СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Византийский Земледельческий закон: Текст, исследование, комментарий / Подгот. Е. Э. Липшиц, И. П. Медведев, Е. К. Пиотровская. Под ред. И. П. Медведева
Л.: Наука, 1984, 280 с.

В списках desiderata Международной ассоциации византинистов названный выше знаменитый византийский памятник неизменно значился как источник, критическое издание которого давно стало острой необходимостью. Опубликованный последний раз В. Эшбернером в 1910 г. с учетом всего шести рукописей, Земледельческий закон за истекшие три четверти столетия, хотя издатель и основывался на одном из древнейших списков, стал объектом многочисленных дискуссий, которые в конце концов заставили усомниться в точности воспроизведения Эшбернером самого текста памятника.

Коллектив ленинградских византинистов поставил перед собой благородную и нелегкую задачу — опубликовать, наконец, критически выверенный текст источника. Надежда на успех оправдывалась прежде всего тем обстоятельством, что именно в советском древлехранилище находится, как это убедительно показано И. П. Медведевым (см. с. 35-41), самый лучший список Земледельческого закона (ГИМ, греч. 318, XI в.). Этот список и положен в основу нового издания памятника, хотя издатель широко привлек, разумеется, и другие списки, хранящиеся в своем большинстве в зарубежных библиотеках.

И. П. Медведев избрал в качестве руководящего принципа издания отечественную концепцию критической публикации исторических памятников, согласно которой за основу принимается лучший, наиболее близкий к предполагаемому оригиналу список, тогда как в западной археографии (в том числе в византинистике) сплошь и рядом следуют принципу, заключающемуся в попытках реконструкции автографа путем [235] привлечения всей рукописной традиции. Мы бы, однако, воздержались от определения этих двух методик как взаимоисключающих друг друга: и во втором случае с осмотрительностью и осторожностью «реконструируемый автограф» может оказаться в целом достаточно близок к лучшей (и, как правило, древнейшей) рукописи.

Из 120 выявленных на сегодняшний день рукописей Земледельческого закона И. И. Медведев оставляет в стороне, как наиболее позднюю (XIV в.), так называемую арменопуловскую редакцию (которую, впрочем, теперь можно именовать подлинно арменопуловской) ¹, включающую 54 списка. Намереваясь в дальнейшем специально обследовать и эту редакцию, издатель уже изучил 40 представляющих ее списков. Из оставшихся 66 благодаря энергии и настойчивости И. П. Медведева, а также помощи зарубежных коллег 60 рукописей (включая списки в отечественных хранилищах) оказались ему доступными, подверглись текстологическому и кодикологическому обследованию и учтены в рецензируемом издании.

Обязанности по выполнению совместной публикации были распределены следующим образом: историографическое обозрение, обследование рукописной традиции греческого текста, критическое издание и перевод памятника на русский язык, а также общее редактирование всей книги взял на себя И. П. Медведев, постатейный историко-юридический комментарий к греческой версии, главной целью которого было установление степени оригинальности правовых норм Земледельческого закона, выполнен Е. Э. Липшиц, научный интерес которой к этому произведению насчитывает 40 лет, славянорусская редакция (включая историю изучения памятника, обследование рукописей, издание памятника, его перевод на современный русский язык, комментарий и приложение) опубликована Е. К. Пиотровской.

Задача издания определена И. П. Медведевым предельно четко — «дать в руки исследователям добротный материал, удовлетворительное критические издание Земледельческого закона, которое позволило бы поднять исследовательскую работу на новый уровень». Издатель не преследовал при этом цели решить вопросы времени и места возникновения памятника, как и его интерпретации, — тем более, что внутри авторского коллектива по этому кругу проблем нет полного единства мнений (с. 6).

В специальном разделе о греческой версии издатель емко и ясно изложил основные точки зрения на Земледельческий закон в научной литературе, начиная с первых шагов изучения памятника в мировой историографии вплоть до начала 80-х годов нашего столетия. Особое внимание уделено при этом воззрениям на происхождение, время и место возникновения и судьбы рукописной традиции, принадлежавшим русским, а затем советским исследователям, поскольку именно отечественным византиноведением был внесен признанный мировой наукой значительный вклад в разработку проблем, относящихся к аграрноправовой истории Византии вообще и к Земледельческому закону в частности.

Хотя, как сказано, И. П. Медведев и оговорил свою позицию — не выносить окончательных суждений о месте и времени составления памятника, он, естественно, не мог совсем избежать этого и вполне определенно выразил свое мнение по данным вопросам на с. 23-25 (как и в ряде предваряющих рецензируемое издание статей). Издатель придерживается мнения, согласно которому первоначальное ядро памятника сложилось в эпоху Юстиниана I и отразило Юстинианово право, окончательно же Земледельческий закон оформился как неофициальный (но признанный государственной властью) юридический сборник аграрноправовых установлений в последующий период, во всяком случае — до середины VIII в., причем оформился, всего вероятнее, на основе обычного права; местом его возникновения были, скорее всего, византийские провинции Италии — итальянское происхождение обнаруживают и самые древние и лучшие списки Земледельческого закона, как это убедительно показал И. П. Медведев; именно к этой группе из 11 рукописей принадлежит и наиболее исправный пинак (перечень заголовков глав-статей), соответствующий полностью содержанию Земледельческого закона (с. 16, 23-25). Этот пинак, как обладающий самостоятельной информативной ценностью (с. 33), издатель вполне оправданно счел необходимым опубликовать перед греческим текстом самого Земледельческого закона (с. 93-95).

Вслед за систематическим и критическим изложением истории изучения памятника (с. 9-25) И. П. Медведев переходит к описанию его рукописной традиции (с. 26-92) (впрочем, с. 70-90 занимают целиком факсимиле отдельных страниц наиболее важных и интересных рукописей Земледельческого закона). Издатель выделяет девять групп (семей) рукописей старшей редакции, включающей в целом 70 списков, из которых Медведев использовал около 60 (в классификации издателя фигурируют, по нашим подсчетам, 58 рукописей). Самую большую группу из 11 списков составляет первая, «которую как пишет Медведев, с полным правом можно назвать южноитальянской» и к которой принадлежат два наиболее древних списка. Издаваемая же лучшая московская рукопись [ГИМ, греч. 318, XI в. (?)] относится ко второй группе из пяти списков, имевших, возможно, столичное (константинопольское) [236] происхождение. Предпочтение, отданное московскому списку, обусловлено «его репрезентативностью (ибо именно с ним часто солидаризируются не только рукописи данной группы, но и других групп)», а также и тем, «что он отражает древнейшую (по крайней мере из дошедших до нас) редакцию памятника» (с. 41). В особую группу «единичных рукописей» издатель выделил три списка, которые, хотя и связанные генетически с той или иной из девяти семей, имеют существенные особенности, подверглись значительной переработке (с. 66-69).

Само издание памятника (с переводом en regard на русский язык) (см. с. 96-123) отличает даже внешне бросающаяся в глаза особенность: огромный постраничный (точнее — подстрочный) аппарат, в котором учтены, исключая чисто орфографические погрешности, все семантические и синонимические разночтения, сравнительно с издаваемым списком, в 60 рукописях старшей редакции, причем «препарированы» они так, что читатель никогда не теряется в этих скоплениях разночтений. В этом большое достоинство данного издания. Весьма важно, что необходимые пояснения в подстрочнике даны на латинском языке по принятой в международной практике системе. Издание приобретает, таким образом, подлинно интернациональный научный характер: оно доступно ученым для исследовательских целей в любой стране даже в тех случаях, когда rossica non leguntur — явление, к сожалению, еще широко распространенное даже в византиноведении.

Мы не можем здесь поставить перед собой задачу оценить все те случаи, когда издатель предпочел чтению рукописи ГИМ, греч. 318 чтение других списков, — для этого необходимо было бы проделать всю ту текстологическую и аналитическую работу, которую осуществил И. П. Медведев. Отметим, однако, в целом, что приведенные разночтения как нельзя лучше подтверждают тезис издателя, что избранный им для критической публикации список действительно является лучшим среди всех выявленных в мировых хранилищах: мы насчитали всего чуть более 50 случаев, когда пришлось вносить коррекции в текст в соответствии с другими рукописями (как правило, это пропуски, ошибки в падежных или глагольных окончаниях, описки и т. п.). Представлялось бы целесообразным — для большего удобства пользования публикацией — внести чисто техническое (шрифтовое) выделение всех этих случаев отклонений издаваемого памятника от рукописного текста, хотя бы в подстрочнике.

Перевод Земледельческого закона, выполненный И. П. Медведевым, вполне соответствует, за немногими исключениями, о которых — ниже, греческому тексту.

В заслугу издателю следует, несомненно, поставить публикацию интерполяций к рукописям старшей редакции. Эти тексты, как правило, анонимно включавшиеся писцами в состав Земледельческого закона, а посему представлявшие громадные трудности для их отождествления, выявлены, идентифицированы и систематизированы Медведевым, в соответствии с сюжетным принципом, в семь групп; они имеют, во-первых, значение самостоятельного важного исторического источника и, во-вторых, содействуют пониманию текста Земледельческого закона и его соотношения с другими аграрноправовыми установлениями в Византии (с. 129-136).

Автор постатейного комментария к Земледельческому закону, Е. Э. Липшиц, не ставила перед собой (это особо подчеркнуто ею — см. с. 137) задачу интерпретировать текст памятника с точки зрения тех дискуссионных проблем, которые связаны с данным юридическим сборником и столь по-разному толковались в научной литературе. Основная цель комментария, как упоминалось, — определить степень оригинальности Земледельческого закона как памятника права, выявить его генетические историко-юридические связи с предшествующим законодательством, в том числе с Юстиниановым правом, а также с юридическими нормами лангобардской Италии и вообще — с «варварскими правдами». Такая позиция представляется вполне оправданной и плодотворной — во всяком случае, в смысле полноты, систематичности и основательности другого подобного типа комментария к Земледельческому закону в науке не существует.

Опираясь на упоминание в заглавии к парижской рукописи 33 (№ 1367) «антецессоров», Е. Э. Липшиц считает возможным более точно датировать время возникновения Земледельческого закона: создание его архетипа она относит ко времени между 533 и 572 гг., а модификацию и дополнение памятника связывает с изданием Эклоги Львом III и Константином V (726 г.) (с. 140-141). Этот свой тезис автор комментария в целом успешно подтвердила и в своих конкретных постатейных толкованиях. Весьма важны вскрываемые Е. Э. Липшиц и имеющие принципиальное значение параллели между нормами Земледельческого закона и положениями «варварских правд» (Бургундской, Баварской, Алеманнской и др.).

Вторая часть публикации, осуществленная Е. К. Пиотровской, — издание славяно-русской версии Земледельческого закона, имеет в целом ту же структуру, что и первая: вслед за обзором истории изучения памятника следует раздел о рукописной традиции, далее — сам памятник с параллельным переводом на современный русский язык, комментарий к памятнику и, наконец, приложение.

Е. К. Пиотровская видела свою задачу в том, чтобы выявить и установить редакции древнерусской версии памятника, определить, бытовал ли он на Руси самостоятельно или только в составе «Книг законных», попытаться датировать время перевода Земледельческого закона на славянский язык и проникновения на Русь, проверить, был ли состав древнерусских сборников, включавших Земледельческий закон, аналогичным греческим сборникам, рассмотреть вопрос о соотношении [237] древнерусской версии с двумя древнесербскими (с. 196-197). Анализ предшествующей историографии показал, что эти вопросы остались к моменту публикации Е. К. Пиотровской в основном открытыми.

Отвечая на поставленные вопросы, автор публикации приходит к выводам, что выявленные ею 11 списков древнерусского текста не поддаются их группировке по редакциям (даже делению на младшую и старшую, предложенному Я. Н. Щаповым), что положение А. С. Павлова о существовании древнерусской версии только в составе «Книг законных» остается непоколебленным, как и заключение этого ученого о списке ГИМ, собр. Уварова, № 264, как о наиболее древнем и лучшем списке древнерусской версии, что перевод Земледельческого закона на древнерусский язык был осуществлен с греческой рукописи из 7-й, по классификации И. П. Медведева, группы (наиболее близок текст древнерусской версии, как определил еще А. С. Павлов, к греческой рукописи первой четверти XIV в. ГИМ, греч. 322), что время перевода Земледельческого закона, вероятнее всего, приходится на период с конца XI до начала XIII в. (т. е. на эпоху Киевской Руси), а его правка и поновление (с участием митрополита Киприана) — на начало XV в., что сопоставление сербской редакции с древнерусской версией в науке еще не осуществлено до конца, но свидетельствует скорее в пользу самостоятельного происхождения древнерусского перевода (см. с. 198-231).

Поскольку древнерусский текст Земледельческого закона в компиляции «Книги законные» неразрывно связан с другими юридическими текстами-главами «О казнях», «О браках», «О послухах», Е. К. Пиотровская считает оправданным его издание вместе с этими дополнениями (они приведены, впрочем, в отличие от текста Земледельческого закона, без соответствующих переводов) (с. 233-256).

Комментарий к древнерусской версии весьма краток (с. 257-261) — он рассматривается лишь как дополнение к комментарию Е. Э. Липшиц. Однако и в этом кратком комментарии поставлена та же цель — проследить соответствия древнерусской версии с юридическими оригинальными памятниками Древней Руси (с Русской правдой и Пространной редакцией Закона Судного людей — автор придерживается точки зрения Μ. Н. Тихомирова о ее составлении на Руси из ранее переведенных на русской почве отрывков из законодательных памятников).

В приложении (с. 262-264) приведена Ефросиновская редакция Земледельческого закона по рукописи ГИМ, собр. Кирилло-Белозерского монастыря, № 9 (1026) — этот список Е. К. Пиотровская и считает такой рукописью, о которой только и можно говорить, как об особой редакции древнерусской версии Земледельческого закона (с. 211), хотя и она, как и остальные 10 списков, восходит к одному тексту, поскольку, скорее всего, существовал лишь один перевод с греческого (с. 217).

Наконец, следует упомянуть о том, что пользование новым изданием облегчают тщательно составленные указатели: основной лексики греческой версии, как и древнерусской, указатели греческих и славяно-русских рукописей, писцов и владельцев рукописей, юридических источников, как и исследователей Земледельческого закона, а также список употребляемых в издании сокращении.

Издание в целом нам представляется весьма удачным, и мы не имеем каких-либо принципиальных замечаний к его исполнителям. Остановимся поэтому лишь на некоторых частных, на наш взгляд, недостатках, помня о том, что издатели не ставили перед собой задачу интерпретации положений Земледельческого закона как исторических свидетельств об аграрноправовых отношениях в Византии VII-VIII столетий или на Руси в XIII-XV вв. (древнерусская версия).

Справедливо подчеркивая значение глав 13 и 81, дающих неоспоримые свидетельства в пользу существования у византийской общины прав на землю (это право отрицалось и поныне отрицается многими зарубежными учеными) (с. 58), следовало бы в этом ответственном месте сформулировать свою мысль более точно: община Земледельческого закона уже не располагала правом собственности на всю землю поселения (или поселений), составляющего общину, — она обладала этим правом лишь на неподеленную между общинниками землю.

Представляется несколько неожиданной неуверенность исполнителей в транскрипции таких имен, как Кирулларий (с. 38) (на с. 60 — «при ... Керулларие» — ?). См. также с. 63 — Лакапен.

В статье 7 слова τῳ διακρατήσαντι и διακράτησις лучше было бы переводить словами соответственно «за владевшим» и «владение», а не «за державшим» (от кого?) и «держание».

Перевод статьи 8 представляет собою, в сущности, пространное и не бесспорное толкование, а не перевод в подлинном смысле слова. Речь идет, по нашему мнению, о допущенной (при разделе остававшейся до этого незанятой общинной земли) несправедливости в порядке жеребьевки и в выделении самого места владения (далеко от деревни, от других участков общинника, в менее плодородном месте и т. п.). Перевод слов ἐν σκαρφίοις ἢ ἐν τόποις должен быть, кажется, более нейтральным. Например: «Если произведенный раздел обидел кого-либо в жребиях или в участках...» и т. д. Кстати говоря, нет в греческом тексте и слов «подлежащих распределению» (община подвергала общие места разделу лишь по мере необходимости, сохраняя общинные угодья).

Вряд ли была необходимость варьировать перевод слова ἐπικαρπία: в статьях 9, 12, 20 — «приплод» (совершенно неудачно), в статьях 13 и 14 — «плоды», тогда как следовало бы сохранить всюду, как в статьях 1, 2, 6, — «урожай».

В статье 19 термин ἐκστραόρδινα лучше было оставить без перевода («экстраордина»), так как перевод [238] «экстраординарные налоги» предполагает существование регулярных, обычных. Вопрос же этот, однако, далеко не прояснен для VII-VIII вв., к тому же и термин «экстраордина» мог со временем утратить первоначальный смысл (недаром в ряде рукописей этот термин заменен на τὰ ἀνήκοντα — «надлежащее» — см. sub linea; в комментарии, кстати говоря, следовало бы, как нам представляется, отметить, что в южноитальянской редакции, опубликованной в приложении, в статье 17, этот термин заменен на τετυπωμένα, т. е. «установленное»).

Помещенная издателем в разделе «Рукописная традиция» 21 факсимиле страниц лучших списков Земледельческого закона (с. 70-90), несомненно, украшает публикацию. Неясен, однако, порядок расположения фотокопий. Казалось бы, целесообразно было расположить их в той же очередности, в какой они рассматриваются в разделе самим издателем.

Думается, что весь тон и смысл 1-й статьи оправдывают и перевод И. П. Медведевым термина νέωσις как «пахота» (т. е. ежегодная обычная вспашка земли) и толкование этого понятия в том же смысле Μ. Я. Сюзюмовым, Е. Э. Липшиц предпочитает, однако, значение «новь» (см. с. 141).

Полагаем, что предусматриваемый 2-й статьей казус (засеявший чужое поле самовольно лишается компенсации за труд и зерно, как и самого урожая) несопоставим с казусом, зафиксированным в Институциях Юстиниана (если самовольно посаженное на чужой земле растение еще не пустило корни, то посадивший может забрать свое неукоренившееся растение). К. Э. Липшиц усматривает в норме 2-й статьи коренное отличие от указанного положения Институций: укрепление прав собственности на землю от посягательств извне (см. с. 142-144). Однако такое «растение», как зерна злака (семена), даже не укоренившиеся, невозможно в любом случае, будучи изгнанным с чужого поля, сохранить в своей собственности.

Особо следует сказать о комментарии к статье 8, о которой уже упоминалось (с. 148). Во-первых, толкование Е. Э. Липшиц — «в жребиях или местах» — нам представляется более точным, чем приводившийся выше перевод Медведева. Во-вторых, однако, ни закон Аркадия и Гонория от 399 г. не может рассматриваться здесь как «наиболее близкая параллель», ни определение Косьмы (X в.) не может использоваться в качестве близкой аналогии (на это указывает и сама Е. Э. Липшиц). Закон 399 г. трактует вопрос о несправедливом первоначальном разделе земли при поселении «варваров», когда при вмешательстве властей происходит новый раздел. В определении Косьмы имеется в виду сходная ситуация с существенным уточнением: несправедливо произведенный раздел может быть исправлен (т. е. произведен передел) в пределах 30-летнего срока, так как после 30 лет непрерывного обладания землей она становится неотъемлемым владением крестьянина (его семьи). В 8-й же статье, как мы это понимаем, речь идет не о первоначальном всеобщем разделе, а лишь о дополнительном распределении между обшинниками в их личное владение какой-то части общинных угодий (вероятная несправедливость, если бы она произошла, могла быть в таком случае исправлена — возможно, также в пределах 30-летнего срока). Такое понимание, как нам кажется, оправдывается контекстом всех других глав-статей Земледельческого закона, в котором имеется в виду давно основанная, стабильная деревня-община. В-третьих, пересказ и перевод Ф. И. Успенского и В. Н. Бенешевича определения Косьмы нельзя признать удовлетворительным ².

Может быть, заслуживает внимания тот факт, что термин μορτίτης зафиксирован в словаре С. Византиоса (т. 1, 1889) в значении арендатора вообще и, что особенно интересно, арендатора, имеющего право на получение 60% урожая (см. 148-150).

Заключение к статье 19, что «права земледельца — владельца поля, бежавшего со своего участка, защищаются законом только тогда, когда он является исправным налогоплательщиком» (см. с. 154), может быть излишне широко: в статьях 18-19 идет речь не вообще о правах бежавшего крестьянина на свой участок, а лишь о его правах на выращиваемый на участке урожай (сама земля может быть, видимо, ему возвращена как его собственная в случае самого его возвращения).

В статье 81 говорится о том, что становящиеся совладельцами построившего мельницу на общинном месте общинника односельчане вносят свою долю в счет компенсации расходов на строительство, а не о том, что поселяне должны были «возместить все издержки, которые были затрачены при постройке мельницы, и тогда они станут сотоварищами во владении мельницей» (с. 176).

Что касается издания славяно-русской версии, то в данном случае мы можем сказать лишь о самом общем впечатлении. Несомненно, публикация Е. К. Пиотровской весьма полезна и будет существенно содействовать дальнейшему изучению и интерпретации памятника. Важен и ее историографический обзор и обследование рукописной традиции. Интересны, хотя и кратки, попытки сопоставления норм памятника с другими бытовавшими на Руси юридическими сборниками, даже с берестяными грамотами из Новгорода (см. с. 222-223). Некоторая незавершенность исследования, альтернативность суждений, гипотетичность выводов находят, видимо, естественное объяснение в том, что проблема вообще, сравнительно с греческой версией Земледельческого закона, гораздо слабее изучена в отечественной науке, в том числе и в советской. По-видимому, предстоит еще большая и тщательная работа по изучению рукописной традиции и определению места [239] памятника среди других правовых сборников, бытовавших и в Древней Руси и в Московской XIV-XV вв.

Все-таки осталось сомнение — только ли от правщиков и от позднего поновления в опубликованном тексте столь много южнославянизмов. Е. К. Пиотровская убедительно показала, что, приспосабливая перевод Земледельческого закона к древнерусской действительности, современники (писцы, переводчики, чиновники) под словом «вино» имели в виду «мед», под словом «виноград» — «огород», «сад», но почему вне объяснения оставлены другие реалии, например «осел» — ни Киеву домонгольской поры, ни тем более Москве неведомое животное (см. с. 240).

Под выражением «властельска повелениа» статьи 76 имеются в виду, скорее всего, не воля и согласие «хозяина», а повеления чиновника, лица, облеченного публичной властью (см. с. 245-246), как и в статьях 17 и 18, где переводчица правильно, на наш взгляд, оставила термин «волостель» без перевода (см. с. 236).

Не следовало бы, по нашему мнению, при упоминании о проблеме происхождения пространной редакции Закона Судного людем ограничиваться указанием лишь на точки зрения Μ. Н. Тихомирова и В. Ганева (с. 257): суждение первого вообще стоит в современной историографии особняком; спор же в основном идет о староболгарском или великоморавском происхождении памятника — о том, связано или не связано его возникновение с именем славянского просветителя Мефодия ³.

Несмотря на сделанные частные замечания, мы считаем рецензируемое издание серьезной удачей советского византиноведения и славяноведения. Поставленная исполнителями перед собой задача (о ней сказано в начале рецензии) не только успешно выполнена, но, по нашему убеждению, и перевыполнена. Полагаем, что по крайней мере на обозримое будущее — проблема какого-либо нового издания или переиздания Земледельческого закона не возникнет снова перед наукой. Публикация, безусловно, будет стимулировать изучение аграрной истории VI-IX столетий.

Г. Г. Литаврин.

Комментарии

1. См.: Медведев И. П. Был ли Константин Арменопул автором «арменопуловской» версии Земледельческого закона? — В кн.: Византийские очерки. Μ., 1982, с. 216-233.

2. Ср. об этом: Литаврин Г. Г. Византийское общество и государство. Μ., 1977, с. 71.

3. См.: Сказания о начале славянской письменности. М., 1981, с. 35 и след.