ВЕЛИКАЯ ПОЛЬСКАЯ ХРОНИКА

ХРОНИКА ВЕЛИКОЙ ПОЛЬШИ

CHRONICA POLONIAE MAIORIS

СКАЗАНИЕ О ВАЛЬТАРИ АКВИТАНСКОМ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. [59]

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Намеки на сагу о Вальтари и Гильдегунде, правда, в другой обстановке, мы находим в Польше в памятниках XIV и XVI вв. Важнейшие из этих памятников следующие:

1) 29-ая глава хроники, написанной на лат. яз., так называемой Богухвала.

2) Kronika Swiata Бельского XVI в.

3) Геральдическая книга (Herby rycerstwa Polsiego) Папроцкого.

Хроника, называемая Богухваловой (по надписи на одной из рукописей: Boguphali II, episcopi Poznaniensis, chronicon Poloniae) состоит из нескольких частей: название это она получила благодаря тому, что в нее вошла, как часть, хроники познанского епископа Богухвала († 1253 г.), доведенная им до 1249 года; оригинал ее не найден, но известны лишь списки. Продолжателем Богухвала считают Годислава Паска, известного и под именем Башкона (относ. ко второй половине XIII и началу XIV вв.). Неизвестный компилятор ХІV в., прибавив сюда известия из других анналов, составил эту хронику, как мы ее знаем, внеся много и современных ему фактов. Sommersberg первый указал, что хроника Богухвала имела двух авторов(Sommersberg. Silesiacarum rerum scripyores. II. Lipsiae. 1730). Мнение это было [60] оспариваемо особенно сильно Мосбахом на том основании, что Богухвал не назван автором хроники в том месте, где говорится о его заслугах и ученых занятиях. Длугош, знавший эту хронику, автором ее называет не Богухвала, а Паска (Zeissberg. Die polnische Geschichtschreibung des Mittelalters. Leipzig. 1873, стр. 100. Литература указана у Finkel’я: Bibliografia historyi polskiej. Lwow, 1891).

Свое положение, основанное на разборе текста, Соммерберг доказывал тем, что под 1249 годом (Monumenta Poloniae historica. wyd. Aug. Bielowski, т. II. Lwоw, 1872, стр. 455) в хронике видно, что в составлении ее принимал участие Богухвал; он именно говорит о себе в первом лице, рассказывая о своем видении во сне. Правда, подписи здесь, указывающей имя автора, нет, но это не может служить опровержением, так как по обычаю времени ни Галл, ни Кадлубен, ни Ян из Чарнкова не оставили своих подписей на принадлежащих им сочинениях. Даже Длугош, знавший хорошо старые хроники, очень мало знает об их авторах (Ibid., стр. 456).

Цейссберг полагает, что Башко пользовался заметками Богухвала и рассказ о сновидении приводит в первом лице по ошибке (Zeissberg, p. 101). Беловский (Mon. Pol., 445-6) доказывает, что сочинение Богухвала было самостоятельным, цельным трудом и внесено Паском в свою хронику с дополнениями и прикрасами незначительного содержатся, особенно в начале; в конце же, примерно с 1250 г., Паска дополнил хронику описанием современных ему событий, что составляет самую ценную часть его труда. Таким образом Беловский считает эту хронику за совместный труд Богухвала и Паска. При этом первая часть хроники не принадлежит Богухвалу, что видно из упоминания о Пшемысле, как короле, который был коронован в 1296 г., — а Богухвал умер в 1253 г. По исследованиям Вармского (Warmski M. St. Die Grosspolnische Chronik, eine Quellenuntersuchung. Krakau, 1879) и Кентшинского (Ketzynski), это произведение, излагающее историю Польши до 1272 г., является в компиляции XIV в., которая для более старых времен пользовалась сочинением Винцента Кадлубка, а от 1217 до 1272 г. главным своим источником имела великопольские анналы. В [61] составлении последних познанский епископ Богухвал принимал не много участия; гораздо больше внес в эти анналы кустос познанский Годислав Паска(Гейнцель, 32-33). Таким образом, является установленным, что Богухвал принимал участие, как автор отдельной части, в составлении великопольской хроники; но определить точно границы его деятельности невозможно за отсутствием для этого данных. Несомненно, что дошедшая до нас хроника, называемая со времени Вармского — великопольской, представляет собою компиляцию XIV в., что видно из упоминания познанского епископа Дамарата, ум. в 1380 г. и Иоанна Лодзя, ум. в 1346 г.(Гейнцель, 33 стр.; Monum. Pol., стр. 459; Шепелевич: Нем. пов. на слав. почве. Харьк., 1885 г., стр. 8). Эти и другие дополнения о более поздних событиях свидетельствуют о третьем лице, именно, компиляторе, составившем хронику). О Богухвале и Паске мы имеем краткие и отрывочные сведения. Богухвал, человек ученый и дельный("Vir litteratus et studiosus". Witae episc. poznan. Rekop. bibl. Oss. 619 str. 48 (Mon. Pol.)), был кантором познанским и каноником краковским. В 1242 г. он был избран епископом познанским (после смерти Павла), уже вторым епископом того же имени, и отличался нравственным образом жизни и христианскими добродетелями. Современник его Годислав Паска говорит(Pod. 1253 rokjem), что дни и ночи он проводил над чтением книг, которых оставил очень много познанской кафедре. Умер он в Сольце (w Solcu), деревне, принадлежавшей епископии, 9 февраля 1523 г. Как епископ, он имел большое влияние на внутренние отношения великопольских князей, всегда защищал права церкви и творил добрые дела из собственных доходов. Таков нравственный облик Богухвала. О личности Годислава Паска известно еще меньше. Первый раз его имя упоминается, как подскарбия епископского у Богухвала II-го. В 1256 г. он уже был кустосом познанским и присягал в процессе между епископом познанским Богухвалом III-м и Богутой вместе с Герантом и каноником Винцентом(Дело шло относительно половины озера Synie и половины реки Обры, бывших издавна собственностью познанского епископства). После смерти Богухвала III-го (1265 г.) капитул познанский спорил с архиепископством Гнездинским [62] о выборе епископа; по этому делу Паска должен был съездить в Рим. В 1269 г. Паска подписался на послании епископа Николая познанского в Доберлюгу. О времени его смерти положительно неизвестно; она относится, вероятно, к самому началу XIV века (Monum. Poloniae, pag. 455-458).

Из источников, которыми очевидно пользовался Богухвал, можно указать Винцента Кадлубка, который служил образцом для него и Галла; однако, влияние последнего значительно меньше. Беловский обращает внимание на то обстоятельство, что Богухвал пользовался также теми источниками, которыми пренебрегали его предшественники, — это летописи (rocnyky, annales historiae), находившиеся в различных церковных записях. Те же источники служили и Паску, который пользовался и устными преданиями (Zeissberg, стр. 104); в виду тождества источников одни и те же события, часто даже в тех же выражениях, повторяются в сборнике, изданном Соммерсбергом. Нет основания утверждать, что и Богухвал чуждался пользования устными источниками. Кому приписать недостатки хроники, сказать невозможно, в виду отсутствия подлинных рукописей Богухвала и Паска. 29-ая глава, которая излагает историю Вальтера и Гельгунды (Так мы будем впредь называть героев польского сказания соответственно написанию у польских хронистов: Walterus, Walter, Walgierz и Helgunda, Heligunda), находится в той части хроники, для которой источником служил Винцент Кадлубек († 1223 г.); последний, однако, ничего не говорит о нашей саге. По мнению Knoop’а (стр. 12), она в его время несомненно существовала, но была настолько незначительной, что Винцент не считал ее достойной упоминания; в его хронике соответствующее место занимает глава 20-ая 3-ей книги и принадлежит к бесчисленным известиям, источники которых разыскать почти невозможно. Так как Паска дополнял Богухвала и делал вставки в его тексте, а третье лицо все это объединило с прибавлениями от себя, не обозначая границ своей роли в составлении хроники, то я не возьму на себя решить вопрос, кому из них может принадлежать рассказ 29-ой главы. Содержание его я приведу по тексту, напечатанному в Monumenta Poloniae, в несколько сокращенном изложении. [63]

"В те времена (т. е. в 1-ой половине XII в.), в стране ляхов был славный, хорошо укрепленный город Вислица, князем которого был некогда (olim), в языческие времена (tempore paganissimo) Вислав Decorus из рода Попеля. В это же время в Тынце, около Кракова, — где теперь аббатство св. Бенедикта, основанное королем Казимиром Монахом, — жил граф (comes) Вальтер Удалой (Walterus robustus), происходящий из того же рода, по преданию (ut fertur), человек очень отважный и сильный; его по-польски (qui in polonico vocabatur) звали wdaly Walter. Этот, овладевши в битве Виславом, посадил его в оковах в подземелье тынецкой башни и держал под крепкой стражей. Этот Вальтер был женат на дочери короля Франции, которая была невестой какого-то аллеманского королевича. Ее, как говорят (ut ajunt), он увез тайком в Польшу не без больших опасностей. Этот королевич находился при дворе отца Гельгунды, чтобы научиться придворным обычаям, а Вальтер, заметивши, что Гельгунда благосклонна к этому жениху, однажды ночью, подкупивши стража, взошел на городскую стену и так сладко пел, что Гельгунда встала с постели с прочими девушками и слушала его, забыв о сне, пока он пел. На утро она спросила стража, кто это был. Тот отговорился незнанием, не желая выдать Вальтера. Это повторилось и во вторую, и следующие ночи. Тогда Гельгунда, под угрозою смертной казни, заставила стража выдать певца; этот сначала запирался, но затем принужден был открыть, что пел Вальтер. Гельгунда, воспылав любовью, склонилась на его мольбы и отказала аллеманскому принцу, который, видя, что он позорно отвергнут ею и что Вальтер занял его место, сильно на него разгневался и вернулся на родину, предупредив перевозчиков на Рейне, чтоб за перевоз всякого, кто будет ехать с девицей, брать марку золотом. Через некоторое время, Вальтер и Гельгунда, выбрав удобный момент, бежали. На берегу Рейна с них потребовали марку золота и, получивши, отказались перевезти, пока не придет сын короля. Тогда Вальтер, считая опасной медлительность, сел на коня и, посадив за собой девицу, быстрее стрелы переправился через реку. Отойдя несколько от реки, он услышал позади голос аллеманца, который его преследовал: "вероломный! ты тайком уехал с царской дочерью и перешел Рейн, не заплатив подати". Остановись и будем сражаться: победитель получит лошадь, оружие и Гельгунду". Вальтер на это бесстрашно ответил: "лжешь ты: марку я заплатил перевозчикам, а царскую дочь [64] увел не силой, но она добровольно пошла за мной, так как я на ней хочу жениться". Они начали биться копьями, а когда те поломались, стали биться мечами. Когда аллеманец встречался во время битвы взором с Гельгундой, стоявшей в стороне, то, ободренный этим, заставлял Вальтера отступать; отступая, побуждаемый столько же стыдом, сколько любовью, Вальтер собрал все силы и, напав на врага с яростью, убил его. Взявши его лошадь и оружие, радуясь двойной удаче, он отправился домой. Счастливо пройдя остальную часть пути, он прибыл в Тынец, где спокойно жил некоторое время, залечивая раны. Здесь он узнал, что Вислав Прекрасный, господин Вислицы, в его отсутствие нанес обиды его подданным. Приняв это близко к сердцу, Вальтер пошел на него войной, победил и посадил в оковах под стражей в подземелье тынецкой крепости.

Через некоторое время, Вальтер, по обычаю, отправился для военных подвигов. Когда в его отсутствие протекло уже два года, Гельгунда, тоскуя по супругу, сказала приближенной своей девушке, что она ни вдова, ни замужняя женщина, порицая тех, кто выходил замуж за военных людей, слишком преданных воинским нравам. Эта девушка, отбросив стыдливость (pudore ... protinus abjecto) и желая облегчить печаль госпожи, увеличивавшуюся все больше и больше, сказала ей, что в башне находится заключенный Вислав, князь вислецкий, красивый и сильный мужчина. Несчастная (misera) советует выпустить его тайком ночью и, насладившись, отвести обратно в подземелье.

Гельгунда согласилась, не боясь дурных последствий — погубить жизнь и добрую славу (vitam et famam honoris exponere non metuens), и велела привести к себе Вислава. Пораженная его красотой, она не только не отпустила его в башню, но, связавшись неразрывными узами любви (indissolubili amoris vinculo compaginata), бежала с ним в Вислицу, покинув ложе своего супруга (proprii viri thoro prorsus derelicto). Вислав, вернувшись к себе, полагал, что достиг двойной удачи; но это повлекло за собой гибель их обоих (qui tamen — sc. duplex triumphus - in eventu dubio utrique necis apportabat interitum). Возвратившись в Тынец, Вальтер с удивлением спросил у стражи, почему Гельгунда не вышла ему на встречу; узнав, что Вислав бежал при помощи стражи и увел с собою Гильдегунду, Вальтер в гневе тотчас отправился в Вислицу, куда вошел неожиданно. [65] Вислав в то время был на охоте. Гельгунда, увидя Вальтера, бросилась пред ним на колени и, уверяя, что уведена Виславом силой, посоветовала спрятаться в доме, обещая выдать ему Вислава. Он поверил обманщице (deceptrici) и вошел в крепкую комнату, где и был выдан Виславу обманщицей (per deceptricem). Оба были очень рады; но большая радость часто влечет за собой печаль (gaudii extrema minime perpendentes, quos (quae) frequenter luctus mortis occupari (occupare) consuevit. Вислав решил наказать его сильнее, чем тюремным заключением: он приковал его к стене железными обручами так, что руки были протянуты, а ноги и шея высоко подняты. Здесь Вислав велел поставить себе ложе и отдыхать с Гельгундой в летнее время, забавляясь любовными утехами. У Вислава была двоюродная сестра, на которой, в виду ее безобразия, никто не хотел жениться; ей Вислав поручил стражу над Вальтером, так как доверял ей больше всех. Она сжалилась над страданиями пленника и, отбросив девичью стыдливость (pudore puellari prorsus remoto), спросила, не женится ли он на ней; если она освободить его от оков и даст возможность отмстить за свой позор: Вальтер поклялся ей в верности до гроба и обещал, согласно ее желанию, не сражаться своим мечем с ее братом; он просил ее принести его меч, висевший в спальне Вислава, чтобы разбить им оковы. Когда оковы были разбиты, она спрятала меч за спиной Вальтера, так что в удобный момент он мог встать и выйти. На следующий день в полдень, когда Вислав и Гельгунда забавлялись друг с другом, Вальтер сверх обыкновения обратился к ним: "как бы вам показалось, если бы я, свободный от оков, предстал пред вами с мечем, грозя местью?" В страхе Гельгунда обратилась к Виславу: "горе! я не видела меча в твоей спальни и забыла поискать его, увлеченная твоей любовью". На это Вислав возразил: "если бы он имел и десять мечей, то без мастеров не мог бы разбить оков". Но Вальтер явился пред ними с мечем в руках и, поднявши высоко руку с мечем, выпустил его так, что он обоих рассек пополам. Так печально оба они окончили свою гнусную жизнь (sic uterque eorum detestabilem vitam miserabiiori fine conclusit). Гробница этой Гельгунды в Вислице, показывается желающим видеть до настоящего времени".

В этом рассказе прежде всего бросается в глаза резко выраженная тенденция против женщин (На это обратил внимание Гейнцель, стр. 35) (места эти отмечены [66] параллельным лат. текстом), встречается в 13-ой и 31-ой главе почти в тех же выражениях.

В 13-ой главе говорится о женах, которые при короле Болеславе, 7 лет лишенные мужей, ушедших на войну, взяли себе в любовники слуг. Когда молва об этом дошла до мужей(Comperta igitur fama tantae proditionis ас nefarii sceleris etc... Monum. Polon., p. 488), они вернулись домой и с большим трудом одолели укрепившихся изменщиков, которых казнили, жестоко расправившись с неверными женами.

В 31-ой(Mon. Pol., p. 519) главе излагается характеристика Владислава II-го, человека по характеру доброго и справедливого; но жена его, женщина очень жестокая и злая, совращала его с пути справедливости и вооружала против братьев.

Обь этой женщине (как и женщинах в главе 29-ой: Гильдегунде, ее доверенной служанке и сестре Вислава) хронист говорит совершенно в духе аскетического презрения к женщинам, столь распространенном в средние века в Западной Европе и на Руси в различных "Словах о злобах женских"(Срв. Буслаев "Мои досуги", т. II, стр. 39 и слл.); facilrus Leonis, говорит хронист, masueretur rabies, quam hujus feminae truculentia solius. Est enim juxta dictum cujusdam sapientis, atrox fernina omni feroci bestia truculentior, et mausuetudo feminea omni severitate severior, juxta versus:

Faemina raro bona.
Sed quae bona.
Digna corona.

Столь последовательно развиваемая тенденция против женщин в хронике могла бы служить указанием к определению ее автора (по крайней мере глав 29, 13 и 31-ой), если бы мы больше знали о характерах трех ее составителей. Можно, однако, утверждать, что эта часть хроники и морально-назидательный характер рассказов о неверных женах, принадлежит одному лицу. Если при этом вспомнить о строгой нравственности Богухвала(См. выше о характеристике Паска), то, пожалуй, ему можно было бы приписать и вставку рассказа о Вальтере. Однако, при отсутствии более положительных данных, я не решусь отстаивать такого мнения: вставка может [67] принадлежать и другим авторам хроники(Knoop (Die Deutsche Walthersage u. die poln. Sage von W. und H., стр. 13-15) полагает, что место в хронике о предприятиях Болеслава III против Галиции и Венгрии (где находится и 29 глава) есть интерполяция XV в.; поводом к ней послужила сильно развившаяся ненависть к немцам в XIV и XV вв., перенесенная на Понелой и их жен, о которых сложилась поговорка: немецкие женщины всегда приносят несчастие Польше (предметом особенной национальной ненависти была Rixa, жена Мечислава II). В виду этого и соединение обеих частей саги в Польше; Knoop готов отнести на счет предвзятой мысли интерполятора и с этой точки зрения предлагает, рассматривать сагу о Вальтере; но ведь мы отмечаем у автора великопольской хроники черту ненависти к женщинам вообще, а не исключительно к немецким. Кроме того, тенденция ненависти национальной в изложении сказаний в великопольской хронике вовсе не наблюдается). Более осязательны указания в начале хроники на источники, которыми пользовался, по собственным словам его, составитель ее в конце XIII в. (здесь, очевидно, надо разуметь Годислава Паска), в царствование Пшемысла ("Primilo rege hodie regnante"): prout ex historiis annalibus repperi, qnae in diversis diversiarum ecclesiarum... conspexi et aliqua ex narratione senum, procerum Poloniae, quibus actus bellici et gesta temporum non ignara, immo nota fuere, didici et memoriae commendavi. Из этих слов хрониста усматривается указание, что он не пренебрегал, но, напротив, придавал большое значение устным источникам для своей летописи. Нет основания предполагать, что другой участник того же труда, Богухвал, не пользовался этими источниками. Обратившись к 29-ой главе, мы находим в ней ясные указания на тот источника, которым пользовался автор: это слова — ut, fertur, относящиеся к известиям о фамилии Вальтера, и — ut ajunt(См. выше) — об увозе им Гельгунды (относится к целому рассказу об этом). Кроме этих нет никаких ссылок на историков и т. п., тем автор не преминул бы воспользоваться. Из этого можно, я думаю, с достаточным основанием заключить, что рассказ был внесен в хронику из устных пересказов, в которых он сохранялся до этого времени. У предшествовавших хронистов его нет; таким образом рассказ этот оказывается вставкой, — он помещен, при изложении событий ХII-го века (под 1135 годом), но время действия в нем относится к эпохе язычества (dim... tempore paganissimo)(Гейнцель, стр. 34). Автор рассказа очень точно определяет [68] местность, к которой относятся излагаемый им события; так, называл castrum Tyneez, он подробно рассказывает, где Тынец находился, именно: prope Cracoviam, ubi nunc abbatia S-ti Benedicti per Casiminun monachum regem Polonorum... fundata consistаt. Объяснение хрониста, что "Walterus robustus" по-польски назывался wdaly Walter, указывает на известность сказания о графе Тынецком среди населения близь Кракова, в окрестностях Тынца и Вислицы, и о столкновениях этого Вальтера с князем последней. рассказ об этом хронист слышал по-польски и вставляет его в хронику, говоря о завоевании Вислицы русскими. Это совершенно ясно из слов Walter wdaly (Карлович и Nehring (Ateneum, 1881 и 1883. Срв. Шепелевич: Немецкая повесть на славянской почве. Харьков, стр. 12 и 31; Гейнцель, стр. 39) указывает, что это слово русское. Если это и так, то вовсе отсюда нельзя заключить о том, что в первый раз оно употребляется по-польски хронистом для перевода "robustus". Соответствуя русскому "удалой", — wdaly могло проникнуть в Польшу из России (хотя это сомнительно) и стать употребительным здесь для обозначения того же самого понятия в разговорном языке, что и "удалой" в русском (напр. паленица удалая). Тут вовсе не было желания хрониста "ославянить" Вальтера; как догадывается проф. Шепелевич, (стр. 31), но приводится прозвание Вальтера, как оно звучало в польской речи. В хронике, ясно об этом говорится (... qui in polonico vocabatnr..). Поэтому всякие домыслы по поводу этого слова я считаю лишенными оснований. Кроме того, утверждение, что "wdaly" — слово русское, а не общеславянское, не доказано), приводимых хронистом, как оригинальная, с переводом, по-латыни "Walterus robustus". Я не могу утвердительно говорить, слышал ли хронист этот рассказ на месте его приурочения, т. е. в Вислице, по поводу виденного им гроба Гельгунды, высеченного в скале или, же передает его, так сказать со вторых рук. В виду неточностей изложения, последнее, быть может, вероятнее. Гробница эта, находившаяся в Вислице, естественно возбуждала любопытство окрестных, жителей и путешественников, удовлетворявшееся приуроченным к ней сказанием; рассказывалось оно, как это обыкновенно бывает в таких случаях, как слышанное от "старых людей", — хранителей местных преданий. Местными жителями они принимаются за достоверную историю прошлого времени, при чем указывается: так говорят старые люди. Поводом к приурочению сказания в Вислице послужила, по справедливому мнению проф. Нэринга (Срв. Гейнцель, стр. 89 О. Knoop: Die Deutsche Walthersage und die polnische Sage von Walther und Helguude. Posen. 1887, стр. 12.), упомянутая гробница Гельгунды. [69] Существование гробницы я считаю фактом вполне реальным, так как невозможно предположить, чтобы ссылка на то, что "ее можно видеть в настоящее время" была измышлением хрониста. Напротив, это указание на существование гробницы Гельгунды должно было по тому времени служить непреложным доказательством истинности происшествий, рассказанных о языческих князьях Вислицы и Тынца. Откуда и как возникли эти рассказы, — вопрос другой, но несомненно, что среди местных жителей существовали рассказы о столкновениях в давние времена между Тынцем и Вислицей. Намека на них видим в том месте 29-ой главы хроники, где говорится об обидах, чинимых Виславом жителям Тынца в отсутствие Вальтера.

Постоянные столкновения различных племен в тот момент социологического развития их ведут г. Потканского (Potkanski. Krakow przed Piastami. Варш., 1898 г.) к предположению, что наше сказание является отголоском эпохи, когда восточная отрасль вислян имела временное преобладание над западной и что Вислица возвысилась на счет Кракова. Я не буду утверждать что сказание наше характеризует, какой либо определенный момент этой борьбы, но во всяком случае она представляет воспоминание об одном из ее эпизодов.

Гейнцель (Стр. 35-36. Learned. 185) высказывает мнение, что автор хроники не имел для этого рассказа никакого писанного источника, но пользовался устным преданием или песнью. Существование подобной песни мне кажется слишком сомнительным; так как об этом ни слова не говорит хронист, а затем, песня, как материал, более удобный к передвижению, вышла бы за пределы краковской области и получила бы более широкое распространение; однако, никаких остатков такой песни мы не знаем. Между тем наше сказание не только не стало достоянием певцов, но было закреплено в хронике, а позже и в геральдической книге (в XVI в.). Геральдист (см. ниже) ссылается на "историков", чего он не мог бы сделать в том случае, если бы этот эпизод воспевался певцами, утратив таким образом в глазах современников свою историческую правдоподобность. Если бы такая песня и существовала, то геральдист непременно оговорился бы, что рассказ его "историков" не должен быть смешиваем с вымыслами певцов.

На устный источник хрониста указывает часто встречающися неясность и неполнота в изложении, которое легко [70] искажается благодаря случайностям устного пересказа -забывчивости как рассказывающего, так и слушателя; связь излагаемых событий часто теряется, многое дополняется позже, а многое и совершенно остается без объяснения. Такой же характер носит и изложение нашего хрониста, по всему вероятию, заботившегося больше о подчеркивании негодности женщин, нежели о последовательности в рассказе.

Так напр., план и причина побега Вальтера и Гельгунды не сообщаются, и читатель не может даже угадать никакого повода, — приказание немецкого принца переводчикам, очевидно, не полно: что Вальтер должен был остановиться — можно лишь догадаться. Не сказано относительно того, что принц должен быть уведомлен о прибытии к реке пары, как и относительно возвращения Вислава с охоты. Во всем этом можно видеть сокращения хрониста, как по забывчивости подробностей, так и по небрежности его в этом отношении (К числу очень темных мест относится эпизод с мечем, которым была убита преступная чета: по требованию сестры Вислава Вальтер не должен был употреблять против него меча, который она ему принесла из спальни брата. Это требование узнается лишь из ответа Вальтера. Далее Гельгунда говорит Виславу, что не нашла меча в его спальне, — следовательно, Вальтер получил этот меч, которым и убил любовников. Но, может быть, обещание Вальтера, что он ... contra Wislaum fratrem nunquam dimicabit, должно означать, что он не будет сражаться с Виславом его мечем. Если Вальтер и убил им Вислава, то это была его уловка, так как он выпустил меч из рук на лежащих изменников, но не сражался с Виславом, т. е. не колол его, не рубил и т. п. Кроме того, трудно понять, о чьем мече идет речь, так как часто смешивается в разговоре о мечах меч Вальтера и Вислава. Выходит так, что Вислав был убит собственным мечем). Морально назидательный тон рассказа, о котором мне случалось уже упоминать, принадлежит несомненно пересказу хрониста, который рассказ этот вставил исключительно ради содержащаяся в нем, по его мнению, нравоучения; при этом "по духу времени и по вкусу" он в 29-ой главе, как и в 13-ой и 31-ой, очень заботливо оттеняет негодность фигурирующих женских типов.

Итак, я полагаю, что вставка хронистом знакомого ему из устных преданий рассказа о Вальтере, Виславе и Гельгунде, вызвана была не желанием его отметить эпизод, важный для истории Польши или Вислицы, о завоевании которой он далее говорит, но для проведения излюбленной его идеи о коварстве и злобах женских. [71]

Совсем с другой целью приводится тот же рассказ, в несколько пополненном и измененном виде, геральдистом XVI века Папроцким; ему надо придать рассказу вид исторического факта и подтвердить достоверность его ссылками на свидетельство историков, как это он и делает. Глава, в которой находится наш рассказ, занимается фамилией Topor-Starza. За источник выдается анонимный историк (historyk ananimos), при чем приводится латинская цитата из произведения этого "упомянутого анонима" (Ten pomienony Anonimos pisze — ). Андреи из Тарнова, также названный Папроцким, как источник, известен нам только от Папроцкого; кроме этого места он цитирует Андрея в своем сочинении, говоря: "Башко был custos’oм познанским как рассказывает о нем история Андрея из Тарнова" (Гейнцель (на стр. 52) справедливо отвергает мнение Семковича, будто Андрей был лишь обладателем великопольской хроники и что она именно и есть "аноним" Папроцкого). рассказ Папроцкого о Вальтере и Гельгунде излагается в след. виде: "Вальтера, графа в Тынце, вспоминают историки, каковы Andreasi do Tarnow (ныне утерянный) и еще убедительнее историк Anonymos (тоже утерянный), он оставил польскую летопись, писанную по-латыни без подписи своего имени, — о том, что тот, т. е. Вальтер, похитил франкскую королевну, по имени Гельгунду след. образом": Вальтер, жил при дворе франкского короля, где приобрел большую известность своими подвигами и пользовался расположением королевской дочери Гельгунды, за которую сватался немецкий королевич Аринальдус; но последним девица пренебрегала. Вальтер стал служить у отца Гельгунды — чашником или стольником, словом при столе. Желая еще больше привлечь к себе любовь принцессы, он три ночи подряд играл на лютне и пел перед ее окнами, подкупив сторожей, чтоб не выдавали его. Гельгунда влюбилась в неизвестного певца и под угрозами смерти заставила сторожей открыть его имя. Те назвали Вальтера, любовь к которому Гельгунды начала колебаться на сторону неизвестного певца. Узнав, что певец и Вальтер одно лицо, она стала любить его еще сильнее. Они решили бежать. Немец, зная об этом, отправился домой, пылая местью, и приказал перевозчикам на Рейне потребовать [72] от едущего со стороны Франции за перевоз гривну золотом и задержать подольше. Когда Вальтер прибыл, перевозчики забыли приказ и перевезли его, но взяли плату. Королевич погнался за ними, догнал и обозвал Вальтера изменником, говоря, что он не заплатил за перевоз и украл царскую дочь. Они вступили в бой, условившись, что победителю достанется все имущество побежденного. Вальтер убил немца, храбро сражавшегося в виду сильной любви к Гельгунде, и поехал домой в Тынец. Здесь он узнать, что Вислимир, князь Вислицы, бивший опекуном его имущества, обижал его подданных. Так как он не хотел удовлетворить обиженных, не смотря на просьбы Вальтера, то этот поймал его и посадил в башню. Сам же, по воле короля, отправился на войну. Вскоре Гельгунда соскучилась и стала жаловаться на судьбу, говоря служанке, что она ни вдова, ни замужняя. Эта посоветовала воспользоваться для утех любви красивым пленником Вислимиром, которого на ночь можно выпускать, а днем, сажать в тюрьму. Но Гельгунда влюбилась в него и уехала с ним в Вислицу. Вальтер, вернувшись, удивился, почему жена не встречает его. Узнав о происшедшем, поехал он в Вислицу, где застал ее одну. Вислимир был на охоте. Она умоляла о прощении и посадила мужа в комнату Вислимира, обещая выдать его по возвращении головой. Когда он вернулся, она указала ему место, где спрятан муж. Вислимир, со слугами связал его крепкими цепями, приковал к стене и поручил стражу своей родной сестре Рынге. Через некоторое время она, сжалившись над Вальтером, предложила ему свободу, если он женится на ней; она же была так безобразна, что никто из равных не хотел на ней жениться. Желая освободиться от пытки, а он сидел закованный на железном быке, Вальтер обещался жениться на ней. Она дала ему меч, и освободила, но он выжидал удобного момента. Когда, по обыкновению, Вислимир и Гельгунда шли полежать в ту комнату, в которую было сделано окно из погреба, где сидел Вальтер, этот обратился к ним, говоря: "что было бы, если бы я отмстил вам за свою обиду". Вислимир успокоил тревогу Гельгунды и ответил Вальтеру, что простил бы ему даже свое убийство, так как надеялся на верность Рынги. Когда любовники беззаботно лежали, Вальтер пронзил их обоих, на ложе до земли; затем уехал, захватив сокровища, с Рынгой, которая сделала так, что убийство Вислимира и бегство Вальтера осталось незамеченным. "Тело этой Гельгунды было погребено в Вислице и на [73] камне было высечено ее лицо, которое видели в замке в 1242 г., как подтверждает Andreas de Tarnow (Я с сокращениями цитирую по русскому переводу проф. Шепелевича в его "Нем. пов. на слав. почве. Харьк., 1885 г., стр. 10-15 (у Гейнцеля "Ueber die Walthersage" есть немецк. перев.) но изд. "Herby rycerstwa polsk.", wyd. Krak. 1858 od str. 59. Paprocki).

Интересно решить вопрос, в каком отношении стоит рассказ Папроцкого и названные им историки к хронике Богухвала и Паска, т. п. великопольской хронике.

При сравнении рассказа Папроцкого с рассказом хроники видно, что у первого он гораздо полнее, многие пропуски и неточности, находящееся в хронике, у него отсутствуют; он более следит за связью излагаемых событий. Так напр., у Папроцкого есть указание на решение Гельгунды бежать с Вальтером; — приказание немецкого принца перевозчикам, изложено отчетливее, при чем выясняется его план задержать беглецов у переправы (Самая переправа через Рейн описана иначе); — отъезд Вальтера из Тынца мотивирован волей короля; неясностей в эпизоде с мечем нет так как он сокращен; рассказ закончен возвращением Вальтера с Рынгой в Тынец, при чем они увезли сокровища; объяснено, что смерть Вислимира осталась незамеченной слугами, благодаря каким то уловкам Рынги.

С другой стороны, изложение Папроцкого, по справедливому замечанию Гейнцеля (стр. 43) имеет такой вид будто, списывая с одного источника, он затем добавлял по другому. Такой характер прибавок носит, напр., пояснение об имени и безобразии Рынги, о железном быке, о помещении Вальтера в погреб, из которого окно выходило в ту комнату, где отдыхали Вислимир с Гельгундой. Автор ссылается на двух историков. Что принадлежит Андрею (т. е. на сколько это можно заключать единственно из указания Папроцкого), — это происхождение Вальтера из рода Тороr и то, что изображение лица Гельгунды, высеченное на камне (очевидно надгробном) в замке, можно было видеть в 1242 году. Если верить Папроцкому, что в это время действительно жил Андрей и понимать это место так, что он сам видел изображение Гельгунды в Вислице, — то это нисколько не противоречит ссылке Папроцкого на Андрея в описании Паска (Башко), как кустоса познанского: в этой должности он состоял с 1256 года. [74]

Что именно еще принадлежит этому Андрею неизвестно, но очевидно, что источником для большей части остальных известий, сообщаемых Папроцким, должно считать, по его указанию, какого-то "анонима".

Совершенно неосновательно мнение, как это доказал Гейнцель (Стр. 42-48), будто под этим анонимом надо разуметь великопольскую хронику, а то, чего в ней нет, — приписывать Андрею: на анонима, как историка, написавшего свое сочинение на латинском языке, Папроцкий ссылается не только в нашем рассказе; кроме того, он не отождествляет его с великопольской хроникой, так как знает и цитует сочинение Паска (Стр. 46-47); он знает и Богухвала, как познанского епископа, но никогда не говорит о нем, как о писателе (Ibid., стр. 47). Самым сильным доказательством того, что "анонимом" Папроцкого не была великопольская хроника, я считаю отсутствие у последнего тех сведений, какие были в этой хронике. Это обстоятельство настолько сильно устраняет всякие возражения, что становится удивительным самое их существо ваше. Дело в том, что, назвавши аноним "очень обстоятельным", Папроцкий пропустил очень многое, что дало бы ему очень интересные подробности, до которых он вообще большой охотник: борьба Вальтера с немецким принцем рассказана короче, чем в хронике, тогда как в ней находится эффектный эпизод о взгляде возлюбленной, сообщающем новые силы сражающемуся за нее; отсутствует упоминание о ранах, полученных Вальтером в этой битве; не сообщается о помощи стражи, благодаря которой Вислав бежал из Тынца с Гельгундой (см. в хронике: ".cum didicisset, qualiter Wislaus de immo turris, custodum fretus auxilio... Helgundam secum asportasset...); нет рассказа о смерти Вислава через выпадение меча из рук Вальтера и его хитрости в этом, так как он не хотел нарушить обещания, данного сестре Вислава. Кроме этих пропусков, сравнительно с хроникой, у Папроцкого многое прибавлено или рассказано иначе, нежели в последней: названы имена Аринальда и Рынги; имя, Вислава изменено в Вислимира, Гильдегунды (хрон.) — в Гильгунду; говорится о службе Вальтера у франц. короля, о презрении Гельгунды к немцу, что противоречит сообщению хроники; пение под теремом [75] и игра на лютне, тогда как, по хронике, Вальтер пел на городской стене, и не сказано об аккомпанементе на лютне; прибавлено, что Вальтер не сердился на выдавших его сторожей; Вальтер заключен в погребе с окном в соседнюю комнату, а не в coenaculum; способ пытки посредством железного быка вместо прикования к стене.

Почему же Папроцкий, кроме всего этого, не упоминает названия Вальтера robustus — wdaly и выводить его из рода Тороr'а (по Андрею), а не из рода Попеля, как это все было у его "обстоятельного" анонима? Ответь на это один, именно, что "аноним" вовсе не представлял собою хронику Богухвала и Паска. Так как рассказ этой хроники все же, как в общем содержании, так и во многих подробностях, совпадает с изложением Папроцкого, то — для определения "анонима" его — Гейнцель высказывает два предположения; "или Папроцкий и автор хроники пользовались утерянным ныне анонимом, который в истории Польши на латинском языке рассказывал о Вальтере и Гельгунде, — или этот аноним есть переработка 29-й главы хроники, в которой встречаются и пропуски, и дополнения" (Курсив мой. Гейнцель, стр. 48).

Первое из этих предположений должно отвергнуть на основании ясного указания в хронике Богухвала-Паска на устный источник рассказа (См. стр. 222 и слл.); второе же я готов считать более вероятным, так как, во-первых, Папроцкий говорит об анониме, написавшем историю на латинском языке и приводит из него цитаты (См. стр. 222 и 240), а во-вторых, Папроцкий вообще пользовался для своего сочинения какой-то неизвестной нам компиляцией из различных хроник, которая в некоторых частях весьма сходна с великопольской хроникой, а иногда и обширнее ее(См. Гейнцеля, 48, 49 и 50). Возникает вопрос, откуда могли быть взяты дополнения для нашего рассказа; для них опять придется искать источника, который должен оказаться или более распространенной редакцией того же рассказа, о которой мы не знаем, или же устным преданием о стародавних князьях Вислицы и Тынца, которое, кроме того, все же должно лежать в основе предполагаемой Гейнцелем утерянной хроники. В виду сходства редакции великопольской хроники и Папроцкого, как и его "историков", несомненно, что первоисточник у всех [76] — общий, именно: устное предание, служившее исходным пунктом для этих редакций. Таким образом, я полагаю, что аноним Папроцкого в данном месте состоит из бившей у него неизвестной нам компиляции хроники Богухвала-Паска, — местами более полной, местами сокращенной, написанной на латинском языке. Из сочинения неизвестного нам Андрея Папроцкий также, судя по его словам, черпал некоторые сведения. Что хроника Богухвала-Паска в предполагаемой компиляции могла быть сокращенной в некоторых частях, по крайней мере относительно рассказа 29-ой главы (о Виславе и Вальтере, языческих князьях польских), мне представляется совершенно понятным: если автор этого рассказа в великопольской хронике, подробно развивает его содержание, чтобы остановиться на идее о порочности женщин, пользуясь случаем для проведения морали, то для другого компилятора ни эта тенденция, ни генеалогия этих стародавних князей, не представляли в подробностях ничего интересного для занесения их в хронику (Рассказ о Вальтере, Гельгунде и Виславе мог быть приведен в сжатом виде, для указания древности Вислицы, о которой далее идет речь). Эта краткость изложения доказывается умолчанием Папроцкого об интересных для него подробностях (См. выше, стр. 74) и причислением Вальтера к роду Попеля, а не Топора. Подробности, отсутствовавшие у анонима и еще более краткого Андрея, которые состоят с одной стороны в связи и округлении отдельных частей рассказа, с другой — в отменах его содержания, остается приписать самому Папроцкому; он же, естественно, об этом умалчивает и ссылается на "историков", слагая на них ответственность за все сообщаемые факты, так как ему надо придать рассказу вполне исторический характер.

Наиболее останавливающими внимание из этих подробностей являются отсутствующие у Богухвала-Паска (а следовательно и у сохранившего для Папроцкого их рассказ анонимного компилятора) имена Аринальда и Рынги, а также изменение Вислава в Вислимира. Гейнцель колеблется, приписать ли название этих имен Андрею, или утерянной для нас переделке 29-ой главы (Стр. 52, Гейнцель); я полагаю, однако, что краткость этой компиляции заставляет скорее отнести их к Андрею или самому Папроцкому. Утверждать положительно об этом я не имею основательных данных, хотя нет ничего невероятного, что Папроцкий сам мог вставить эти [77] почему-либо выбранные им имена, чтобы придать сообщению более убедительный характер. Впрочем, есть еще один путь, благодаря которому эти имена и многие подробности легко могли стать известными Папроцкому, именно: он лично мог слышать сказание, сообщаемое довольно сжато у анонима и Андрея, с упоминанием имен (Аринальда, Рынги и Формы-Вислимир) и прочими дополнениями. Это предположение подтверждается тем обстоятельством, что краткий аноним легко мог не говорить о таких подробностях, как пение Вальтера (с игрою на лютне, чего даже нет в великопольской хронике), настойчивость Гельгунды узнать имя певца и отказ сторожей сообщить его, условие Вальтера с Рынгой и т. п.. Андрей, судя по отзыву Папроцкого, еще более кратко сообщает ту же историю, а потому легко допустит, что многие подробности заимствованы Папроцким непосредственно из сказания для пополнения того, что он знал из своих "историков". На устный источник он не ссылается в виду понятных причин.

Таким образом, совпадение в общем ходе рассказов Папроцкого и великопольской хроники я объясняю тем, что аноним Папроцкого есть сокращенная анонимная компиляция великопольской хроники. Такое объяснение возможно только в том случае, если вполне верить Папроцкому, что он действительно имел в руках сочинение анонимного историка (напис. на лат. яз.), в котором быль и рассказ о Вальтере. Что же окажется, если Папроцкий ссылается на историков просто по привычке средневековых писателей цитировать какие бы то ни было источники(Сомнение, высказанное Шепелевичем. Нем. нов. etc., стр. 15), да еще при желании обставить свой рассказ возможно правдоподобнее? В этом случае придется признать, что он, помещая рассказ, слышанный им в устной передаче, придает ему исторический вид ссылками на "анонима", оказывающегося более "обстоятельным", чем Андрей, современник Богухвала и Паска. О существовании этого Андрея мы знаем лишь по Папроцкому, который ссылается на него, говоря о Паске (См. выше 73); в данном случае, мне кажется, не следует подозревать Папроцкого в измышлении личности Андрея, так как сообщаемые им сведения согласуются с установленными данными о Паске. Откуда же мог черпать Андрей известия о фамилии Вальтера (т. е. к какой он [78] принадлежал)? Намек на разъяснение этого вопроса может дать указание Папроцкого, что Андрей видел (но, может быть, только слышал от видевшего: это у Папроцкого не вполне ясно) гробницу Гельгунды в 1242 г. в Вислице, где жило приводимое в великопольской хронике предание, которое стало ему известным. Быть может, варианты местного сказания причисляли Вальтера к другому известному роду, а не к тому же, к какому принадлежал его враг: было бы неудобно ставить во враждебные отношения представителей одного и того же рода, и могли возникнуть варианты, исправлявшие это неудобство. По мнению Кnоор’а, Вислав считался в роду Попелей, благодаря развившейся в ХІV-XV вв. ненависти к немцам, и к этой фамилии: как похититель чужой жены, он необходимо должен был считаться представителем нелюбимого рода (О Knoop Die Deutsche Walthers, etc., стр. 14). Я полагаю, что в данном случае дело шло скорее об "отчислении" Вальтера из рода Попелей.

Если в известное время сочувствие местных жителей было не на стороне фамилии Топор, то возмездие за преступление Вислава рукою представителя более любимого рода могло стать по вкусу народа, приставившего Вальтера к этой фамилии.

Такие предположения могут удовлетворительно объяснить происхождение разногласий между великопольской хроникой и Папроцким относительно рода, к какому принадлежал тынецкий граф Вальтер.

Были ли имена Аринальда и Рынги в сказании вислицком, доказать я не в состоянии; возможно и то, что Папроцкий вставил их из собственного измышления.

В "Kronika Swiata" XVI в., написанной Бельским, рассказ о Вальтере и Гельгунде приводится в следующем виде (По Гейнцелю, стр. 53-54 ): "о Вислице рассказывают, что этот город, хорошо укрепленный по своему местоположению и когда-то довольно большой, был (в 1-ой половине XII в.) разрушен до основания русскими. Упоминается также анонимом о князе Виславе, которого тынецкий граф из фамилии Тороr заключил в тюрьму; но князь Вислав был освобожден женой тынецкого графа Вальтера, которая сделала [79] это из сострадания во время отсутствия мужа. Она была француженка, дочь французского короля, по имени Гельгунда. Граф тынецкий Вальтер встретился с нею след. образом: он был при дворе французского короля и девица в него влюбилась, но отец не хотел отдать ее Вальтеру, так как он был иностранец. Тогда они убежали ночью, захвативши с собой драгоценности и деньги. Этому препятствовал один немeц, который тоже ее любил: он поспешил за ними, боролся с Вальтером из-за девицы; но немец пал, а Вальтер с принцессой отправился в Польшу. Но Гельгунда, позволив себя увезти одному, на то же согласилась и с другим, т. е. убежала с Виславом, князем Вислицы во время двухлетнего отсутствия Вальтера, который, привыкши к придворной службе, скучал дома с женою. Вернувшись, он удивился, что жена не вышла к нему на встречу, как делала это всегда; на его расспросы ему ответили, что жена его убежала с Виславом. Взбешенный, он поспешил в Вислицу с намерением напасть на него немедля и отмстить, хотя бы для этого пришлось расстаться с жизнью. Вислава не было дома: он был на охоте. Жена же, увидев случайно из окна мужа, бросилась к нему и обняла, как мужа, жалуясь, что ее увели силой и умоляла отмстить. Тут же она ему посоветовала спрятаться в комнату и подождать, пока она навестит о прибытии изменника, чтобы его легче и вернее схватить. Бедняга ей поверил, но когда Вислав прибыл, она указала ему убежище мужа. Вислав схватил его, велел крепко заковать, чтобы сделать ему невозможным всякое бегство. Для большей пытки он приказал приковать его за шею в своей спальне, а надзор за ним поручил своей сестре: она была безобразна и никто не хотел на ней жениться. Вальтер вступил с нею в переговоры, обещая на ней жениться и хорошо жить до самой смерти, если только она освободить его. Когда же он ей поклялся, она его расковала и дала меч, взятый у изголовья ее брата во время его сна. Когда Вислав и Гельгунда проснулись, Вальтер сказал им: "чтобы вы сказали, если бы, разбивши цепи и шейные кайданы, я убил бы вас?" Гельгунда испугалась и шепнула Виславу: "милый, право, нет здесь твоего меча". — "Не бойся, милая, ответил Вислав, трудно было бы ему разбить цепи и кайданы". Как только он это произнес, вскочил Вальтер с обнаженным мечем, бросился на них, поразил обоих и "отмстил грозно за свои страдания и позор". Историк рассказывает, что еще в его время в замке Вислава была могила Гельгунды". [80]

По мнению Карловича, Бельский пересказывает 29-ую главу великопольской хроники, хотя ссылается на какого-то анонима. Гейнцель (Стр. 36. Шепелевич, стр. 18) также полагает, что ему была известна великопольская хроника или какое-нибудь сочинение, где рассказ этот был в том же виде, как в последней; что Бельский называет свой источник "анонимом", — это может зависеть (по Гейнцелю) от, того, что он имел хронику без подписи автора. Мне кажется, что, во всяком случае, связь рассказа Бельского с редакцией хроники очевидна. Полное сходство начинается с того места, когда Вальтер возвращается домой после 2-х летнего отсутствия (этот срок не обозначен у Папроцкого) и не застает жены; он отправляется в Вислицу; Гельгунда оправдывается, что Вислав увел ее силой; Вальтер заключен в комнате, где спали Вислав и Гельгунда; Вальтер обещает сестре Вислава жить с нею в согласии до смерти, если она его освободит; меч похищен с кровати Вислава; Вальтер обращается к преступной паре со словами: что сказали бы вы и т. д.; Гельгунда обращает внимание Вислава на отсутствие меча; Вислав утешает ее тем, что Вальтер не может поломать оков.

Кроме того, у Бельского, как у Богухвала-Паска, отсутствуют имена Аринальда и Рынги и встречается форма Вислав, тогда как у Папроцкого — Вислимир. Умерщвление преступной пары рассказано иначе, чем в хронике, но это могло произойти от неясности ее рассказа (См. Гейнцель, стр. 57). Прибавлю к этому для подтверждения сходства рассказа Бельского с редакцией хроники, что у первого замечается сочувственный тон по отношению к обманутому мужу, именно, Бельский замечает, что Гельгунда, позволив увезти себя одному, то же допустила и другому; он называет Вальтера "беднягой" за его доверие жене; отмечается решимость Вальтера мстить, не щадя своей жизни и что он "отмстил свои страдания и позор".

Но, признавая связь рассказа Бельского с редакцией хроники, Гейнцель утверждает, что Бельский знал и пользовался гербовником Папроцкого (Стр. 55 сл. Learned, стр. 185). Однако, если это утверждение справедливо вообще относительно сочинения Бельского, то оно более чем сомнительно относительно данного рассказа. Сходство его с Папроцким Гейнцель видит в происхождении Вальтера из [81] фамилии Тороr’а, и в ссылке на "аноним", как главный источник; в конце же, по поводу памятника Гельгунды, он ссылается уже не на анонима, а на автора, называемого им "историком"; это название, по мнению Гейнцеля, соответствует названию Андрея из Тарнова Папроцким.

Если Бельский пользовался здесь сочинением Папроцкого, то почему он не приводит имен Рынги, Аринальда и формы Вислимир, равно как даты 1242 г., когда, по словам Папроцкого, Андрей свидетельствует о нахождении в Вислице гроба Гельгунды?

Гейнцель (стр. 56) справедливо полагает, что рассказ о похищении Вальтером жены, как далеко стоящий от исходного пункта Бельского — завоевание Вислицы и ее укрепления, приводится вкратце. Краткость эта мешает определить, откуда заимствована эта часть рассказа, но другая, повествующая об измене Гельгунды и мести Вальтера, довольно подробна; она, как мы видели, относится к 29-ой главе хроники, как копия к оригиналу. Отсутствие имен и даты 1242 г. (см. выше) доказывает, что Бельский не пользовался Папроцким и не знает об Андрее. Что касается слова "историк", относимого Гейнцелем к Андрею, то ведь оно, как стоящее без обозначения имени, может быть тождественным с "анонимом". Таким образом названия "историк" и "аноним" могут относиться скорее к великопольской хронике. Это заключение вытекает из указанного сходства редакции Бельского с хроникой и различия с редакцией Папроцкого. Но при этом остается пока неразъясненным одно обстоятельство, именно: почему Вальтер причисляется к роду Тороr, а не Попеля, как это видим в великопольской хронике. Затруднение это может быть устранено предположением, что так именно говорилось в устном предании, т. е. в тех вариантах, какие были знакомы Андрею и что эти варианты были более популярными (В силу обстоятельств указанных выше (стр. 78), т. е. в виду неудобств ставить во враждебные отношения представителей той же фамилии. Местные сказания народные бывают весьма щепетильными в подобных случаях), нежели излагаемый хроникой великопольской; Бельский, приводя этот рассказ по сочинению "анонима", называемого им также "историком", мог внести эту поправку, благодаря окончательному в его время причислению Вальтера к роду Тороr. Очевидно, что в XVI в., как это видно и из гербовника Папроцкого, фамилия [82] Тороr считала графа тынецкого Вальтера в ряду своих предков (Хронист Бельский, помимо Папроцкого, мог знать генеалогию знатных фамилий польских по различных геральдическим данным, весьма уже развитым в его время), как и позже в XVIII веке, говорит так наз. Chronicon Slavo Sarmaticum. Кроме того, Папроцкий ссылается на Андрея, говоря, что в 1242 г. видели в Вислице гробницу Гельгунды. У Богухвала-Паска, как и у Бельского, нет этой даты, которую Бельский привел бы (если бы знал), говоря: историк рассказывает, что в его время (?) в замке Вислицы была гробница Гельгунды. Это сильно говорит против предположения, что Бельский пользовался сочинением Папроцкого. У Бельского есть два обстоятельства, не упоминаемых известными нам источниками, — это похищение беглецами из Франции сокровищ и замечание, что король французский не хотел отдать дочери за Вальтера, так как он был чужестранцем(Learned объясняет это в смысле указания на вражду между поляками и немцами (185)); если эти сведения не почерпнуты Бельским из знакомого ему устного предания, что, конечно, весьма возможно, то их придется отнести к его прибавлениям из различных популярных рассказов о похищении женщин и сокровищ, и неудачном сватовстве.

Однако, если сомнение относительно правдивости Папроцкого, ссылавшегося на "историков", применит и к ссылке Бельского на "анонима" и "историка", то сходство его рассказа с редакцией великопольской хроники придется объяснять непосредственным заимствованием из устного сказания, известного ему в том же виде, как и хронисту, но лишь с причислением Вальтера к фамилии Тороr. Но я не решусь заподозрить правдивость Бельского в виду того, что он мог бы не приводить этого рассказа, говоря о Вислице, если бы не встретил его в сочинении, служившем ему одним из источников его хроники: рассказ этот не имеет никакого значения для предшествовавших или последующих событий в истории Бельского, следовательно, он не стал бы вносить сказание о Вальтере, известное ему только из устных пересказов; но, вписывая его из сочинения анонимного историка, Бельский легко мог дополнить его на основании собственных сведений, как напр. принадлежность Вальтера к Тороr’ам.

Таким образом, оказывается, что Бельскому во всяком случае была известна генеалогия тынецкого графа Вальтера, а [83] может быть и вислицкое сказание в устном предании, но сочинениями Папроцкого и Андрея в данном случае он не пользовался.

Позднейшие польские повествования о Вальтере, как напр., Несецкого († 1744 г.) в "Korona Polska", пользуются известными нам источниками. Несецкий, говоря о предках фамилии Тороr указывает на Богухвала (по Соммерсбергу), Папроцкого, Андрея (вероятно по Папроцкому) и Опольского. О сообщении последнего († 1654 г.) нам ничего неизвестно, так как, пространно говоря о фамилии Topоr в своем сочинении Orbis polonus, он ничего не говорит о Вальтере (См. Гейнцель, стр. 58). Несецкий причисляет Вальтера к Тороr’ам, но указывает на хронику "Богухвала, познанского епископа", который считал Вальтера в роду Попелей. Это указывает на верность моего предположения, что варианты сказания, причислявшие Вальтера к Торor’ам, были более популярными и утвердили за ним эту генеалогию.

Относительно известий о Вальтере по Chron. Slavo Sarmaticum (Гейнцель, стр. 59-60) XVIII в. нельзя сказать ничего определенного в виду того, что автор ее, очевидно, вписывал все, что находил у своих источников без проверки. Так напр., на стр. 109, в числе рыцарей, крещенных при Мечиславе, упоминается о Вальтере de genere Toporeorum ас stirpe Starzonis, а на стр. 128 говорится, что он был одной фамилии с Виславом и о его сыновьях, при чем указываются вымышленные источники Zolaus, Kagnimirus. Можно думать, что автор пользовался и великопольской хроникой, и Папроцким, судя по названию Вальтера "wdaly id est udatny alio dictus vocabulo" (стр. 128), "Walter cognominatus wdaly" (стр. 109) и по упоминанию о Rynga’e.

Наиболее интересным в этой Славо-Сарматской хронике является упоминание (стр. 120), что Walgerus... Wdaly... hеros in Lechicis multis сelebris historiis, qui vix non universas lustravit in Europa regiones. Но, указывает ли это на дальнейшее развитие и распространение вислицкого сказания, сказать положительно нельзя, так как не сохранилось, насколько известно, никаких дальнейших вариантов. [84]

Из рассмотрения приведенных польских редакций сказания, в виду отсутствия значительных отмен и совпадения во всех главных частях его, можно видеть, что первоисточник этих редакций был общий, именно — устное сказание (может быть с незначительными отменами в вариантах), сложившееся в окрестностях Тынца и Вислицы, о Вальтере Удалом из Тынца, увозе им жены, измене ее и мести оскорбленного мужа.

Утверждать о непосредственном заимствовании польскими хронистами из устного источника исключительно, можно лишь относительно автора 29-ой главы великопольской хроники. Насколько черпали из устного источника Папроцкий и Вельский с точностью определить нельзя, но возможность пользования им не может быть опровергаема.

Для иллюстрации единства первоисточника всех разобранных редакций сказания, я представлю его содержание в виде остова из сходных главных моментов и укажу отмены в частностях по редакциям великопольской хроники, Папроцкого и Бельского. При этом легко уже будет выделить содержание главных частей сказания.

А. Вальтер живет при дворе франц. короля и влюбляется в его дочь.

1) Тынецкий граф Вальтер (из фам. Попеля: Богухв.; — Тороr’а: Напр., Бел.) находится при дворе у франц. короля (Вельск.: на службе — Папр.; чтобы научиться придворным обычаям: Богухв.).

2) Он влюбляется в дочь короля, за которую сватается немецкий принц, находящийся там же (она расположена к последнему — Богухв.; относ, с презрением — Папроцкий — и ей нравится более Вальтер; Бельск, не упом.).

В. Она влюбляется в пение Вальтера, отвергает притязания немецкого принца и бежит с Вальтером.

3) Чтобы склонить сердце принцессы, Вальтер три ночи поет (и играет на лютне под ее окном: Папроцкий, — на стене: Богухв.; Бельск. не упом.). Она влюбляется в неизвестного певца и заставляет стражу под угрозами открыть ей его имя (узнав, что это Вальтер, влюбляется в него еще больше — Богухв.; отказывает немцу и влюбляется в Вальтера: Папроцк.).

4) Она любить Вальтера (Богухв., Папр., Бельск.) и решает с ним бежать тайком (отец не хотел выдать ее за иностранца: Бельск.; похищают деньги и драгоценности: Бельский). [85]

С. Переправа через Рейн затрудняется влюбленным в Гельгунду немецк. принцем с целью отнятия ее.

5) Немецкий принц, узнав о намерении влюбленных бежать, отправляется вперед к себе, чтобы перехватить по дороге путников (по Бельскому — догоняет их).

Он приказывает перевозчикам на Рейне задержать юношу с девицей, потребовав высокую плату, полагая, что Вальтер будет спорить, а в это время ему дадут знать (Богухв.; подробн. у Папроцк.; у Бельск. пропущ.).

6) Вальтер с Гельгундой прибыли к Рейну и переправляются (едут на одной лошади: Богухв., Папр.; их перевозят, забыв приказ, но требуют марку золотом — Богухв.; требуют марку, но не перевозят, и Вальтер вплавь переправляется — Папр).

7) Принц догоняет беглецов, упрекает Вальтера в похищении девицы и неуплате денег за перевоз и бьется с ним за девицу, коня и оружие (у Бельск. кратко).

8) Вальтер побеждает его (подр. у Богухвала: взгляд Гельгунды придает силы немцу; короче у Папр.; еще более кратко у Бельск.).

9) Вальтер и Гельгунда прибывают в Тынец (Вальтер лечит свои раны — Богухв.).

Таков очерк 1-ой части рассказа. Тема его увоз невесты и бой из-за нее с преследователем. Следует 2-ая часть: измена жены, бегство ее с любовником и наказание ее и любовника мужем.

А. Жена в отсутствие Вальтера влюбляется в его врага — пленника и бежит с ним.

1) Вальтер держит в тюрьме вислицкого кн. Вислава (за насилие над его подданными во время его отсутствия (Богухв.); Вислав был опекуном имущества Вальтера — Папр. Причина необъясн. у Бельск.).

2) Вальтер уезжает на войну (по обычаю рыцарскому: Богухв.; по воле короля — Папр.).

3) Гельгунда скучает в отсутствие мужа и по совету доверенной служанки (у Бельск. об этом нет) берет в любовники пленника (через 2 года по отъезде Вальтера — Богухв.; через некоторое время — Папр.; во время 2-х летн. отсутствия — Бельск.).

Она бежит с ним в Вислицу, прельстившись его красотой (при помощи стражи — Богухв.). [86]

В. Муж узнает об этом и едет мстить.

4) Возвратившийся Вальтер узнает о бегстве жены и пленника и едет за ней отмстить (он удивляется, почему Гельгунда не вышла на встречу — Богухв., Папр., Вельск.).

С. Жена хитростью заманивает Вальтера в ловушку и выдает любовнику. Этот заковывает Вальтера и на его глазах наслаждается с Гельгундой.

5) В отсутствие Вислава (он был на охоте) Вальтер является к жене; она уверяет, что была взята силой и заманивает мужа в засаду, где и выдает любовнику.

6) Этот заковывает его и подвергает постоянным мукам (приковывает к стене в coenalucum — Богухв.; где отдыхал с любовницей — Бельск.; в погребе, где было сделано окно в соседнюю комнату — Папр.), наслаждаясь на его глазах с Гельгундой.

D. Сестра Вислава помогаете, освободиться Вальтеру за обещание жениться; он убивает преступников.

7) Стеречь пленника поручено сестре Вислава, которая освобождает Вальтера за обещание жениться (безобразная девица предлагает сама из сострадания. Богухв., Папр.; без объясн. причины у Бельск.).

8) Он убивает обоих мечем, данным ему сестрою врага (у Богухвала — мечем Вислава; у Папр. и Бельск. — тоже. Но у Богухвала — обещание не пользоваться мечем Вислава и уловка Вальтера).

(пер. Л. И. Козаковского)
Текст воспроизведен по изданию: Филипп-Август в его отношении к городам // Киевские университетские известия, № 11. 1901