричинят моим преемникам и их подданным». Но чтобы это впредь не случалось, даспасет нас от того покровительство Господа нашего Иисуса Христа, и да отразит норманнов ваш (т. с. Карла Толстого) меч, в их крови закаленный, всоединении с оружием сына вашего брата Карломана ¹²; конечно это оружие было запятнано вашею кровью, но теперь оно заржавело,не в следствие трусости, но по недостатку в средствах итесноте границ вашего вернейшего Арнольда (т. е. Арнульфа, побочного сына тогоКарломана); впрочем по вашему призыву и по приказу высшейвласти, оно может очень легко быть отточено и отчищено, как бывало то прежде. Эта отрасль процветет теперь рядом с нежнымвашим отпрыском, в лице Беннолина ¹³, совершенно отдельно отплодоносного короля Лудовика (т. е. Благочестивого), единственно под верхом вашего покрова. Покамест, я вставлю в историю вашегосоименника кое-что о вашем прапрадеде Пипине (т. е. Коротком), чему,божеское провидение будет милостиво к нам, могли бы подражать,или маленький Карл или Лудовик (т. е. дети Карла III Толстого).

Следующия главы до последней из них, 21 главы, составляют потому большое отступление, в котором автор говорит о правлении Пипина Короткого, Лудовика [116] Немецкого, Лудовика Благочестивого, изредка упоминая о Карле Великом; в 21 главе вторая книга прерывается на половине фразы; конец ее и вся третья книга остаются и до сих пор потерянными для нас.

Монах Сангалленский

De gestis Karoli Magni libri II. У Pertz, Monum. II, 731-763 стр.

Монах Сангалленский (Monachus Sangallensis) жил и писал в правление Карла IIІ Толстого, в 880 годах. Имя его неизвестно; до нашего времени автором сочинения «О деяниях Карла Великого» считали монаха того же монастыря Ноткера Косноязычного (Notkerus Balbulus) единственно на основании его ученой репутации, но Пертц опровергнул это предположение. О жизни автора мы узнаем из его же немногих слов. Сангалленский монастырь (н. город St. Gall, в швейцарском кантоне этого же имени), основанный св. Галлом, ирландским выходцем, в VI веке, был одним из центров образованности в Карловингскую эпоху. В половине IX века монастырем управлял Веринберт, сын Адальберта, сподвижника Карла Великого, сражавшаяся с гуннами, славянами и саксами под начальством Герольда, брата жены Карла Великого, Гильдегарды. Адальберт удалился по смерти Карла Великого в монастырь Рейхенау на Констанцском озере и взял к себе на воспитание мальчика, будущего автора «Деяний Карла Великого». Придя в возраст, автор поступал в Сангалленский монастырь, куда в 888 году заехал Карл III Толстый и был так увлечен рассказами ветеранов о подвигах своего прадеда, что поручил автору изложить письменно все слышанное им. Автор составил три книги: первая посвящалась делам церкви и образования, вторая — военным предприятиям и третья — частной жизни Карла Великого. Но предисловие, конец второй книги и вся третья потеряны.

Это сочинение не может быть рассматриваемо строго, как исторический источник, потому что автор не обращает внимания на хронологию и даже редко называет по именам лица, о которых говорит; но за то автор дает нам живое понятие о том, как представлялся Карл в воображении ближайших к нему потомствах, и рисует превосходную картину нравов своей эпохи. Потому монах Сангалленский может служить дополнением к труду Эгингарда, носящего на себе чисто-исторический характер. До самых крестовых походов «Деяния Карла Великого» были любимым чтением средневекового общества; но в конце XI и в начале ХII в. это сочинение казалось современникам неудовлетворительным для воображения: отдаленность времени дозволяла больший разгул для фантазии, и потому нужен был новый сборник для ходивших в народе легенд о Карле Великом. Этот сборник был приписан сподвижнику Карла Великого Турпину, архиепископу Реймсскому († 800 г.) и сделался известным под заглавием: Historia de vita Karoli Magni et Rolandi ejus nepotis. Но эта история жизни Карла Великого и Роланда, его племянника, не может иметь никакого значения для IX века, потому что, принадлежа к циклу рыцарской поэзии крестовой эпохи, она рисует рыцарские нравы и избирает имя Карла Великого и Роланда для определения ими современного себе идеала, а не того времени, которому они действительно принадлежали.

Сочинение монаха Сангалленского издано у Пертца, во втором томе его Monumentа с критическим предисловием. Немецкий перевод Ваттенбаха (Berl. 1850) помещен в Geschichtschreiber d. deutsch. Vorzeit. Liefer. 10 (ц. 6 згр.). Критическая оценка его у Wattenbach, Deutschlands Geschichtsquellen, стр. 111.

Комментарии

1. В этом приступе заключается намек на пророчество Даниила, II, 31 и след., в применение его к падению з. р. империи и восстановлению ее Карлом Великим.

2. В рукописи, недостает имени второго лица; на основании капитулярия от 824 г, (см. Моn. Leg I, 249), предполагают, что это был Дунгалт.

3. Он известен более под. именем Алкуина.

4. Это — анахронизм: Алкуин только родился около 735 года, а Бэда умер в 731 г. См.об Алкуние выше в примеч. к гг. 4, на стр. 84, а о Бэд в томе І, стр, 536 и 710.

5. См, о нем в томе I, стр. 397.

6. Часть той литургии состояла в чтении жизни св. Марина, которое по временам прерывалось припевом, которого первые слова и приводит наш автор. Текст, всего припева был следующий: «Господи, если я Твоему народу нужен, то я охотно приму на себя труды для него. Да будет воля Твоя!»

7. В подлиннике: Laete domine, laetifice rex! — известное приветствие, с которым обращались древние римляне к императорам.

8. В словах: очищено до дна, было оскорбительное для Карла двусмыслие: эти слова выражали или то, что все должно бить выметено или то, что все должно быть спрятано. Как видно, в монастырях боялись привычки Карла отбирать оттуда все, что ему нравилось, или казалось лишним; справедливости того подтверждается 15 главою.

9. В подлиннике стоит: яйцо, а не овца; но это очевидно ошибка переписчика, тем более понятно, что в латинском языке оба эти слова мало различаются друг от друга: ovum в ovem.

10. Но в существующих манускриптах нет выше никакого рассказа о Льве.

11. Обувь древних франков напоминает своими составными частями обувь наших поселян: лапти с длинными оборами — башмаки со шнурами, перевязи — онучи; оборы крестообразно забинтовывают, онучи и нижнюю часть штанов.

12. Карломан был отец Арнульфа или Арнольда, которого теснил Карл Толстый, и который наконец сверг его в 887 г.

13. Побочный сын Карла Толстого, Беннолин или Бернгард.